— Тьфу! — сказала она громко, перекусила нитку, еще раз сказала "Тьфу" и пулей вылетела из вагона, к счастью, на своей станции.
И пришла наконец домой. Стоп. А ключа нет. Ане так хотелось спать, что, кажется, она могла бы пройти сквозь закрытую дверь с закрытыми глазами, как призрак. Она вынула шпильку из волос и поковыряла шпилькой в замочной скважине. Неожиданно дверь открылась. Аня зевнула. Не вечер, а сплошное открывание дверей. Дома никого нет. Если бы ей не так сильно хотелось спать, ей было бы очень стыдно. Но ведь когда дома никого нет — так хорошо спится...
Немножко больно было просыпаться — как будто глаза уменьшились за ночь. Ане показалось, что веки чмокнули или чавкнули, когда ей наконец удалось их разомкнуть. Она, конечно, тут же опять зажмурилась, но не так плотно, и одновременно высвободила руку из-под тяжелого одеяла, лениво нащупала ею мягкий, мохнатый от ковра пол; потом из-под одеяла вывалилась вторая рука, и Аня, не делая больше попыток открыть глаза, пошла руками по ковру, медленно стаскивая с кровати свое скомканное, как теплая тряпка, тело.
— Вы простите, девушка, дверь была незаперта.
Аня на всякий случай плотнее прижалась к мягкому полу и потерлась о ковер носом.
— Это кто?
— Параша.
— Кто?
— Прасковья Поварисова, если позволите.
— В-в-в-в...- Аня выдохнула теплый воздух, будто желая душу вдохнуть в этот ковер, а губ от ковра отрывать не желая.
— Девушка, может, вы голову поднимете немножко? Девушка, вот смотрите — старушка, она очень в туалет хочет, можно? Я шла по улице, гляжу — сидит и плачет. А у вас дверь не заперта. Можно, да?
— А вы?
— Что?
— Подите туда же.
— В другой раз.
— Отчего же?
Аня одним глазом посмотрела на ту, с кем разговаривала. Голос у нее был интересный — как тирольское пение, а одета она была скромно и одновременно роскошно — черная юбка из тяжелого шелка и черный же мягкий свитер. А волосы у нее были белые, ниже пояса, и лицо белое, с розовым румянцем, а когда Аня оторвала наконец нос от пола, то почувствовала такой запах таких духов, что у нее чуть голова не закружилась.
— Вы хулиганка? Подите, включите музыку, а то ваша старушка журчит, как ручеек. И дайте мне крем для рук, вон там, у зеркала...
Аня почувствовала вдруг, что кожа на руках очень сухая, стянуло руки, как будто она надела тугие печатки, в которые кто-то почему-то насыпал зубной порошок... Мятный... Ментоловый...
— Скорее... Боже мой, и лицо...
И лицо, и все тело вдруг стало сухим, будто кожа умерла и превратилась в грубый мешок, каким-то образом полный зубного порошка — премерзкое ощущение. Аня задергалась на полу, пытаясь сбросить кожу и рожу, и одежду, а Параша тем временем, схватив баночку с кремом, ловила то руку, то ногу Анину, стараясь намазать пожирнее.
Как легко, как мягко стало в собственной шкуре!
— Легче?
— Угу, только сорочка вся в креме. А что это было?
— Понятия не имею.
— Меня зовут Аня. А что у вас за духи?
— Минутку. Бабуся, у вас все в порядке? Идите. Идите, идите.
— А вы?
— Что?
— Почему не идете?
— А я вас знаю. Вы вчера уехали на дачу с моим мужем.
— Допустим.
— Я сяду пожалуй. — Параша уселась в кресло, положив ногу на ногу, и покачивая, и поигрывая офонарительно маленькой туфелькой.
— Вам муж ничего не говорил?
— Чей муж, ваш или мой?
— Мой муж.
— Он же не мог все время молчать. Что-то говорил.
— Вам сколько лет?
— Мне двадцать два.
— Ах, вот как.
— Слушайте, что за духи у вас?
— Я скажу чуть позже. А вы знаете какие-нибудь матерные слова?
— Как?!
— Есть такие слова — мат.
— Слушайте, что вы хотите?
— Ругнитесь разочек. Ну ругнитесь!
— У вас с головкой все нормально?
Параша провела рукой по волосам. "Надо же, и зовут-то ее как — Параша..." Почему-то Ане было очень неспокойно в ее присутствии — и не из-за мужа вовсе, хотя то, что произошло вчера — это был противный случай, противней некуда. Удивительно было видеть у себя вот так запросто Прасковью Поварисову, про которую вообще такое рассказывали! Ходили слухи, что в нее когда-то влюбился арабский принц и чуть не похитил ее на собственном самолете. И еще много всякого совершенно невероятного говорили, но одно Аня знала доподлинно — именно из-за нее отравился Анин двоюродный брат, который был близким другом Поварисова, мужа Прасковьи Поварисовой, с которым Аня и была вчера на даче, пока собственный Анин муж ужинал у своих родителей, — он как раз сейчас, утром, должен был вернуться. А о Поварисове (так же как и о Параше) никто толком ничего не знал, кроме того, что он красавец и приятный собеседник.
Голос у Параши странный — как тирольская песенка. И глаза без блеска, будто деревянные.
— Встаньте, что вы все на полу-то валяетесь!
— Не орите, — сказала Аня и начала одеваться.
Надевая колготки, Аня вспомнила про ментоловый зубной порошок, и ей показалось, что она до ушей натянула колготки с ментолом — бр-р-р... — и все прошло.
Аня нарочно надела свое самое красивое сиреневое платье и села на табуретку напротив Параши. Параша смотрела прямо на нее деревянными глазами — постучать бы этими глазами друг о друга — получатся деревянные ложки — тук-тук. А сидит она свободно-свободно, удобно-удобно — воздух так и вьется вокруг нее, родной воздух Аниной комнаты. Что за духи у нее? Ане даже казалось, что запах все время чуть-чуть меняется. Параша — это дерево с ароматными цветами... Нет:
— Белая сука.
— Что, простите?
— Белая сука, без единого пятнышка, с розовыми веками и с гладкой короткой шерстью.
— А?
— Она копошится в снегу, и снег как червивый. Холодная, белая, живая сука.
— Это вы мне? Про меня? А вы знаете, что я девица?
— Что — девица?
— Не что, а кто девица. Я девица.
— Что — девица?
— Ну, девушка.
— Это в смысле — девственница?
— Ну да. Как вы сказали? Живая сука?
— Белая сука. Как зубной порошок. Как здоровые зубы.
— Что?
— Ничего.
Аня хихикнула — белая сука... И вдруг до нее дошло.
— Что ты сказала?
— Что слышала.
— А твой муж?
— Это с которым ты вчера была на даче?
— Да, с которым я была на даче.
— А я согласилась на это замужество только при условии, что он меня не тронет.
На тумбочке стоял флакон с туалетной водой — больше ничего спиртного в доме не было. Аня взяла грязную чашку, в которой вчера было молоко, и вылила в нее содержимое флакона, и выпила. Парфюмерный запах разлился по всем внутренностям — "Наверно, у меня тело внутри пустое..."
— Ты за чем пришла? Что, это у вас, шутка такая?
— Да нет же. Я и не знала, что ты здесь живешь. И не шутка — так вышло.
— Но... Это правда?
— Что я говорила? Правда, правда.
— И, скажи, ты не чувствуешь некоторой... как бы это сказать... неполноценности? — Она еще не договорила, но уже поняла неприличную глупость своего вопроса. Параша! Параша — воплощенная полноценность и даже — как это? — самодовление... самодовлеющность... самодовлейство...
— Я знаю, девственность — естественное состояние человека.
— А рожать детей неестественно?
— А не было ли у тебя румянца на щеках?
— Ну был.
— А не была ли ты раза в два умней?
— А что же по-твоему, вот так вот, как вышла замуж, так и поглупела?
— Я думаю, не сразу, а через некоторое время. Ну?
— Неправда, неправда, все, что ты говоришь — неправда!
У Ани не слезы — кипяток брызнул из глаз.
— А хочешь — вместе подойдем к зеркалу? А ну, посмотри, у кого волосы гуще и длиннее. Вспомни, когда у тебя начали выпадать волосы — а?
— Нет! Нет! Нет! Такого не может быть! Ты дура, дура, убирайся вон!
— А ты теперь попробуй наоборот, попробуй!..
Что это за Параша такая, не человек, а одно расстройство...
Вдруг они обе притихли.
— А ты знаешь, сколько мне лет?
— Не знаю.
— Мне тридцать пять. Что?
Аня откинулась назад, а Параша наоборот наклонилась к ней.
— Эпические героини не стареют даже на восьмисотой странице... Ха-ха-ха... А почему, собственно, люди должны трахаться? Что они, все психи? Кто это придумал? Сама посуди — вся человеческая цивилизация так и пронизана любовной символикой, и даже, например, матерные слова тоже про это. Вот уж в самом деле — ругаться на чем свет стоит! А вот он на том и стоит... Даже дети родятся от того же... Ведь вы ничего не понимаете, для вас даже монах... Кто такой монах? — это человек, который не трахается. Да мне же в метро на людей смотреть неприлично — как подумаю, через какое место они на свет родились. А...А...А...
И Параша засмеялась тоненьким тирольским смехом.
Ане стало страшно, страшнее страшного.
— Ха-ха-ха!..
Внезапно Параша переменилась в лице, и вроде бы запах духов опять чуть-чуть изменился. Аня как раз в этот момент почувствовала парфюмерную отрыжку.
Параша вытаращила свои глаза из неполированного дерева и очень серьезно сказала:
— Давайте все вдруг перестанем трахаться, а? Посмотрим что из этого будет, а? И без обмана! И чтоб сверхдержавы не спорили, кто первый... Да вы все лопните! Продолжение рода! А на фиг его продолжать? Вам что, мало? У тебя есть ребенок?
