Джоэл Лейн - От голубого к черному

— Есть идеи, где он может быть?

— Он звонил мне накануне Рождества. Сказал, что живет у Джеймса в Стоурбридже. Старый школьный друг, вы, наверно, знаете. Я спросила, какие у него планы. Он сказал, что, возможно, вернется в Колвин-Бэй. В фургон. Если вы не можете найти его, возможно, он там. Он ни с кем не остается надолго. И никогда не оставался.

— Если он там, как я могу с ним связаться?

— Вам придется туда поехать. — Она продиктовала мне четкие инструкции, я их записал. — Если у вас есть карта, то вы легко найдете это место. Но не просите меня ехать с вами. У меня есть работа, которую нужно делать и ребенок, за которым нужно присматривать. Мне жаль, Дэвид, но больше я ничем не могу помочь.

— Я понимаю, — сказал я. — Спасибо, что позвонили.

— Приятно было с вами поговорить, — ответила она. — Карл немного о вас рассказывал, но у меня создалось впечатление, что вы хороший человек.

— У меня сложилось такое же впечатление о вас, — грустно сказал я. — Берегите себя.

Затем я позвонил Йену и сообщил ему, что собираюсь искать Карла. Если мне повезет с поездами, то я доберусь туда еще до темноты. Это было нелепо — ни адреса, ни телефона. Трудно себе представить, что кого-то настолько сложно найти.

В Колвин-Бэй было холоднее, чем в Бирмингеме. В то утро шел дождь, бледная вереница холмов мерцала вдалеке, казалось — протяни руку и коснешься ее. Овцы паслись на залитых водой склонах. Из автобуса я разглядел отблески Ирландского моря, темного и волнистого, как виниловый диск. На стене на въезде в Абергил красовалась надпись, сделанная белой краской из баллончика: УЭЛЬС НЕ ПРОДАЕТСЯ. Это была скорее деревня, чем город: несколько маленьких магазинчиков открыты, но никто ничего толком сказать не мог. Я заметил телефонную будку возле почтового отделения. Отсюда, как сказала Элейн, примерно две мили пешком.

Полнейший абсурд этой погони за Карлом привел меня в полное замешательство. Это напомнило мне о «Фуге», строчках, которые он написал в дурмане виски и дешевого гашиша: «Ты впереди меня?/ Иль позади? Неужели я был настолько глуп, что позволил ему уйти?» Здесь, вдали от зданий и расписаний, было трудно поверить, что я отправился на поиски лишь потому, что он пропустил запись. Я не хотел его вернуть. Так чего же я добивался? Облака в вышине сгущались, стирая следы солнечного света с вершин холмов. Не самое удачное место, чтобы пережидать грозу, подумал я.

Элейн сказала: «Там две стоянки трейлеров у дороги. Наш фургон на второй по счету от деревни. Если Карл там, то его машина должна быть где-то поблизости. Разбитый старый голубой «метро», который он купил у кого-то в Дадли, когда вышел из больницы. Я вспомнил, что видел эту машину возле его квартиры в Эрдингтоне, но не догадался, что это его машина. Я подозревал, что он купил ее, чтобы заставить себя бросить пить, а затем понял, что проще не водить машину. Когда я прошел первую стоянку, начался дождь. Солнце все еще светило на западе, от этого воздух казался усыпанным осколками стекла.

На второй площадке стояло около дюжины фургонов, водруженных на металлические подставки или на кирпичи. В ближнем левом углу я заметил черный фургон рядом с ржавым синим «метро». Казалось, ни на том, ни на другом не ездили уже очень давно. Посеревшие сетчатые шторы в фургоне были опущены, внутри виднелся слабый, мигающий свет. Я постучался в металлическую дверь. Через несколько секунд она открылась.

— Входи, — сказал Карл.

Позади него покачивалась не до конца задернутая матерчатая занавеска, за которой виднелась маленькая комната. Две свечи догорали на фанерном столе. Свет отбрасывал отблески на пол. Карл был одет в джинсовую куртку поверх огромного пуловера, точно мальчишка для похода. Он был небрит, но волосы и борода были кое-как обкорнаны ножницами. Мы обнялись, его одежда пахла табачным дымом. Дыхание прерывистое, казалось, он дышал через силу. Он что-то пробормотал, но я не расслышал. Дождь изо всех сил барабанил по металлической крыше, будто кто-то вколачивал в нее гвозди.

Я мог стоять, выпрямившись во весь рост в фургоне, но Карл — нет. Стены комнаты за шторой были увешаны фотографиями, в основном то были люди, которых я никогда не видел, но я узнал Дайан и фото «Треугольника» на сцене. Виды Бирмингема, в том числе и фотографии Эрдингтона. Несколько фотографий маленького ребенка, видимо, Терезы. Самые обычные фотографии, но их концентрация в этом месте, при этом свете вызывала какую-то смутную тревогу. На столе между двумя огарками свечей, стоявших на тарелках, лежала куча книг и журналов, плюс несколько рядов кассет. Еще больше кассет лежало рядом со столом у стены, там же стоял маленький стереомагнитофон. Газовая горелка на полу давала крошечное голубое пламя, свет которого отражался от ряда пустых бутылок.

Стук дождя поначалу не давал нам заговорить. Что было и к лучшему, поскольку слова, что вертелись в моей голове, вряд ли бы могли помочь. Карл стоял неподвижно, ссутулившись, пока я изучал его самодельную тюремную камеру. Ощущение было куда хуже, чем когда я навещал его в клинике. Дождь затих, перейдя в быстрое постукивание, похожее на усиленные помехи.

— Чем ты занимался? — спросил я.

Он посмотрел на меня, огоньки свечей сверкали в его глазах.

— Думал. Пытался писать песни. Слушал природу.

Он нервно закурил сигарету, огонек спички отбросил его тень на стену. Фотографии и бутылки отражали свет, но не изображения.

— Этот фургон здесь с пятидесятых, — сказал он. — Мы с Элейн купили его у друзей ее родителей. Мы приезжали сюда до рождения Терезы. Здесь было хорошо летом: черный цвет впитывает жару. Мы разгуливали голышом, занимались любовью на куче простыней.

— Наверно, это прекрасно, — сказал я. — Но что ты делаешь здесь сейчас?

— Здесь я чувствую себя в безопасности. — Он помедлил. — Дэвид… не знаю, поймешь ли ты это. Все, что ты слышишь в городе, — нереально. Все это как… отзвуки, искаженные, раздолбанные. Искусственный звук окружает тебя повсюду. На самом деле ты не можешь ничего услышать.

— Возможно. Это так опасно?

— Хуже всего на Рождество. Это меня всегда с ума сводило, одна и та же музыка, играющая во всех магазинах. Такая… безжизненная. Но это было Рождество. Синтетический дух. Мы уже не можем жить своей жизнью.

Он уставился на меня, точно ожидая знака, что я понял его. Я понадеялся, что в пределах досягаемости нет ничего острого.

— Помнишь войну в Заливе? Эти изображения бомб, огненным градом сыплющихся с неба? Кто-нибудь видел это в действительности? Все рассуждали так, точно это парад фейерверков. Покажи людям смерть и руины, и они нажмут на паузу, чтобы остановить кадр. Понимаешь?

— Да, — сказал я, хотя и не совсем искренне. — Но чем может помочь бегство в эту глушь?

— Это возврат к реальности. К правде. И я приехал сюда, чтобы перестать принимать героин. Это был единственный способ. Элейн вышвырнула меня. Всякий раз, приезжая в Бирмингем, я кололся. Обычно у Дайан.

Он рассмеялся, увидев мое выражение лица.

— Понимаешь? В городе все нереально. Люди слышат то, что хотят слышать. Все это ничего не значит.

— Тебе нужно было лечиться, — сказал я. — Я бы тебе помог. Йен и Рейчел помогли бы. Мы твои друзья, Карл, да ебать я все это хотел.

— Я не знаю, что это значит.

— Это слэнговое выражение, используемое для усиления. Оно ничего не значит.

Карл уставился на сетчатую занавеску на зарешеченном окне. Я слышал, как овцы блеют на ближнем поле.

— А смысл в том, что ты получил бы помощь.

— Ты не знаешь, о чем ты говоришь.

Карл присел и схватил одну из кассет на столе. На всех пленках были надписанные его неровным почерком наклейки. При таком свете я не мог их прочесть.

— Почему ты здесь, Дэвид?

Потому что я люблю тебя, подумал я. Слова прозвучали холодно и фальшиво в моей голове.

— Потому что ты пропустил первую сессию записи нового альбома. Она была вчера.

Карл зачем-то посмотрел на часы.

— Прости. Скажи им, мне очень жаль. Но все кончено. Ты зря потратил время.

— Ты тупой мудак, — я почти кричал. — Мартин был прав насчет тебя. Ты спрятался в своем маленьком мирке, как долбаный ребенок, разговариваешь с голосами в своей голове…

Свечи почти догорели, крошечные огоньки плыли над озерцами воска. Лицо Карла было едва видно. Мы смотрели на то, что могли разглядеть друг в друге несколько долгих минут. Овцы снаружи кричали, как перепуганные дети. На хрен.

На хрен. Карл поднял руку. Я прижал свою ладонь к его. Очень медленно наши лица сблизились. Мы целовались глубоко, жадно, наши языки пытались найти общий язык. Рука Карла лежала на моей груди, он расстегнул куртку и рубашку. Мои пальцы погладили его промежность, он задыхался. Мы раздели друг друга и занялись любовью медленно, касаясь друг друга руками и губами. Карл похудел, вблизи его лицо казалось угольным наброском. Его сперма была резкой на вкус. По тому, как он кончил, я заподозрил, что он давно уже не занимался сексом.