Тогда же совместно с Соколовским при живейшем участии возлюбленной Чехова Наташи Чегодаевой мы создали сайт «Летающий остров Лапута» (www.laputa.narod.ru), и всё, казалось бы, как-то стало закручиваться, хоть и работы был непочатый край, но при этом, правда, удалось сделать вид, что в мире (при «Лапуте», в частности) существует некий независимый лэйбл «Синтез-3», который реально выпускает CD всяко разных творцов. Действительно, все пять заявленных проектов распространялись на презентации в количестве пяти же дисков с оформлением каждый. И всё, наверное, как всегда могло б получиться, но тут начался пиздец.
«No drugs! No depression!» не получился. Меня всё-таки догнало и добило. Дело в том, что… я выполнил свою миссию. Книга вышла, её читали немногие, но те, кто прочёл оценили и писали мне письма. И каждому я отвечал, с каждым разом всё отчётливей чувствуя, что я не имею к автору этих романов ни малейшего отношения. В лучшем случае, я его доверенное лицо — в наилучшем же, брат или сын.
Таким образом, в значительной степени всё состоялось и получилось. В том числе, в личной жизни. Я неожиданно достиг цели, хотя раньше считал, что достиг её, когда, собственно, всё написал, но оказалось, что публикация этих, блядь, творений и стала последней строчкой этих романов, которую мне помогли дописать Никритин и Соколовский. Подлинный эпилог и воистину эпитафию.
И крыша потекла полноводной рекой. Я выполнил свою миссию, достиг цели жизни и… жизнь моя реально оборвалась.
Что и говорить, я действительно не имею никакого отношения к автору книги «Душа и навыки», хотя на уровне стиля может и можно найти что-то общее. Но с таким же успехом можно найти что-то общее с любым другим автором. Куда делся тот Максим Скворцов? Да я, блядь, не знаю! Видимо, его языком слизала корова. Та самая — одна из тридцати трёх!
Или он умер ещё тогда, в «Достижении цели» или в «Космосе»? Я не знаю, куда он делся, но он исчез…
Он остался там, в серой книжке, и я, как его родной брат (не знаю, старший ли) этому рад. Он сделал правильный выбор. Он никого не предал. Он остался там, в той узкоспециальной вечности, которую не покладая рук создавал, реально жертвуя всем. Он остался там, и он — это не я.
Он остался там со своей Имярек, с Милой, с Вовой, который тоже уже не Вова; с Серёжей Большаковым, который давно уже не Серёжа и с Дуловым, который уже не Дулов. Я знаю, что всем им там хорошо. Я это знаю точно. Он, которым раньше был я, старался в правильном направлении.
Началось что-то ужасное. Нет, конечно, я успевал делать свою ебучую полосу в «Экслибрисе» под названием «Музыка», и ряд консерваторских дядей и тётей, книжки которых я с пристрастием рецензировал, при встрече говорили моей тётушке, что я, де, талантлив, и всё такое, но мне было хуёво. Я чувствовал, что родился заново, и снова не был этому рад. В первый раз мне было намного проще, ибо я был намного глупей и намного менее (извините!) знал. Я хотел найти себе новую миссию, потому что выполнил старую, но стал слишком опытен и умён, чтобы не понимать, что время миссий прошло, романтизьма состарилась и издохла своей естественной смертью — всё однохуйственно.
Поскольку я ещё в четырнадцать лет зарёкся от суицида, потому что считаю, что это слабость и глупость, этот вариант отпадал, хоть и, не скрою, весьма хотелось (вельми понеже, ёбтыть!).
А была почти всё время со мной и почти всё время я ждал, что она меня вот-вот бросит. Эти, блядь, мои остекленевшие глаза, эти бессмысленные взгляды в пространство не могут не заебать, думал я. Но она всё не бросала и не бросала. И я был с ней счастлив, хотя время от времени мне хотелось поставить всё с ног на голову (или с головы на ноги — не знаю) и уебать куда-нибудь заграницу собирать там апельсины, чтобы всё вытравить, всё перевернуть, убить себя хотя бы таким, легальным, способом.
Но я не поехал собирать ни апельсины, ни помидоры. В апреле-мае мне захотелось написать роман «Ложь» о том, что всё ложь. Я и сейчас так думаю. В принципе, меня, конечно, расстраивает, что все друг другу и самим себе лгут, с каждым днём совершенствуясь в этом нехитром, право, ремесле, и уже начинают лгать себе, что ложь — это благо. Это всё искусство, говорят они, а это — жизнь! И считают, что это хорошо. А я так не считаю! Я считаю, что искусство, построенное на лжи — говно! И не надо убеждать меня, что говно — это мёд! Говно — это говно, а мёд — это мёд! Можно, конечно, сказать, что мёд — это говно, в том смысле, что это его, говна, первичная стадия, а когда, мол, мы его жрём, то запускаем эволюционный механизм развития мёда, финальной стадией какового является говно. Но… я вас в рот всех ебал, лживых козлов!
Короче говоря, роман «Ложь» не шёл. Я понял, что написать об этом невозможно. Это просто противоречит законам физики. Если бы я смог написать такой роман, я бы смог поднять себя за волосы, а этого не может никто.
И тогда, 7-го августа 2001-го года я сел с двумя бутылками крепкого «Ярпива» на ту самую лавочку между двумя церквями на Никитских воротах, на которой сижу в данный момент, и написал: «…Мои друзья решили снять меня с героина, хотя никто об этом их не просил». И действительно! Так бы и сидел, а потом бы сдох. Правда, серая книжка не вышла б тогда.
Чуть меньше, чем за месяц до 7-го августа 2001 года, на другой лавочке, на Тверском бульваре, напротив МХАТа имени Горького, произошёл следующий эпизод.
Дело в том, что накануне я-таки придумал способ, как бы мне себя умертвить и при этом не доставить никому особых хлопот, кроме тех людей, которым платят за это деньги. И я решил убить себя путём превращенья в растенье. Я решил лечь в «дурку» и никогда больше оттуда не выходить. По опыту проведённого там в начале 1999-го года месяца я знал, что химия — вещь надёжная — через год от меня как от личности не останется ничего. Такая уж у нас медицина. И тогда мне это было на руку.
И я медленно и тихо рассказал о своём, блядь, смелом плане А. Попросил её уйти и сказал, что… люблю её, что, в принципе, было правдой.
Сначала она сказала: «Ты мне всю жизнь испортил». Потом: «Ты мне всю жизнь сломал!» А потом твёрдо: «Я никуда не уйду!» и заплакала.
И она была, как Герда, а я, как Кай. И она спасла меня.
Такой архетип. Такая программа. Ведь она действительно Герда, а я действительно Кай. Это о нас Андерсен написал. И она действительно меня спасла. Андерсен написал о нас правду…
«…Я третий год как по кругу хожу!» — сказал наш новый сосед по палате восемнадцатилетний наркоман Петя своему лечащему врачу, как водится, аспиранту. Это была их первая, ознакомительная, беседа. Петя же продолжал:
«…Я водителем работал у отца в конторе, потом ещё таксистом полгода. Были деньги. Жили с девчонкой одной на съёмной квартире. Хорошая девчонка. На два года меня старше. Мы друг друга любили. Я полгода не кололся. А потом опять. Надоело всё. Зачем живу — не знаю. Никто не знает. Я работал не по чёткому графику. Как позвонят — тогда и выезжаю. А девчонка моя на работу уходила утром. Я несколько раз хотел передознуться сознательно. Брал грамм и сразу всё вмазывал. Но не получилось. Сначала темнота полная, а потом постепенно как всплываешь. Потом ломка. Ещё однажды, когда я с родителями опять жил, они мне какое-то лекарство купили, чтобы тягу снять и ломку тоже снимает (врач подсказал название), а если когда „держит“ принимаешь, то наоборот сразу ломать начинает. А они не сказали. Они знали. Но не сказали. Думали, что я уже не торчу два месяца. Я принял, и меня как начало колотить. Я сказать ничего не могу, ужом вьюсь, а они не сразу поняли, в чём дело». «Завтра сдадите анализы» — сказал аспирант.
Через три дня он сообщил Пете, что у него СПИД. «Я знаю. Мне всё равно» — сказал Петя.
Он очень здорово улыбался. Так умеют только люди, а людей среди людей почти нет. Ещё он дважды выручил меня с сигаретами. У него откуда-то всегда был «L&M», и он подарил мне в трудные дни две пачки. Это когда я кровью харкал, и врачи, не врубившись, от чего это происходит, на всякий случай посоветовали мне поменьше курить. И матери тоже посоветовали, чтоб я поменьше курил. Она стала мне приносить «LD» раз в три дня. На улицу же меня не выпускали. А куда же это годится — 20 сигарет на три дня — когда я уже несколько лет выкуривал как минимум пачку в день! Даже Вова, когда я позвонил ему и в шутку пожаловался, что врачи рекомендуют мне бросить курить, сказал: «Ну это уж слишком!»
А Петя меня и вовсе два раза выручил.
В апреле девяносто восьмого ко мне зашёл в гости нижегородский литератор Игорь Зайцев, с которым мы некогда учились в Литературном институте, в семинаре у товарища Киреева. (Киреев ещё впоследствии не взял у Лёши Рафиева в «Новый мир» его повестюгу, сказав, что экстремистских текстов они не печатают.)
То ли Зайцев тогда с женой приезжал, то ли в тот раз всё-таки был один, но факт тот, что до кучи неожиданно пришла Зубра. Мы допили с Зайцевым чай и зачем-то решили поехать к Вове в центр «Марс», где он и поныне работает преподавателем бас-гитары и завучем.
