меня накрывало ковром с живыми цветами, а на диване сидела Марго и смеялась над нами.
Помимо всего этого был ещё один занятный крючок, который цеплял в те выходные далеко не меня одного. Исключительно странные, невесомые, но всеми уловимые интонации, жесты, взгляды и движения между Марго и Рыжим. Всё это выглядело не больше, чем затянувшаяся пьяная шутка, но я (вновь с неприятной для себя досадой) отмечал, что у творившегося между ними была одна природа с тем, что происходило между Ваней и Асей. В подобных случаях никогда нельзя говорить наверняка, но все вокруг чувствуют и понимают что происходит.
Не всегда можно сказать, каким цветом художник нарисовал море, а каким небо, но совершенно очевидно, где море, а где небо, даже если море красное, а небо чёрное. Дело не в знакомых всем образах, а в ощущениях моря и неба, талантливо переданных на холсте.
Так и в любви. В ту ночь все чувствовали грань между безразличием и чувствами, которую Марго с Лёхой неожиданно преступили. Их отношения не были сформировавшимися и понятными даже им самим. Они не имели ярких оттенков. Словно акварельная тень. Даже не на бумаге, нет, просто развод на палитре, оставленный в попытках найти нужный оттенок. Но тем не менее существующий, видимый, настоящий.
Лёха как-то по-особенному посмеивался и прикалывался над Ритой, она смеялась так, словно только она одна могла понять эту шутку. Именно у него она спрашивала сигарету, на что тот отвечал: «Пойдём, я тоже покурю!» – и они пропадали на час. Он точно так же, как и Ваня (я сразу увидел сходство, и откуда-то взявшаяся злость сковала дыхание; позже я пытался поверить, что злился сам на себя, а не на друга), невзначай касался её руки или талии. Она точно так же замирала при этих прикосновениях, придавая им ещё большую значимость. И всё это мне очень и очень не нравилось. Хотя за Лёху, в общем-то, я радовался.
Вопросы Веры и Любви
– Я Лёхе на Рождество крестик подарил, – сказал мне Саня, лепя плюхи на подоконнике лестничного пролёта в моём подъезде, пока я неспешно курил сигарету, сидя на нашей любимой старенькой софе.
Было девятое января, и в Москву пришла настоящая зима, подменившая наконец октябрь, растянувшийся на три месяца.
– Сказал: «на, тебе, Лёха, пусть тебя Боженька бережёт!» – Саня ловко подцепил плюшку краешком сигареты, помолчал, пока она тлеет в бутыле, и протянул мне (правило районного этикета: кто лепит, тот курит последним). – Боюсь я за него, понимаешь? Может, хоть так пронесёт.
–Да ладно тебе, что такого? – спросил я, выпустив жалкие остатки дыма из лёгких.
–Да х*р его знает. Потерянный он какой-то. Боюсь, совсем потеряется.
– Ну-у-у, это будет его выбор.
–Его или не его – сложный вопрос. Он добрая душа, но мозгов нет. Не с теми людьми общается, думает, что они за***сь, молодцы, а по факту – районный сброд наркоманов и барыг калибра покрупнее, чем Бездарь. Да, они толкают нормально, но делают это без мозгов – своим же, а значит, удача лишь вопрос времени. Хотя Рыжий говорит, мол, там крыша какая-то. Но ты сам понимаешь, что такое крыша? Крыша – она крыша лишь до тех пор, пока ей это выгодно, а как самих за жопу возьмут, так и потащат всех за собой. Да и хрен бы с ним, стрёмно то, что они там сами все плотно сидят. Я этого не понимаю. Ну ладно кислота, на неё хотя бы не сядешь так, как на грёбаный фен, и для здоровья не так вредно. Да, дороговато, но лучше её по праздникам, чем долбить дерьмо каждый день. От фена крышу срывает нормально так, он здоровье сжирает, понял? Кальций из костей вымывает. Гниют зубы, отслаиваются ногти, волосы лезут. Шутки шутками, но пара лет – и ты, считай, инвалид, хотя начинается всё, как всегда, весело. Я как-то на одной тусе был… В коттедже. И там тёлка феновая была, стра-а-а-ашная, понял? Как моя жизнь. Зубы все гнилые, кожа серая, фу, бл*, – Саню аж передёрнуло от воспоминания.–Чуваки её в бассейн кинули, понял? А у неё парик слетает, прикинь? А под ним, короче, клочки волос. Внатуре прямо редкие. То там, то здесь, как мох на пеньке. Вот тогда я реально чуть не сблевал. Её даже никто трахать не стал.
– О Господи, жесть какая-то, фу, бл* – только и ответил я на весь его рассказ.
– Да, натуральная. Позвали её, потому что она с каким-то барыгой тусит и на халяву приносит этот самый фен. Жесть, короче, полная. Ладно, когда парни… Но когда бабы, девушками я их назвать не могу,–вот это дичь. Я вообще не могу смотреть, когда бабы нюхают или курят. Сразу хочется по еб***нику дать и спросить: «Ты, сука, что делаешь? Тебе ещё детей рожать, падла!»
– Да такие не рожают!
– Рожают, рожают, поверь! Таких дебилов, как мы, – он заржал и харкнул прямо на пол, – ладно, хрен с ними. Пойдём.
– Сань, ну вы сами ведь все нюхаете!
– Кто? Я против фена!
– Ну, ты – да, но Захар, Димас, даже Ваня. Все. Родя… Грач нюхал и соскочил же. Вроде как.
– Ну да, но это другое. Бывает дело, иногда, понял? Но не каждый день. Пацаны понимают, что это за шняга.
– Ну и где эта грань?
– Ну вот и я говорю. Грань тонка. Тут много что чего влияет, понял? Мозги опять же. Сила воли. Лёха ведомый, сам знаешь. Да ладно, по*** мне, если честно. Просто надеюсь, что Бог его сбережёт, добрая душа у него, понимаешь?.
Через две недели мы стояли на том же месте с пацанами, и Рыжий рассказывал, как они с Саней восемнадцатого числа обожрались кислоты перед тем, как пойти на крестный ход. Ходили там со всеми верующими, да ещё и в прорубь ныряли. «Вот вы уроды, реально! – угорал Ваня, – это что за вера такая у вас?». «Да ладно, поржали зато…» – сухо отрезал Саша, лишь стрельнул чёрным кусачим взглядом из-под косматых бровей в Рыжего, когда тот в своей обыкновенной беспечной манере, подражающей старшим, ответил: «Ой, бл*, забей, да по**й вообще».
* * *
Не было никаких сомнений, что между Марго и Рыжим что-то происходило, но все отказывались в это верить. «Кто угодно, только не Лёха! – возмущался Захар. – Он же реально дебил!»
– Ну почему ты так говоришь? Он хороший мальчик! – вступилась за подругу Ася в один из праздничных вечеров, когда у Димаса зависала вся туса, кроме двух голубков (Ася божилась, что Рита не с Лёхой).
– Ась, ну бл*, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю, он наркоман и долб**б!
– Ой, да ты просто
