Это отнюдь не самая яркая речь за всю его политическую карьеру, но и сидя в дальней части зала, я чувствую, что слова Каталайо задели слушателей за живое.
— Будущее нашей страны — за женщинами, — говорит Жоржи. — Взять, к примеру, девушек из Лоренсу-Маркиша, которые славятся по всему восточному побережью африканского континента. Но теперь они убегают из страны. Каждый день еще одна женщина бежит в освобожденные провинции через минные поля, и время от времени то одной, то другой взрывом отрывает ногу. Мы строим для них казармы, — продолжает он. — Мы отвозим их работать в поля. Мы учим их грамоте.
Я чрезвычайно горд за Жоржи Каталайо.
На следующий день после своего выступления в Женском институте Жоржи Каталайо с утра пораньше барабанит в дверь крошечной квартирки, которую я снимаю над дешевым магазинчиком на одной из улиц близ Риджентс-парка.
По его словам, в общежитии на Блумсбери такие тонкие стены, что слышно все, что происходит в соседних комнатах, — любой шепот, нежный и не очень, любой шорох, любое разворачивание обертки, любой щелчок стягиваемого презерватива.
— Мне нужно хотя бы немного посидеть в тишине, — признается Жоржи. Он притопал сюда издалека, через всю Фицровию мимо Кингз-Кросс. — Угостишь чашечкой чая?
Меня не проведешь, наверняка есть куда более серьезные причины.
Когда Жоржи упоминает о письме, полученном из парижского отделения ФРЕЛИМО, я еще раз убеждаюсь, что прав в своем предположении.
Каталайо протягивает мне письмо через усыпанный крошками столик. В последнее время я самостоятельно изучаю португальский: у меня явный талант к языкам.
Португальские солдаты разграбили здание миссии близ Бейры, которая, по их мнению, является базой партизан ФРЕЛИМО. Они ворвались в класс, в котором шел урок арифметики. За партами сидели подростки и юноши постарше. Солдаты согнали их на берег и заставили войти в воду. Затем приказали хлопать в ладоши. Ученики подчинились приказу, и солдаты расстреляли их всех до единого.
Каталайо напоминает мне, что подобные зверства — последние конвульсии умирающего режима. Призванные на военную службу офицеры возвращаются домой в Португалию, откровенно потрясенные тем, что им довелось увидеть. Их можно встретить в барах Лиссабона и Порту, они подстрекают народ к революции прямо под носом у португальской охранки, ПИДЕ. Португальская армия мечтает поскорее убраться из Африки. Генералы поняли, что их песенка спета, еще в 1961 году, когда Индия вернула себе Гоа. Тогда Салазар их не послушал, и вот теперь несчастные солдаты кровью расплачивается за авантюры правительства в Анголе и Мозамбике.
Каталайо не страшны португальские автоматы. Пусть о мощи колониалистов говорят другие, но только не он. Жоржи научился обращать себе на пользу оскорбления, тюремные отсидки и даже пытки. Каждый арест, каждое избиение или каждый ночной приход полиции — лишь новый анекдот в его веселой автобиографической коллекции. Он почти как Дэвид Найвен, только чернокожий.
Этим утром, например, Каталайо рассказывает мне о том, как протесты шведских миссионеров вызволили его из застенков ПИДЕ в Нампуле. Когда он перебрался в Южную Африку, рассказывает Жоржи, спецслужбы уже поджидали его. Филерам, караулившим Каталайо возле его дома, настолько осточертело, что он вечно подходит к ним, чтобы стрельнуть сигаретку, что они стали каждый вечер засовывать ему в почтовый ящик целые пачки курева.
Именно в период этих странных, едва ли не дружественных отношений пьяные агенты ПИДЕ с вымазанными черной краской лицами ворвались в жилище Каталайо, по очереди изнасиловали его жену и до смерти перепугали десятилетнюю дочь, когда та вернулась домой. Они сунули ей в руку пистолет.
— Тебе не обязательно ее убивать, — объяснили агенты. — Просто целься ей в колени.
Пока Жоржи рассказывает мне об этом, я готовлю тосты, стоя к нему спиной. Я боюсь оборачиваться.
— И что дальше?
— Часа через два они вынудили ее выстрелить в голову моей Мемори.
Мемори — имя его жены.
— Моя дочь сейчас в Танзании. Ей, должно быть, девятнадцать. Если не все двадцать.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. На лице Жоржи выражение, которого я раньше не замечал. Несчастное и беспомощное.
— Она исчезла, — говорит он. — Сбежала. А теперь вернулась. Говорит, что хочет увидеть меня.
В его глазах стоят слезы, и в этот момент я понимаю: мне никогда не стать тем, кем мне хочется стать больше всего.
Сыном Жоржи Каталайо.
Я пришел в аэропорт проводить его.
— Я ненадолго, — обещает Каталайо, имея в виду войну за освобождение родной страны. Он хочет, чтобы я, когда настанет подходящий момент, приехал к нему. ФРЕЛИМО нужны образованные люди. У партии грандиозные планы.
Все лето, сидя то за тарелкой с пончиками, то за чашкой чая или растворимого кофе, Жоржи Каталайо, первый президент ФРЕЛИМО, знакомил меня со своими планами. Будущее Мозамбика рисовалось ему этакой Утопией, где все равны — независимо от пола, цвета кожи и политических убеждений. Страна, в которой нет места ненависти. Страна всеобщей грамотности и высокого уровня образования.
Мне показалось, что он описывает Швецию.
— Увидимся в Мапуту! — кричит Жоржи на прощание.
Мапуту — местное название столицы, Лоренсу-Маркиша.
В 1968 году она все еще оставалась оплотом португальцев.
— Пиши мне! — просит он, и я обещаю писать. Он дал мне адрес своей дочери в Дар-эс-Саламе…
— Адрес его дочери?
Они распрямили спины и переглянулись. Вежливые, в застегнутых на все пуговицы костюмах служащие мозамбикского консульства неожиданно обратили на меня внимание.
Тот, что сидел ближе ко мне, поставил на стол свою кружку с чаем.
— Вы сказали, адрес его дочери?
21 июля 1969 года подробности успешной высадки на Луну экипажа космического корабля «Аполлон-11» оттеснили убийство Жоржи Каталайо в самые недра «Таймс». Полстраницы, посвященные его убийству, содержали весьма скудный политический анализ произошедшего, зато были богаты на судебно-криминальные подробности. Террористы якобы воспользовались «типично японской» взрывчаткой — интересно, что бы это значило? Коричневый бумажный пакет, в который была упакована посылка с бомбой, имел лондонское происхождение. Сама бомба пряталась в углублении, вырезанном внутри толстого справочника.
Кто-то перехватил подаренные мной два тома энциклопедии.
«А — К» и «Л — Я».
Кто-то вырезал из книги знания и положил на их место смерть.
1
По местному времени в Лоренсу-Маркише, столице колониального Мозамбика, сейчас десять тридцать утра. Пока что это утро ничем не отличается от других предыдущих дней. Уличные торговцы выставляют на лотки свой нехитрый товар. Пирамиды из перцев и картофеля, просроченные лекарства, китайский ширпотреб. Сегодня воскресенье, 20 июля 1969 года. Сегодня один человек готовится ступить на поверхность Луны, другому взрывом бомбы оторвет голову.
На третьем этаже, в комнатенках полунищего благотворительного образовательного института, директор проекта Грегор Димитривич вздрагивает, увидев своего единственного сотрудника.
Появление в этих стенах Энтони Вердена явилось для него такой неожиданностью, что Грегор Димитривич вскакивает из-за стола. На столе расстелена скатерть — красивая кружевная португальская скатерть, — а на ней разложена масса странных предметов: батарейки, проволока, части часового механизма, испещренные каракулями листки. Грегор заткнул край скатерти за пояс брюк, видимо, чтобы шестеренки и колесики часов, разборкой которых он занят, не разлетелись во все стороны. Стоило Димитривичу подняться со стула, как на пол летит моток проволоки. За ним — часы и карандаш. Та же участь постигает лупу — ударившись об пол, она разлетается на мелкие осколки, — а также блокнот, паяльник, шпульку припоя. Еще один карандаш.
Ворвись Энтони Верден в комнату, размахивая пистолетом, это вряд ли бы произвело на Грегора более сильное впечатление.
— Войдите! — кричит Димитривич.
Энтони закрывает за собой дверь, ставит трость в корзину для зонтиков и опускается на свое обычное место напротив начальника.
Грегор остается стоять. Скатерть свисает с его пояса наподобие длинного белого языка.
— Я жду посылку. Ее должен принести один человек. Моряк. Когда он придет, ты выйди и посиди в соседней комнате.
На языке Грегора соседняя комната означает «туалет».
— Я могу просто уйти, — предлагает Энтони. — Если это неудобно…
— Это не лучший вариант.
— То есть?
— Пожалуйста, сядь.
Энтони пожимает плечами — он уже сидит. Он морщится — у него сегодня побаливает спина.
