были ласковыми, несмотря на тяжёлую жизнь. Молодняк же смотрел дико, кидался на проезжающие велосипеды и мог загрызть до смерти случайно убежавшего домашнего пса, кота и даже человека. Собаки нещадно плодились, сбивались в стаи и воевали друг с другом за помойки. Мы с мальчишками часто наблюдали их стычки, забравшись куда повыше. Бывало, что пацанов кусали, эти истории были на слуху, и даже поговаривали о ком-то, кто умер от бешенства, не сделав уколы.
Как-то раз мы сбежали с уроков, чтобы залезть в заброшенную часть по дереву, упавшему и покосившему плиту бетонного забора. На пути обратно за нами погнались три бездомные собаки из стаи, жившей в развалинах КПП. Рыча и лая, они неумолимо приближались к нам метр за метром.
Так быстро мы никогда не бегали. Так досадно я никогда не падал. Зацепился за корягу и плюхнулся на пузо, разодрав в кровь колени о камни и битое стекло в траве. Я не чувствовал боли, не чувствовал крови, стекающей по ногам, и горящих ладоней – животный страх сковал всё моё тело.
Из всех пацанов остановился только Вано (он тогда ещё учился в нашем классе), встал как вкопанный в двадцати метрах от меня, и я помню ужас, застывший в его глазах. Я уже не пытался встать, понимая, что бесполезно бежать от псин, летящих за нами во всю прыть. Я лишь закрыл голову руками, уткнувшись носом в землю, словно приближающиеся животные могли понять, что я сдаюсь, и передумали бы меня растерзать.
Мне было лет десять, было страшно так, как никогда в жизни больше не было. Вано бросился ко мне, схватив какой-то камень, валявшийся в траве, и, высоко подняв его над головой, что есть мочи заорал: «Фу-у-у-у!» – так грозно, как только мог. Вдруг в нескольких метрах от нас собаки остановились как вкопанные и посмотрели умным удивлённым взглядом, после чего развернулись и трусцой побежали назад. Вано так и стоял с поднятым над головой камнем, а я сел в высокой траве, обхватив голову трясущимися руками, спиной к нему, чтобы он не увидел, как по щекам моим текли слёзы. Он потом рассказывал, что каким-то чудом вспомнил, как взрослые говорили, что собаки чуют страх, и изо всех сил постарался не бояться.
Да, много чего было. Всего и не передумать в короткую зимнюю ночь. Мои истории утонут в тысячах подобных историй таких же мальчишек с окраины. Историй про бездомных собак, ставших волками, про заброшенные стройки, ставшие игровыми площадками, про родные дворы, которые были нашим миром. И жизнь ведь такая: чем старше ты становишься, тем больше мир вокруг. С каждым годом расширяются его горизонты, но очень много тех, кто в душе так и остался мальчиком, ограничив свой мир пределами района на самом отшибе Москвы.
Физически мальчик мог вырасти, стать юношей, потом мужчиной, но душой так и не перерасти район, в который он сам вкопал себя намертво. Чувство, что район принадлежит ему, а он – району, крепко держало его в прошлом, незаметно становящимся настоящим. Ещё больше держало ощущение, особенно знакомое жителям больших городов, что за пределами твоего маленького мирка – всё то же, что и в нём, и другого быть не может. Такие же правила, понятия, такая же мораль, ценности и цели. Вот почему район так затягивает. Кажется, что идти некуда…
Мои мысли становились всё путаней и мутнее, перескакивали с темы на тему, как белый кролик, за которым я прыгнул в бездну забытья до полудня следующего дня.
Асин день
Московский март – месяц самого томительного ожидания. Зима всё никак не уступит свои права, растянувшись слякотными днями. На смену им вновь приходят до жути осточертевшие метели, после которых город вновь сковывает неожиданный, кусачий, солнечный мороз, вновь сменяющийся дождём и серостью – и так по кругу, словно март и не собирается отличаться от февраля и становиться весной. Груды тающего, серого снега сливаются с облезлым бетоном домов и таким же бесцветным холодным небом. Бесконечная мгла, единственным просветом в которой была Аська, которую угораздило родиться десятого марта, и в этот свой двадцатый день рождения она запланировала повторение грандиозной новогодней вечеринки в загородном доме своих родителей.
Девчонки вновь позвали подружек, собрались все пацаны (позвали и Сухаря под предлогом того, что он будет нас развлекать своими пьяными бреднями). Все медленно подтягивались из Москвы в течение дня, но лишь к полночи компания наконец собралась полным составом. Ребята, приехавшие первыми, заморочились и растопили сауну, о которой на Новый год никто и не вспомнил. Банный домик стоял отдельной бревенчатой постройкой на участке и внутри делился на саму парилку, предбанник с душем и шкафом с халатами и просторный холл с плетёной мебелью, телевизором, музыкальным центром и широким низким столиком посередине. Была по-зимнему морозная, ясная и свежая ночка, радовала возможность попрыгать в сугробы после парилки, основное веселье первого дня проходило как раз в сауне.
Как-то так получилось, что было много хорошего алкоголя и совсем не было наркотиков, так как Ася просила в день её рождения обойтись без этого (впрочем, траву наркотиком мы не считали), и первая ночь пронеслась в диком угаре, после которого мы всё утро пытались собрать по кусочкам картину прошедшего веселья.
В тот день, уже к полуночи, в моём сознании всё смешалось в коктейль звуков, зрительных образов, чувств и мыслей так, что я не просто не мог разложить эту мешанину на составляющие, но был не в силах даже понять, кто я – наблюдающий или участвующий? Знаете, когда ты очень пьян, на всё, что с тобой происходит, ты будто можешь взглянуть со стороны. Ты вроде как чувствуешь каждый момент, но при этом полностью теряешь способность контролировать свои чувства, они берут власть над тобой и уносят потоком бурлящих, смешанных впечатлений, выбравшись из которого ты и не вспомнишь толком, где тебя унесло и как тебя крутило.
Алкоголь на всех действует примерно одинаково. Сначала становится теплее, потом веселее, потом появляется неуёмная энергия, которая у каждого выплёскивается по-разному: в агрессию или чрезмерное жизнелюбие. Мозг, под влиянием сильнейшего из наркотиков, рождает одну и ту же разрушающую мысль: «ещё», «ещё», «ещё», и лишённая воли душа не в силах ей сопротивляться. Поддавшись, ты доводишь себя до состояния, когда либо валишься навзничь, либо наступает физическое отторжение всего выпитого за вечер. И как бы ты не силился сдержать опьянение в стадии лёгкой радости, всё равно всё заканчивается полуобморочными стенаниями, в которых я обычно блевал где-то за углом.
В ту ночь все как-то очень быстро наклюкались, и к двум часам
