Идиоты вроде Энджела Делапорте, люди, ищущие сверхъестественных объяснений обычным событиям, – такие люди бесят Мисти до потери пульса. Бредя по галереям и глядя на стены в поисках незанятого участка, Питер являл собой живой пример золотого сечения, формулы, с помощью которой древнегреческие скульпторы добивались идеальных пропорций. Его ноги были в 1,6 раза длиннее туловища. Туловище было в 1,6 раза длиннее головы.
Взгляните на свои пальцы. Видите – первый сустав длиннее, чем второй, второй длиннее, чем третий. Соотношение их длин называется «фи», в честь скульптора Фидия.
Архитектура вашего тела.
Бредя рядом с Питером, Мисти рассказывала ему о химии живописи. О том, что телесная красота в конечном итоге – лишь геометрия. Химия. Анатомия. Искусство – точная наука. Выясняешь, почему людям нравится та или иная вещь, выясняешь, чтобы суметь ее воспроизвести. Скопировать. Это парадоксально – «создавать» настоящую улыбку. Репетировать снова и снова спонтанный миг страха. Сколько пота и нудных усилий уходит на то, чтобы сотворить нечто, выглядящее непринужденной импровизацией.
Когда люди смотрят на потолок Сикстинской капеллы, им стоит знать, что «сажа газовая» делается из сажи, образующейся при сгорании природного газа. «Марена розовая» – из растертого в порошок корня марены. Что «изумрудная зеленая» состоит из ацетоарсенита меди, что ее называют также «парижской зеленой» и используют как инсектицид. Яд. А «финикийская пурпурная» делается из съедобных моллюсков.
И Питер вытащил картину из-под подола свитера. Они были одни в галерее, смотреть на них было некому, и он прижал картину к стене. Каменный дом за частоколом. И подпись: «Мисти Мэри Кляйнман». И Питер сказал:
– Я ж тебе говорил: когда-нибудь эта вещь будет висеть в музее.
Глаза его – темно-карие, «египетская коричневая» краска, которую делали из растертых в порошок мумий, пепла жженых костей и асфальта и использовали вплоть до девятнадцатого века, пока художники не узнали сей неприглядный факт. После того, как долгие годы крутили во рту кисточки.
Когда Питер стал целовать ее шею, Мисти сказала: когда мы смотрим на Мону Лизу, нам стоит помнить, что «жженая охра» – просто глина, подкрашенная железом и марганцем и обожженная в печке. «Коричневая сепия» – чернильные мешки каракатиц. «Голландская розовая» – давленые ягоды крушины.
Питеров идеальный язык лизал ее ухо. Под его одеждой чувствовалось что-то твердое. И это была не картина в раме.
И Мисти прошептала:
– «Индийская желтая» делается из мочи коров, которых кормят листьями манго.
Стоя рядом, Питер обнял ее рукой за плечи. Другой рукой он нажал ей под коленку, да так, что у Мисти подкосились ноги. Он утянул ее за собой на мраморный пол галереи и сказал:
– Te amo, Мисти.
Для протокола: все это было довольно неожиданно.
Придавив ее к полу всем своим весом, Питер сказал:
– Ты считаешь себя такой умной.
И поцеловал ее.
Искусство, вдохновение, любовь – их так легко анатомировать. Объяснить, лишить тайны.
Краски «ирисовая зеленая» и «болотная зеленая» – просто сок, выдавленный из цветов. «Каппагийская коричневая» делается из ирландской грязи, прошептала Мисти. «Киноварная красная» – из киноварной руды, которую сбивают стрелами с высоких испанских утесов. «Бистр» – из желтовато-коричневой сажи жженой буковой древесины. Каждый шедевр – лишь грязь и пепел, смешанные неким совершенным способом.
Пепел к пеплу. Прах к праху.
Даже целуясь, ты закрывал глаза.
А она не закрывала, хотя смотрела не на тебя, а на сережку в твоем ухе. Серебро, потускневшее, почти коричневое, в нем – гроздь квадратных стеклянных алмазов, мерцающих в гриве черных волос, что ниспадали тебе на плечи… вот что Мисти любила.
В тот первый раз, после первого поцелуя, она все объясняла и объясняла тебе:
– «Серая краска Дэви»[43] – толченый шиферный сланец. «Бременская лазурь» – смесь гидроокиси и карбоната меди, смертельный яд.
Мисти говорила:
– «Бриллиантовая алая» – смесь йода и ртути. «Жженая кость» – это костный уголь…
Цвет «жженая кость» – цвет костного угля.
«Шеллак» – это кал, которым тли покрывают листья и ветви растений. «Виноградная черная» – это жженые виноградные лозы. Для приготовления масляных красок используют масло давленых грецких орехов или семян мака. Чем больше ты узнаешь об искусстве, тем больше оно напоминает черную магию. Или кулинарию: все мелется, давится, смешивается, запекается…
Мисти все говорила и говорила без умолку, день за днем, галерея за галереей. На этот раз они были в музее, ее картина – высокая церковь из камня – приклеена к стенке между Ренуаром и Моне. Мисти сидела попой на холодном полу, обхватив Питера бедрами. Было сильно за полдень, музей был безлюден. Прижав к полу затылок своей идеальной головы, Питер засунул обе руки под Мистин свитер и щупал ее соски.
Ты засунул обе руки.
Психологи-бихевиористы утверждают, что женская грудь – основная причина того, что люди копулируют лицом к лицу. Самки с более крупными грудями привлекают больше партнеров, настаивающих на том, чтобы ласкать груди во время полового акта. Больше партнеров – больше детей, в частности – больше новых самок, наследующих от матерей крупные груди. А следовательно, больше секса лицом к лицу.
Сейчас, сидя в музее на полу, пока руки Питера ласкали ее груди, его вставший член катался у него в джинсах, а Мистины расставленные бедра сжимали его бока, она рассказала ему, как Уильям Тёрнер[44] написал свой шедевр – Ганнибал пересекает Альпы, чтобы перебить армию Салассиана. В основу картины легли впечатления Тёрнера от прогулки по йоркширскому захолустью.
Еще один пример того, что все – автопортрет.
Мисти рассказала Питеру, чему их учат на истории искусства. Оказывается, Рембрандт шлепал краску на холст таким толстым слоем, что люди шутили: мол, каждую знаменитость с его портретов можно поднять за нос.
Мистины волосы, слипшиеся от пота, свисали на лицо. Пухлые ножки дрожали от напряжения, но все равно удерживали ее в вертикальном положении. Старательно тершуюся лобком о бугор в его джинсах.
Пальцы Питера крепче вцепились в ее соски. Его таз приподнялся над полом, он зажмурил глаза, круговые мышцы глаз сократились. Треугольная мышца оттянула вниз уголки его рта, обнажив нижние зубы. Желтые от кофе зубы, кусавшие воздух.
Горячая влажность потекла из Мисти толчками, Питеров вставший член запульсировал у него в трусах, и все словно застыло. Они оба перестали дышать на одно, два, три, четыре, пять, шесть, семь долгих мгновений.
Затем оба сдулись. Увяли. Питерово тело, расслабившись, распласталось на мокром полу. Мисти распласталась на Питере. У обоих одежда липла к коже от пота.
Высокая церковь из камня косилась на них со стены.
И в этот момент из-за угла коридора вышел музейный сторож.
20 августа – луна в третьей четверти
Голос Грейс в темноте, он говорит Мисти:
– Работы, которые ты делаешь, купят твоей семье свободу.
Он говорит:
– Еще много десятилетий ни один отдыхающий не сунется сюда.
Если только Питер в один прекрасный день не очнется, останутся только двое Уилмотов – Грейс и Мисти.
Если ты не очнешься, новых Уилмотов больше не появится.
Слышен медленный, размеренный хруст – Грейс разрезает что-то ножницами.
Из грязи в князи и обратно за три поколения. Нет никакого смысла заново сколачивать состояние. Пусть католики забирают дом. Пусть летняя публика кишит на острове. Табби мертва, карта Уилмотов бита. У них нет будущего. Им не во что вкладывать деньги.
Грейс говорит:
– Твоя работа – дар будущему, и каждый, кто попытается тебя остановить, будет проклят историей.
Пока Мисти пишет, руки Грейс обматывают чем-то ее талию, потом ее руки, шею. Что-то шуршит по коже, мягкое, легкое.
– Мисти, милочка, у тебя талия – семнадцать дюймов,[45] – говорит Грейс.
Это была портновская рулетка.
Что-то гладкое проскальзывает между ее губами, и голос Грейс говорит:
– Пора принять лекарство.
Пластиковая соломинка засовывается ей в рот, и Мисти всасывает глоточек воды, чтоб запить пилюлю.
В 1819 году Теодор Жерико написал свой шедевр – «Плот Медузы». На картине изображены десять человек, переживших кораблекрушение. Изначально спасшихся на плоту было сто сорок семь, через две недели осталось десять. Как раз в то время Жерико бросил свою беременную любовницу. Чтобы покарать себя, он обрил голову наголо. Он не виделся с друзьями почти два года, не появлялся на людях. Ему было двадцать семь, и он жил в полной изоляции, занимаясь живописью. Окруженный умирающими и трупами, которых он изучал, чтобы написать свой шедевр. Он несколько раз пытался покончить с собой и умер в тридцать два года.
Грейс говорит:
– Мы все умираем.
Она говорит:
