Все это помимо тех расходов, которые потенциальные иммигранты не принимали во внимание, стремясь в Соединенные Штаты с пляшущими значками доллара в глазах: весьма высокая аренда жилья (хорошо, что Шеп купил дом в Уэстчестере, иначе ему предстояли бы бесконечные выплаты по ипотечному займу, налог на собственность, расходы на ремонт – такое впечатление, что ты арендуешь собственный дом, – сумма не многим бы отличалась от выплаты аренды). Страховка на дом. Страховка на машину и ремонт ее же по грабительским ценам. Стабильно растущие счета за газ, электричество. Пользуясь электронной системой оплаты проезда, ты не обращаешь внимания, что каждый раз, проезжая через туннель Холланд, платишь восемь баксов. Счета за мобильную связь вырастают до нескольких сотен в месяц, если у тебя есть дети, которые, кажется, ежедневно шлют сообщения всем жителям Китая. Пенсионное страхование (якобы эти фонды заботятся только о твоей старости и ничего с этого не имеют, но Джексон был уверен, что, когда им с Шепом стукнет по шестьдесят пять, им не достанется ни цента, поскольку вся система к тому моменту рухнет). И это еще без регулярных выплат на тротуары. А если ко всему этому добавить еще и оплату сорока процентов из трех долларов за каждую пачку аспирина или другого лекарства, Джексон не сомневался, что очень скоро неприкасаемый счет в «Мерил Линч» оскудеет.
Когда они поднялись на восьмой этаж клиники, Хетти стояла в холле, по-прежнему держа в руках жестяную банку с печеньем. Она растерянно смотрела на него припухшими глазами.
– Шеппи, дорогой, какое счастье, что ты вернулся. – Свободной рукой она обняла зятя. – Я подозревала, что Глинис не очень хорошо себя чувствует, но ведь это совсем не она. А я ведь столько времени потратила на это шоколадное печенье с бразильским орехом. Раскладывать их на противень, постоянно следить, чтобы не подгорели, вытаскивать, остужать… Все только для того, чтобы дочь попробовала что-то домашнее, чтобы чувствовала материнскую любовь и заботу. Пусть ей не хочется пробовать их сейчас, но почему она на меня разозлилась? Что я сделала не так? Мне очень сложно быть с ней строгой, когда она такая невообразимо худая, невозможно бледная, что у меня возникает желание обнять ее и плакать…
Шеп обнял ее за плечи.
– Поверьте, Глинис получила больше удовольствия, ругая вас за печенье, чем могла бы иметь проблем, если бы его съела.
– В самую точку, – констатировал Джексон.
– Слушай, – сказал Шеп, – я, пожалуй, отведу ее что-нибудь перекусить. («И заплачу за это», – мысленно добавил Джексон.) Ты не хочешь пока поздороваться с Глинис? И постарайся…
– Не волнуйся.
Внутренний голос кричал Джексону: Не заставляй ее еще раз говорить об операции лишь для того, чтобы проявить участие, не вспоминай обо всех этих клетках, пока она сама не заговорит о них, не пялься на нее, потому что она выглядит страшнее смерти, но в то же время по тебе не должно быть видно, что ты стараешься не смотреть не нее, потому что она выглядит страшнее смерти.
От всех этих мыслей Джексон впадал в ступор. Входя в палату, он думал о том, что даже ее сестры поразительным образом старались держать дистанцию; обе старались не переступать невидимую черту. Всем известно, что рак не заразен, однако панический страх перед болезнью заставляет поступать вопреки здравому смыслу. Он и сам испытывал те же чувства и боролся с ними, когда отодвинул стул и опустился на край кровати рядом с ее коленями. Поскольку тайленол помогал ему не больше, чем пригоршня ментоловых леденцов «Алтоид», он лучше остальных ее посетителей понимал, что такое боль; именно она давала ей право наложить вето на неприятную тему в самом начале разговора и отказаться от общения с нежеланным гостем, так что голова была занята только решением этих вопросов.
– Привет.
Глинис мгновенно закрыла глаза, и он испугался, что она слишком устала, чтобы разговаривать еще и с ним, хотя этот жест можно было воспринять и как комплимент; ей было с ним легко, и она могла позволить вести себя как хочется. Джексон достал пакет с соком маракуйи и поставил на прикроватную тумбочку. Он решил не заострять ее внимание на том, что он принес; не хотел быть похожим на Хетти. Его целью было сделать для нее что-то приятное, а не заработать себе очки.
Прошло три-четыре минуты. Джексон, будучи по натуре человеком мнительным, надеялся, что его молчаливое присутствие ей так же приятно, как и ему. Воспользовавшись тишиной, он стал разглядывать стоящий на тумбочке маленький самодельный фонтанчик, и отрешенно подумал, что его тихое журчание должно придавать жизненные силы.
Надо сказать, фонтан выглядел ужасно и симпатично одновременно. Основанием служило судно. Струи воды стремились вверх, выливаясь из большого шприца (вот почему Шеп попросил у них один из тех, что они использовали для Флики), напоминая павлиний хвост. По краям судна были приклеены латексные хирургические перчатки, со вставленными в них картонными руками; ладони изгибались, стараясь защитить это хрупкое творение, окружить его заботой. Это была грубая работа – должно быть, он использовал эпоксидную смолу, – но удивительнее всего оказалось то, как этот сукин сын нашел время, чтобы смастерить это чудовище. Джексону казалось, что на месте Глинис он порадовался бы такому подарку.
Глинис приоткрыла глаза.
– У меня язык не поворачивается сказать ему, что от этого звука мне постоянно хочется писать.
– В этом весь Шеп.
Она улыбнулась и опустила веки.
– Шепард такой, какой он есть.
Когда не знаешь, как сделать человеку приятное, порой лучше всего спросить.
– Что мне для тебя сделать, Глинис? Мне радостно просто видеть тебя. Тебе не обязательно со мной разговаривать. Если ты уже наговорилась, я уйду, чтобы дать тебе спокойно отдохнуть.
– Нет, побудь немного. – Она повернула к нему голову. – Ну и где же твоя речь?
– Речь?
– Да, речь. Как ты обычно рассуждаешь. Говори, о чем хочешь. Что тебя волнует. Это звучит для меня как музыка. Как звуки любимой мелодии.
Джексон почувствовал себя бабочкой, такое ощущение возникало у него в те редкие моменты, когда они с Кэрол лежали в постели и она была в настроении, а он нет. Они называли это «сбой в работе».
– Что ж, – сказал он уклончиво, – я тут думал над новым заголовком.
– Давай.
– ПРОМОКШИЙ НАСКВОЗЬ: Как Нас, Мокрых, Малодушных Слабаков, Обдирают, Словно Липку, И Почему Мы Этого Заслуживаем. Я тогда работал над темой прачечной.
– М-м-м. Отличное начало. Не останавливайся на этом.
– И хм… вчера мне выписали штраф за неправильную парковку. – Глинис зацокала языком. – Вчера я купил для Хитер мороженое «Хааген-Дацс» в «Ки-Фуд», в том, что рядом с «Наком», так? А Флике нельзя есть мороженое – жидкое и тает, – Хитер, конечно, обожает есть его на глазах у Флики и причмокивать от удовольствия. Но мы следим за этим, и Хитер знает, что будет наказана за такое поведение.
Джексон встал с кровати. Он ходил по палате, жестикулируя, и поглядывал на лежащую с закрытыми глазами Глинис. Это было не просто шутовство, начиналось настоящее шоу.
– Я останавливаюсь у автомата, опускаю четвертак – вполне достаточно за полчаса, так? У окошка экспресс-обслуживания в «Ки-Фуд» никого нет, я клянусь, что вернулся на парковку минут через пять. И что я вижу? Один из блюстителей закона уже выписывает штраф, я говорю: «Эй, я здесь, уже уезжаю», но ему, конечно, все равно, ведь эти Талоны не имеют ровным счетом ничего общего со справедливостью или равенством. Это просто способ наживы, одна из афер властей штата, одна из форм грабежа. Я ему говорю: «Слушай, я пять минут назад опустил в автомат двадцать пять центов». Так этот напыщенный индюк показывает на экран автомата, и, представляешь, он оказывается прав: там красный флажок. Я глазам своим не поверил и опустил еще монету, чтобы проверить автомат, повернул ручку, но ничего не изменилось, красный свет. Этот чертов аппарат сломался. И знаешь, что выяснилось? Я сам виноват: припарковался у неисправного автомата, и не важно, что заплатил за час, хотя не простоял и десяти минут. Этот гад выписал талон и с улыбкой протянул мне. Он знал, что автомат не работает. Может, он не первую неделю сломан. Сволочь, он болтается поблизости и ждет, когда такой идиот, как я, в спешке не обратит внимания и не додумается проверить, все ли в порядке с парковочным автоматом. Я понимаю, сейчас все дорого, но шестьдесят пять баксов за пинту мороженого – это круто. И в чем мораль? – Джексон повернулся к Глинис, чтобы убедиться, что выражение ее лица по-прежнему остается безмятежным; кажется, она даже что-то мурлыкала себе под нос. – Я плачу налоги, чтобы все эти автоматы были исправны – верх пренебрежения, – получается, я сам плачу за то, чтобы меня дурили. А если им наплевать, если они не используют мои деньги по назначению, значит, я же и виноват, и должен платить дважды. Власти штата все делают по своему усмотрению, не задумываясь о реальной пользе, а порой даже действуя вопреки здравому смыслу.
