Я на всякий случай огляделся. Все вокруг было в косых лучах — черное и оранжевое, значит — уже не меньше девяти. Здесь неслышно никому не подкрасться: на дорожке цепляются кусты, на целине — трава по пояс. Главное — не уснуть до сумерек, а потом уже нечего бояться, он не полезет в темноте, он же ничего не увидит и не получит удовольствия…
Солнце медленно ехало своим путем за еловой гребенкой и то ослепительно вспыхивало на странице, то светило на края ванны, но все равно читать было легко. Колькины перлы то злили меня, то умиляли. Противная теснота в груди накатывала и откатывала, подчиняясь какой-то своей скрытой логике. Периодически я подливал себе воды из бака, чтобы не чувствовать ее. Внезапно из кустов вынырнула какая-то фигура, я мигом опустил рукопись на землю, взялся за края ванны и слегка повернул голову.
— Коля… Ой! — пискнула Анна и тут же сказала: — Тьфу, я задумалась по дороге — забыла, что тут ты сидишь, испугалась, чуть не грохнула, ей-богу! На, — она сунула мне стакан. — Кэт прислала.
Я понюхал: какой-то коньяк.
— Что ты затеял? — спросила Анна, критически оглядывая меня в моем положении. — Зачем ты дал Коле снотворного? Он сейчас дрыхнет, а ночью пойдет куролесить, я из-за тебя не высплюсь. Зачем ты залез в нашу ванну, у тебя воды нет? Может, ты и Бабайку хочешь здесь купать? Или, может, вы уже поругались?
— Иди в жопу, Анечка, — пробурчал я. — Мне плохо. Полежу и уйду. Кто там у вас? Опять эти девки?
— Для тебя все — девки, — сказала она. — Это очень интересные люди, не то что твоя смазливая сучка. Они помогают мне, не дают Кэт замыкаться в своем горе, а с Элизабет я давно хотела познакомиться — я ее книжки читала.
— Оставь этот тон, Анна, — не выдержал я. — Ты оскорбляешь человека, который спас тебя… твою… твое… Иди по своим делам и не вздумай трепаться там, что тут я, а не твой ненаглядный умник!
— Подумайте, какие мы благородные! — процедила Анна и повернулась идти. — Отлеживайся и катись! — сказала она. — Я все поняла: ты стесняешься своих недомоганий, ты боишься, что она тебя выгонит, потому что ты — немощный. Прощайте!
Анна ушла, а меня совершенно скрючило от ее хамства. Я не мог понять, откуда у нее столько неприязни к моей милой птичке, почему она выбирает самые обидные слова, как она чувствует, куда нужно ткнуть, и что я ей такого сделал? Я пил коньяк, рассматривал его на солнце, дымил сигаретами, но меня все не отпускало. Действительно, поразительно: мы же с ней не просто родственники какие-нибудь, а самые были что ни на есть близкие, она выросла у меня в руках, мы всегда вместе стояли против всех, мы вместе похоронили всех, всех, всех и остались последними, кто носит эту фамилию. Не последняя, кстати, фамилия. И еще — этот дом остался…
Стакан почему-то выпал у меня из руки. Я поднял с земли рукопись, но и она выпала прямо в ванну. Выпала изо рта сигарета. Я ничего такого не чувствовал у себя внутри, только бесконечное удивление и еще легкую досаду, что не могу пожаловаться на случившееся своей маленькой птичке. Свет медленно таял, а сзади кто-то сказал противным детским голосом:
— Не шевелитесь, пожалуйста, у вас на голове бабочка, не пугайтесь, я ее сейчас аккуратно поймаю.
Я услышал странный запах этого существа, вернее, два запаха — запах человеческой крови и раскрытой пизды одновременно, а никак не ребенка. Ну, ты и дурачок, подумал я. Как тебя облапошили! — и тут же огромная острая боль разорвала шею и мое, уже остановившееся, сердце. Все остальное я видел почему-то со стороны. Я видел, как ванна буквально взорвалась, и из нее вертикально вверх вылетело гигантское голое тело, как его руки схватили за локоть по пути кого-то, кто обхватив его за шею сзади, пытался совершить какое-то действие, и через спину, сгибаясь вперед, со всего маху хрястнуло им об ванну так, что брызги воды взлетели выше дерева.
Я пришел в себя от боли — мой стоящий член упирался во что-то твердое, совсем для этого не предназначенное, кроме того, шея — она горела с левой стороны, как от ожога, и голова пульсировала огненными вспышками. И мгновенно понял, что я кого-то поймал — у меня в руках было что-то живое, оно было крупным — по силе, — килограмм, наверно, на шестьдесят, оно извивалось и билось! Я лежал на краю ванны — одна нога здесь, другая там — и сжимал в воде какую-то часть — что-то вроде руки. Чтобы не дать ему уйти, я перевалился через борт на это что-то и всем весом придавил его ко дну. Оно забилось еще энергичнее, ударило меня чем-то по голове, потом еще, еще. Я стал уворачиваться и в конце концов нашел положение, в котором удары стали скользящими, правда при этом моя голова оказалась под водой. Я задержал дыхание — главное, дать ему почувствовать всю безвыходность его положения: даже щука, когда ты даешь ей понять, что она намертво села, психически ломается. Но то, что это не рыба, было понятно с самого начала — по всему выходило, что это — он, что я поймал ЕГО, поймал, как щенка, как чумазого цыганенка, как глупого прожорливого ершишку! «Лежать, гнида! Лежать, тварь!» — рычал я, когда мне удавалось высунуть рот и глотнуть воздуха. Нет, я не давал себе ликовать победу, хотя мое сердце уже рвалось туда, к моей маленькой возлюбленной птичке, потому что я сделал ЭТО, и только когда ублюдок уже перестал дергаться, когда я выволок его из ванны и бросил мордой на землю, когда завел ему за спину руки, вот тогда я заорал во все горло и заплясал:
— Коля! Коля, иди сюда! Анька! Катя! — Но они уже прибежали — Анька, Элизабет, старуха Кэт, Элла, или Роза — как там ее, черт побери? — и опасливо сбились в кучку. — Вот ваш Баффало Билл, Екатерина Самойловна! Вот тебе, Анна, киллер, который хотел зарезать твоего полоумного пьяницу! Это он убил Жирного!
— Сам ты — полоумный! Сейчас же оденься, — закричала Анна. — Что ты орешь? — Она сдернула с сучка и бросила мне в лицо кимоно.
— Я поймал! Дайте мне какую-нибудь веревку! Он хотел меня прикончить! Позвоните в полицию! Найдите, чем мне связать ему руки! — Они не пошевелились, тогда я схватил ногу этого типа, развязал шнурок, выдернул его и дрожащими руками крепко связал за спиной большие пальцы рук, потом приподнял за пояс, потряс и изо рта у подонка вылилось, наверно, ведро воды. — Что вы стоите, звоните в полицию — пусть забирают, пусть его повесят, к ебени матери!
— Оденься, — снова закричала Анна. — Что ты наделал? Это никакой не киллер! Вот ее сумочка! — И она указала на синенький рюкзачок, который валялся под ванной. — Это Дина, дурак! Это же Дина!
Я посмотрел на мокрое длинное тело, оно действительно напоминало длинную. На нем были обычные ее вельветовые штаны и глухой тонкий свитер под горло. Я ногой перевернул его на спину, нагнулся, расстегнул брюки, просунул в ширинку руку — там ничего не было, то есть обыкновенный блядский лобок — лысый, бритый наголо, а потому остро колючий через трусы. Но я нисколько не растерялся: я закричал:
— Хуйня! Ищите! Тут где-то ее электрошок! Вот! — Я показал им свою шею. — Вот — она меня ебнула сюда! Ищите! Еще должен быть нож! Должен быть! Где твой нож? — заорал я прямо в бессмысленную Динкину морду, которая с открытым ртом уставилась в небо. — Признавайся, сука! — Мне захотелось съездить по ней ногой, но я ограничился одной оплеухой, и безжалостная Иродиада, Дина, убийца, отозвалась на это вполне внятным стоном.
— Не смей! — услышал я Анькин вопль. — Оставь ее! Оденься! Ты слышишь меня? Оденься! — Она кинулась ко мне, подобрала кимоно, набросила на меня.
Я отшвырнул ее в сторону вместе с кимоно и пошел вокруг ванны. Все эти клуши разбегались от меня, как собаки. Я стал внимательно рассматривать землю. «Ангел мой! — молился я. — Ангел мой! Я все сделал, как ты велела, я поймал убийцу в момент покушения, а эти сволочи не верят! Как им доказать? Что делать? Я больше не могу здесь, мне опять очень херово. Я хочу домой! Я сейчас выбью из этой грязной твари всю правду и пойду к тебе!»
И тут меня взяла за руку старуха Кэт.
— Ты — молодец, — сказала она. — Ты все сделал правильно. Теперь не суетись, все найдется. Ты после ванны, ты дрожишь. Не торопись, надень халат. Все кончилось, Баффало Билл попался. — Она подвела меня к длинной, уже моргавшей и кашляющей, возле которой присели Анька и Элизабет, а Элла стояла одна и смотрела на свою подружку, валявшуюся, как сломанный велосипед, вытаращенными глазами. — Видишь, и никуда не денется, мы во всем разберемся, — сказала Кэт. — Иди, полежи.
— Мы без тебя разберемся! — крикнула Анна. — Катись отсюда!
Я хотел ей сказать, что у нее или нет глаз, или нет мозгов, что она — предатель, каких свет не видел, но меня сильно тошнило и колотило, потому я отвернулся и пошел по тропинке, натягивая на себя кимоно. «Дура ебаная, — только и смог проговорить я, и потом все повторял и повторял на ходу эти слова, чтобы хоть как-то сдержать слезы. — Ебаная дура!»
