себя лежащим в странной позе: на животе, прижавшись распростёртыми руками, прильнув щекой к старому вонючему ворсу, от которого несло сыростью и табаком. Я приподнял голову, с опаской проверяя, не шевелятся ли растения на рисунке, но они были бездвижны.
Я сел, опершись спиной о сиденье дивана. В висках стреляло. Обхватив голову руками, я оглянулся вокруг себя. Улыбающиеся лица друзей были обращены ко мне. Совершенно иная волна захлестнула меня в тот миг, волна любви – переполняющая и рвущаяся наружу. От их взглядов исходили такое тепло и доброжелательность, что моё сердце рвалось на части, мне хотелось только одного: любить их точно так же, как любят они меня. Да даже не надо, чтобы меня любили. Просто любить. Ближнего своего. Врага своего. Всякую тварь живую.
Меня захлестнуло безграничное чувство вины за свою неоправданную злость на Заху и Диму. На всех пацанов. На пока что не знакомых мне муз неземной красоты (коими были в тот момент все присутствующие девушки). Я чуть ли не на коленях подполз к стоявшим у бара ребятам (единственное, почему я был не на коленях, – страх оскорбить их ещё больше) и взмолился: «Паца-а-а-аны-ы-ы, простите, что я злился! Блин, вы таки-и-ие офигенны-ы-ые, я так виноват!»
Пацаны в унисон заржали: «Ну что ты, паря, забей. Всё нормально. Ты как? В порядке? Ковёр не шевелится больше?» –со смехом спросил Захар. «Пойдём тусить! Вставай со своего ковра! Надень очки только, чтобы девочек не пугать!» – кто-то протянул мне китайский «Рэй-Бэн». Кто-то помог встать на ноги. Я не мог перестать извиняться. Ну не заслужил я прощения, помощи, доброго отношения! Их снисходительные смешки в ответ казались лишь исключительной добротой смеющихся.
«Умойся!» –велели мне. И тут я почувствовал, что насквозь вымок от пота. Рубашку можно было выжимать, словно я и правда плавал в море. Меня под локти отвели в душ. Это было что-то совершенно фееричное. Струи тёплой воды унесли меня в рай, из которого не хотелось возвращаться. Я разговаривал с водой, целовал её, собрав в ладони, благодарил за то, что она даёт людям жизнь, визжал от наслаждения при нежных прикосновениях маленьких струй к моей коже. Это было тотальное сумасшествие.
Саня буквально вытолкнул меня из душа, запихнул в пушистый банный халат, впитавший в себя запах смолы и эвкалипта, и мы долго прыгали по комнате, обхватив руками плечи друг друга, упёршись лоб в лоб и крича во всю глотку, что мы С-Ч-А-С-Т-Л-И-В-Ы. Потом он подал мне бельё, джинсы, дал чистую белую футболку, я оделся, подошёл к зеркалу и увидел самого красивого человека на земле. Самого сексуального мужчину, стильного красавца. С несвойственной мне самодовольной уверенностью я взъерошил мокрые волосы, чтобы они стояли торчком, ещё раз повертелся перед зеркалом, точно девчонка, и мы пустились бегом наверх – навстречу громкой музыке, разрывающей на части весь дом.
Всё, что было потом, не сильно отличалось по накалу страстей. Я любил себя, всех окружающих, весь мир, всю Вселенную. Кто-то притащил на вечеринку диско-шар, и он казался мне небесным светилом. Музыка разрывала душу, вытаскивая эмоции такой силы, что, столкнись они друг с другом, произошёл бы ядерный взрыв. Я разбрасывался признаниями в любви, жарился в собственном огне и трясся от невесть откуда взявшегося ощущения – будто меня окропили ледяными брызгами. Курил одну за одной. Смеялся и орал от счастья.
Спустя несколько часов меня начало отпускать, безумие плавно и мягко сходило на нет. Сначала успокоилось тело. Нервные окончания перестали походить на оголённые провода, одно прикосновение к которым вызывало замыкание в мозге. Улеглась буря эмоций, я больше не повторял слова любви, не тряс людей за плечи и не визжал от радости. Я почувствовал боль искусанных губ. Ощущение скрипящих друг о друга зубов больше не доставляло удовольствия, наоборот, челюсти ныли, словно после наркоза. Суставы ломило, мышцы болели, но сна не было ни в одном глазу. В голове роились не слишком приятные мысли, появилось чувство раскаяния, разочарования, размышления о бренности бытия и тщетности поиска смысла происходящего – всё это требовало немедленного изложения в словесной форме.
Глаза, привыкшие к темноте, различали очертания мансарды: старые пыльные шкафы, какие-то стулья, кресла, сумки, вещи, валявшиеся на полу. Покатая крыша встречалась с полом, образуя острый угол. Мы лежали с Асей в углу на огромном, бархатном на ощупь надувном матрасе. Я – на спине, без футболки, а она – на боку, лицом ко мне, положив щёку мне на плечо, а другой рукой тихонько водила по моей коже. Белки её глаз горели в кромешной темноте.
Я уже час выливал на неё поток бессвязного бреда, философствуя и умоляя не останавливаться водить пальцами по моей коже, цепляясь за ускользающее, затухающее наслаждение от её прикосновений. Она так и заснула – уткнувшись носом мне в грудь, перекинув обезволенную руку через мой живот, от чего мне было тяжело дышать, но я не смел шелохнуться в маниакальном страхе потревожить её сон, но и был не в силах заснуть сам, не сменив перед сном позу.
Казалось, я провёл долгие часы без движения, в темноте, наполненной лишь дребезжанием стен и пола от раскатывающихся снизу басов, и мучился сожалением о содеянном. Я клялся себе никогда больше не употреблять наркотиков. Новогодняя ночь, которая только что была чистым кайфом, под утро обернулась неведанными ранее душевными терзаниями. Совесть душила меня. Я думал о Боге, возмездии, ответственности, предательстве. Мысли эти были скользкие, я не мог уловить ни одну из них, ощущая вкус оставленных ими эмоций и ещё больше мучился собственным бессилием. Только лишь когда блёклое утро закралось вымученным светом в узкие чердачные окна в крыше, я смог заснуть, но и сон этот не принёс облегчения, так как все последующие часы я словно находился на грани меж забытьём и реальностью, слыша все звуки, чувствуя всё происходящее, но не осознавая всё в полной мере.
Проснулся я лишь под вечер первого числа, жутко замёрзший, не найдя рядом с собой тёплого Асиного тела, согревающего меня добрую половину наступившего дня.
* * *
Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведёшь. Я корил себя за ту лёгкость, с которой переступил новую грань, но мне льстило, что я вроде как встал на одну ступень со всеми пацанами (только вот вопрос: ступень ниже или выше?). На следующее утро все поголовно обсуждали свои трипы, бахвалясь тем, кто больше употребил, кого больше вставило и кто продержался дольше остальных.
Пацаны не без зависти слушали мою историю, приговаривая, что ничто не сравнится с самым первым приходом. Те, кто только пили, не
