Так или иначе, а впрочем, может быть и Иначе, я дождался от Милы ответа. Уже три дня подряд я бегал в урочные часы разноса почты к соответствующему ящику, и, ничего там не обнаружив, не солоно нахлебавшись, вынужден был возвращаться к чтению «Фауста», какового читал, ошибочно полагая, что чтение «Фауста», да и вообще Гёте, равно как и постижение прочих сокровищ людского духа, есмь путь к становлению умным и образованным человечком.
Тем не менее, чтение «Фауста», видимо, всё-таки обладало неким сакральным смыслом в моей четырнадцатилетней жизни, поскольку как только (извините за рифму!) я его дочитал, так и тут же получил милино письмецо, в котором содержалось немного-немало… согласие.
Письма эти бесспорно стоили внимания психоаналитиков, но я не хочу здесь вдаваться в подробности нашей переписки. Особенно удачные фрагменты ея приведены в моём первом романе «Псевдо». Скажу одно, в то время я ещё был относительно счастлив. Читал себе книжки, ненавидел, как это ни странно теперь, музыку, не кололся, не пил, не курил и, как водится, трогательно девочку любил.
Но тут со мной ((6-a) Я — Бог! Я хочу созидать миры!!!) произошла скверная история. В июле мы с моей мамой поехали отдыхать в Литву. Наш отдых разделился на две равно неприятные части. Первые 12 дней мы провели в неком закрытом ведомственном пансионате, в который попали из-за вечной маминой экономии денег, зачастую засчёт моего душевного здоровья (можно же было вообще никуда не ездить, в конце концов!).
Так уж получилось, что в наш заезд в доме отдыха практически не было русских. Нет, не подумайте, что я шовинист. Отнюдь. Просто мои четырнадцатилетние неокрепшие мозги совершенно вспухли от отсутствия русской речи и постоянно бубнящей на литовском языке радиоточки. Бальзам на мою мудацкую душу изливался только в общественном транспорте во время поездок в город (собственно, Тракай). Там, в автобусе, в речь заёбанных литовских работяг нет-нет, да врывался заливистый трёхэтажный русский матерок. В такие минуты искренняя радость и гордость за свой народ буквально разрывали мне горло посредством недопускаемых мною слёз. (Я, кстати, в курсах, что язык, на котором веду я рассказ о печальной судьбе Красивой Сказки нарочито угловат и мудацк.)
Ещё одной отдушиной в ту поездку была для меня переписка с Милой. Совок ещё был в силе, а тем более литовский совок — поэтому письма тогда в рекордные сроки настигали своих адресатов. (Настигали и убивали, бля. Ха-ха-ха!) Я постоянно бегал на, как это теперь называется, ресэпшен, и раз в 3–4 дня действительно находил в кармашке с буковкой «С/S» депешку от Милы. Да и сам, надо сказать, в ответ не молчал.
Однако доминанта моей жизни всё же именно тогда стала минорной.
(Я так же в курсах и того, что доминанта, будучи пятой ступенью, не может определять лад (минорный/мажорный/хуй знает какой). Да, это делает третья. Да и хер бы с ним! Можно подумать, это я виноват, что филологи музыковедов не разумеют. Даже слово «полифония» с разными ударениями произносят и каждый ещё на своей правоте настаивает, бараньи морды!)
По прошествие недели довольно невнятных моральных страданий Господь соблаговолил сделать вид (не больше), что вознаграждает меня за смирение, ибо другого выхода, кроме как «смириться», у меня не было, ибо как и Совок, в то время мама моя была довольно сильна, и все мои просьбы вернуться в Москву были ей до пизды. Она отдыхала и искренне полагала, что, несмотря на все мои проблемы, на самом деле, я тоже счастлив. Ей виднее. Она отдыхала. И, слава богу, что отдохнула.
Так вот, бог «послал» нам в компанию ещё одну «русскую» семейку. Тоже мама и сын; тоже без отца. И звались они Гинзбургами. Каролинги, ёбтыть.
Саша был старше меня на год. Его истинно еврейская мама (не то, что моя полукровка) прожузжала всем уши о том, что её мальчик — будущий великий писатель. Моя нервно молчала, потому что будущим великим писателем был всё-таки я, а не Саша.
В день знакомства с нами приключилась забавная история. Как известно, в каждом совковом доме отдыха, будь он хоть трижды литовским, существовала штатная должность массовика-затейника, что, кстати сказать, похоже, было правильно. Должен же кто-то пасти пассивное стадо отдыхающих!
В тот славный понедельник оный Витаутас удумал устроить так называемую «регату». Тут надо сказать, что дом отдыха «Тракай» стоял на кристально чистом озере. Прибалтика вообще край озёрный. Озёра — оспины ледника, блядь.
Задачей соревнующихся было обогнуть некий островок в правой середине озера и вернуться к причалу.
Мы с Гинзбургом увидели в столовке красочное объявление об этой беспрецедентной регате, и для виду, дабы не расстраивать матерей, немного поковыряв алюминиевой вилкой холодные цепелины, устремились на пляж.
Честно говоря, участие в этом маразме первоначально не входило в наши планы. Но… нам очень хотелось на сие посмотреть. Однако, это удовольствие оказалось под угрозой срыва, поскольку выяснилось, что для регаты необходимо хотя бы три добровольца. На момент нашего прихода (прихода, ха-ха!) наличествовал лишь один подобный бездельник. Зрителей же, естественно, собралось немало. Что тут скажешь — типичный Совок!
Короче говоря, наша горячая юная кровь вкупе с пубертатною спермой ударила нам с Гинзбургом в головы, и мы предложили в качестве недостающих участников… себя.
Первым пришёл парнишка лет двадцати. На совершение этого беспримерного подвига у него ушло минут двадцать пять. Через час финишировал Гинзбург. В это время я как раз огибал остров и находился вне зоны видимости. Больше чем уверен, что за те десять минут моя мама мысленно похоронила меня те же раз десять. Но… я, конечно же, выплыл.
Ровно через сорок минут после Гинзбурга причалил и я, за что удостоился почётного третьего места из трёх участников. Затейник Витаутас пожал мне руку и вручил книжку-малышку, повествующую о трагической судьбе литовской Хатыни, так же сожжённой фашистами со всеми жителями ((6-b) Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..
For mudak’s only!!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество!). Ужас, как говорит Земфира.
Передавая мне книгу, Витаутас сказал: «Пока на русском. Приезжайте почаще. Учите литовский! У нас язык проще, чем русский — года за два легко можно выучить! А невесты у нас какие!» Такие дела, как говорил Курт Воннегут.
Одним словом, когда мы наконец вернулись в Москву, на меня на некоторое время снизошло ощущение абсолютного счастья. Так всегда бывает, когда завязываешь с чем-то сложным: наркотики, там, алкоголь, несчастная любовь, армия. Да, всегда приходит это ощущение силы и гордости за себя, якобы преодолевшего якобы трудности. И всегда это ощущение оказывается обманчивым.
Уже в конце сентября, приходя из школы, я часами лежал на диване в тёмной комнате с открытыми глазами, охуевая от бессмысленности всего сущего. Впрочем, тогда это мне не мешало, по крайней мере, в урочные часы, «зажигать» соответственно своему реальному возрасту.
Да, это была моя первая депрессия, но тогда она была, если можно так выразиться, клёвая, весёлая, с огоньком!..
Откровенно говоря, я считаю, что Владиму-Владимычу, коль скоро он взял на себя ответственность (кто его знает, как оно было? Может быть Борис Николаич ему пригрозил; сказал, мол, не пойдёшь в президенты — всю семью твою вырежем, понимаишь!) управлять нашей сложною Родиной, следует распорядиться, чтобы впредь каждому гражданину эРФэ ежемесячно выдавали хотя бы 300 долларов США уже за то, что мы все здесь живём. За то, что сколь не убеждала нас жизнь в том, что наша страна — прямо-таки говно сраное, что верить нельзя никому: ни правительству, ни рядовым гражданам — ан нет, мы всё верим, надеемся, ждём; всё понимаем, а всё же некоторые из нас ещё и жизней своих умудряются не жалеть, благополучно жертвуют ими (зачастую не только своими!) ради того, чтоб действительно жить стало лучше и веселей. Ещё веселей!
И весь народ наш по жизни в глобальной неизбывной депрессии, но мы все — патриоты, блядь! Причём, блядь, за просто хуй! Почему мы такие ненормальные сволочи все? Никакой немец, никакой француз или англичанин (об америкозах уж и не говорю!) не выдержал бы этого, послал бы свою Родину на хуй (с глаз долой — из сердца вон!) — мы же терпим, надеемся, а иногда (что совсем уж безумие) прикладываем собственные силы, чтобы ей стало лучше. Парадокс, бля!
Я думаю тут многое объясняет словосочетание Родина-мать! Да уж, блядь, мать наша — охуевшая морда, истеричка, дура, хамка, алкоголичка и, естественно, эгоистка! Но… жалко, блядь… родину… мать. Жалко, блядь, эту тупую скотину, потерявшую человеческий облик!
