свободно впустить в себя воздух.
Вскакиваю, одуревший, с постели, в три шага оказываюсь у раковины на кухонной части и пригоршнями начинаю пить воду из-под крана, сильно и интенсивно сглатывая, пропихивая тем самым застрявшие таблетки.
После этого надолго остаётся вкус горечи в горле и на языке…
Пытаюсь прийти в себя от недавнего сна.
До него я ещё порой задавался вопросом: какова моя ориентация? Безусловно, мне были приятны виды обнажённого женского тела, я ими восхищался, приходил в трепет; женские гениталии ввергали меня в околопомешанное состояние, тогда на всеобщее обозрение являлось иное моё «Я», с тестостероном вместо мозгов.
И всё же меня моментами посещали странные мысли… будучи образованным настолько, чтобы ценить красоту как женскую, так и мужскую, я временами с тщанием разглядывал привлекательные мужские лица, тела, наслаждаясь этим времяпрепровождением практически так же сильно, а порой даже и больше, как во время изучения женских типажей. Я находил в этом эстетику, эстетичность. И в связи с этим меня и посещали странные альтернативные модуляции на протяжении всей моей жизни. Я пытался представить поцелуй с мужчиной. В пример брал моего друга-порнографа и фантазировал на тему наших с ним нежностей. Но то не приносило мне тех удовольствий, которые я испытывал при эротических фантазиях с участием женщин. Я вообще давался диву, как девушек не выворачивает наизнанку от поцелуев с нами???
И только сейчас я, увидев этот сон, реально сознавая себя участником гомосексуалистского процесса, пришёл в ужас от того, что́ со мной сейчас должно произойти… никогда раньше так ярко и действительно я не воспроизводил такие ситуации…
Это сновидение дало мне чёткое понятие о моей сексуальной принадлежности.
И потрясённый, я теперь сижу за столом в прохладе утра и всё ещё пытаюсь прийти в себя. Всё было так живо, так реально, мне казалось, что вот – через секунду меня уже будет насиловать в рот и задницу эта груда мяса… это было очень страшно. До сих пор сердце колотится, не желая останавливаться.
Мои откровения перед самим собой прерывает истошный детский визг.
Я узнаю, смиренный, эти визги, слышу опять этот топот детских тапок; она опять носится по коридору и орёт, будит соседей; и мать её снова же пытается заткнуть свою полоумную дочь, которая почему-то каждый раз как проснётся выбегает из комнаты и кричит, оглашая дом. И это продолжается уже полгода, с тех пор, как они сюда въехали, – обречённо думаю я; забеги случаются, конечно, не каждое утро, а лишь тогда, когда мамаша не может уследить за своим чадом и то с криками и писком вырывается на свободу в общий коридор. Соседи делают вид, что ничего не замечают, никто не выползает из своих нор. Как и я, собственно. По крайней мере я руководствуюсь тем мнением, что если мать гоняется за девочкой, матерясь, стараясь ту побыстрей поймать и завести обратно домой, то, значит, всё же осознаёт непотребность ситуации и, значит, пытается её исправить. Именно поэтому мне и не хочется идти с ней на конфликт. Зачем? У женщины и так жизнь не сахар: дочь – психованная идиотка, так ещё я буду её этим попрекать. Уж лучше пусть без чьих-либо советов и замечаний, сама попробует исправить это.
Единственное, что я могу сделать и делаю для собственного удовольствия и некоего утешения, – так это: воспроизвожу из раза в раз в воображении тот случай, когда девочка, несясь сломя голову по коридору, вдруг запинается о что-нибудь, падает плашмя на живот, ударяется подбородком и случайно откусывает себе язык. Представляю себе её сдавленный рёв, уже причинный визг от внезапной боли, хлещущую изо рта её кровь, заливающую кофточку и штанишки. Под этой оторвой образуется лужа. Крови и мочи. Ведь не лишним будет, если она описается. Это даже в какой-то степени окажется неким филигранным завершением, финальным штрихом.
В голове всё ещё продолжает клокотать. Затылок уже ноет. Надбровные дуги тоже пришли в возбуждение и отзываются на пульс неприятными ощущениями сдавленности и сильного натяжения.
Всё будто стихло: и в доме, и на улице. Девчонку загнали в квартиру. С улицы разошёлся весь сброд, – определённо, отсыпаться для следующей бессонной ночи, как для них самих, так и для всех жителей близлежащих зданий.
Проверяю почту. Социальную сеть. Мой друг-порнограф интересуется, всё ли у меня в порядке?
И только сейчас я вспоминаю, что домой меня после моего припадка притащил именно он, снова. Снова сидел со мной, невменяемым после больницы, обколотым транквилизаторами, морфием, трясся от страха, что вот сейчас наступил – точно – конец. Что-то мне тогда говорил, но в данный момент я не могу это воспроизвести, хотя очень бы хотелось услышать, что́ он мне тогда говорил. Кажется, я что-то ему даже отвечал. Но не помню, ни чего не помню.
Сижу за обеденным столом с ноутбуком, перечитываю сообщение моего друга. В памяти всплывают некоторые образы того дня или, надо полагать, ночи. Он отирал мой лоб влажным полотенцем. Проветривал комнату. Затем я будто бы пришёл в себя, мы с ним о чём-то поболтали… очень долго говорили… а потом я его отпустил, сказав, что чувствую себя уже гораздо лучше и не хочу его задерживать. А затем – темнота, снова ничего не помню, провал. Помню, как слониха, рожающая, ходит по моему потолку и не даёт мне спать этим грохотом. Помню, как ночью часто просыпался; помню смутные сны, которые совсем не сохранились оформленным образом, но о которых я в точности могу сказать, что они были.
Перечитываю сообщение. Оказывается там ещё много всего написано: он спрашивает, не нужна ли мне его помощь, говорит, что может взять небольшой отпуск, чтобы побыть со мной. А у меня мелькает мысль тут же: зачем со мной быть?
Ах да! Чёрт, я же, кажется, терял сознание?
Совсем не помню.
Как это?
Я шёл по улице и вдруг упал. Нет. Не так.
А как?
Чёрт.
Чёрт.
Чёрт.
Не помню!
Читаю сообщение дальше. Мой друг пишет, что извинился перед управляющей кондитерской (какой кондитерской?) за тот инцидент (какой ещё инцидент?). Пишет, что никаких проблем в этом плане не будет, пишет, что мать той девочки (какой девочки?) не имеет никаких претензий и, главное, с девочкой всё порядке: отделалась парой ушибов.
Дочитываю последние строчки и прихожу в ужас: у меня провалы в памяти. Точно знаю, что ещё днём ранее всё помнил: что́ произошло, какая кондитерская, что́ я там делал, какая девочка. Усиленно пытаюсь вспомнить, напрягаю память, но всё в пустую…
На глаза, бегающие
