— Ах! — вздохнула девица, выуживая из постели платок и черные кружевные трусики. — Ты снова вводишь наш диалог в искусственные рамки конечных истин. Удалась… не удалась… Какая разница!
— Но почему тогда «червивый»? — спросили мы ее хором.
— Спросите еще, кто убил Лору Палмер! — ответила девица, закутывая голову платком.
Я был без понятия, кто такая Лариса Палмер, но мой компаньон быстренько съежился и притворился тучкой.
— Ну, и кто, кто ее убил? — спросил я самым издевательским тоном, от ночника сразу же потянуло дымом, потом полыхнуло пламенем, и стены комнаты стали угрожающе корежиться.
— Ты че, дура? — прокричал я последний вопрос и кинулся к кейсу. Дым с пламенем тут же исчезли, будто и не были. Девица смылась, оставив черные кружева на подоконнике, но, когда я подошел к окну, из кружев высунулся увесистый паук со здоровенными мохнатыми хелицерами.
— Относятся ли пауки к насекомым? — осведомился я с максимальной вежливостью и без лишних движений.
— Паучихи! — уточнила она, вспучивая ядовитые железы, — гуманитарий хренов! Сейчас поймешь разницу.
Далее я плакал светлыми солеными слезами, просил прощения за случайное и непреднамеренное убийство Л. Палмер и умолял не губить мою грешную, но достаточно молодую душу — в том смысле, что есть время исправиться.
— Не очень-то и хотелось, — сказала, наконец, паучиха, сползая за окно со своей черной сетью, — в конце концов, душа не является твоим самым приятным местом.
Засыпать было уже бессмысленно, и я искренне обрадовался, когда в окне появился Стасис и молча уставился на бутылочку с недопитым коньяком, не замеченную пиковой дамой. Через пару минут мы уже допили оставшееся, а потом он исчез и вернулся с двумя вареными картофелинами, хлебом и очередным куском копченого сала. Нормальная жизнь, кажется, возвращалась, и не таким уж я был идиотом, чтобы расспрашивать его о своих ночных визитерах. Мы пошли к Юозасу обговорить стоимость ремонта. Парень был явно не промах, но деться было некуда.
— Почему у вас здесь все время стоит туман? — спросил я у Стасиса на обратном пути.
— А кто знает! Шесть лет туман, дожди, и все время лето. Картошка мелкая, помидоры не сажаем, одни грибы хорошо растут. Ты сейчас куда?
— Пока не знаю.
— Мне нужно сарай починить. Не поможешь доски с турбазы принести?
Турбаза, а вернее, то, что было когда-то ею, находилась совсем рядом — пустые домики с вынутыми оконными рамами, запущенные аллейки, заросшее чертополохом футбольное поле. Несколько ребятишек младшего школьного возраста с разводными ключами в руках гоняли по полю измученную нетрезвую личность со следами ожогов на лице. Прижигали, похоже, сигаретами. Измученный матерился, с трудом увертываясь от деток, а те зверели, и их беленькие драные рубашечки прихлопывали на ветерке ангельскими крылышками.
— Они же убьют его! — воскликнул я.
— Так это же Потапов, — сказал Стасис, — пусть убивают.
— Это его дети? — спросил я тогда растерянно.
— Нет, они из Чернобыля, отдыхали тут одно лето — давно уже, а турбазе за это бензин поставили. Так некоторых тут и похоронили, — хладнокровно заметил Стасис, выламывая доски из стенки ближайшего домика.
— Так что, они неживые? — спросил я, осознав, наконец, что шишка на моей голове не имеет отношения к деревенской действительности.
— Не знаю, может это мы неживые — пожал плечами Стасис, — встретишь ее в Москве — спроси.
— Кого ее?
— Внучатую племянницу, — сказал он, — она на втором этаже жила, а как зовут, я не помню. Родители тоже забыли. Пусть их заберет — они же не наши.
— А почему турбазу не восстановят? — спросил я его на обратном пути, — сюда же можно привлечь иностранных туристов — места красивые, а отдых будет недорогим.
— Пробовали, — ответил Стасис, — днем строим, а ночью куда-то исчезает.
— Воруют, что ли?
— Не знаю…
— А чем ты занимаешься?
— Охотник. Шкуры на чердаке видел?
В нашем дворе плотный мускулистый мальчик гонялся с луком за большой черной курицей, а высокий старец складировал штабелем старое женское тряпье и драные матрасы, встряхивая и тщательно осматривая каждую вещь. Оторвавшись на секунду от своего занятия, он погрозил мальчику пальцем, а потом, сунув в текстиль пожелтевшую от времени газетку «Нью-Таймс», подпалил ее искрой из глаз, и запел громовым голосом с сильным акцентом:
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет, Рок-н-ролл мертв, а я…
— Это он деньги в вещах покойницы ищет. Свекровь была запасливой женщиной. Запасливый лучше богатого — объяснила мне Жемина, ухватив за ухо пробегающего мимо мальчика, но тот уже успел пустить в черную курицу стрелу.
— Мне крайне лестно, с такими талантами и на свободе! — заметила курица с явной досадой и, отряхнув перья, громко зарыдала, — ах, принц, я любила вас в то лето, но, может быть, я любила не вас, а саму любовь?
— Оставь Галлину в покое, велнясово отродье! — прогремел старец у костра и пронзил мальчишку молнией, но мальчишке это не повредило — он только сжал губы и прицелился луком в старца.
— Совсем сдурел старый после смерти, — вздохнула Жемина, — думает, что он и есть сам Перкунас.
— А давно он умер? — спросил я.
— Давно, — сказала она, воздев глаза к небу, — они в один день померли, как внучку похоронили.
Свекровь с утра, а он после обеда. Пошел поросенка на похороны закалывать, а тот — как вырвется, и свекор головой об камень. А откуда там камень взялся и куда потом делся — мы не знаем.
— Отец, в магазин опоздаешь, все твои сникерсы разбегутся по домам, — заметил Юмис, оторвавшись от беседы с каким-то обугленным бородатым трупом, а старик приколол булавкой к верхнему кармашку поношенного черного пиджака мой потрепанный доллар и растаял в воздухе.
— Это тоже ваш родственник? — спросил я у Стасиса об обугленном.
— Это Бордайтис, отец Юозаса, — равнодушно ответил Стасис, — рыл в то лето, когда последний раз солнце было, новый колодец, его и засыпало. Откопали быстро, да он уже почернеть успел.
— Живите, как хотите, — подумал я, потому что голова моя гудела после путешествия на турбазу синим пламенем, и чужая жизнь меня никак не касалась.
К обеду была подана яичница и вареная картошка, густо политая растопленным салом с жареным луком. За столом мы сидели впятером, поскольку маленький стрелец оказался сыном Стасиса. Как выяснилось в ходе разговора, отец со своим шустрым сыном жили через дом отсюда, но женщин в их доме не было, и они столовались у Жемины. Я спросил, кому принадлежал соседний разрушенный дом.
— Пьяницам, — вздохнула Жемина, — у него вся печень расползлась по кусочкам. Хотел все ей завещать, да не успел. А родственники ее жить не пустили. Она потом в райцентре под поезд бросилась. Все равно жалко!
К концу обеда появился таинственный Альгис, мрачноватый широкоплечий блондин, оказавшийся близнецом Стасиса. Он жил с семьей в соседнем городке, но иногда ночевал у матери. Мои вещи были уже перенесены наверх в мансарду, потому что Альгис предпочитал спать внизу. Мы поужинали вареной картошкой, салом и сыроежками, а потом я поднялся в мансарду. Три двери были заперты, а четвертая вела в небольшую кладовку, увешанную шкурами. То, что когда-то бегало в этих шкурах, должно было походить на динозавров, но были и шкурки каких-то непонятных зверей, похожих на уродливых восьмилапых насекомых.
Как оказалось, мне нужна была пятая дверь. Комнатка была побольше прежней, а меблировка состояла примерно из того же джентльменского набора, что и внизу, но со стареньким диванчиком вместо серванта.
На фанерной стенке у изголовья железной кровати красовалась надпись, выполненная затейливой кириллицей: «Мене! Мене! Текел! Упарсин! — Решение Беловежской пущи (обжалованию не подлежит!)».
В углу высилась горка из старых стульев, и на одном из них висело старомодное пенсне с золотой дужкой. Тут же лежал открытый чемодан без ручки, наполненный пожелтевшими от времени вырезками газетных заголовков. Сверху красовалось: «Поднять племенное дело в Поволжье на мировой уровень», «Награда нашла героя» и «Американские милитаристы проводят учения в Европе». Под вырезками я обнаружил двух мерзлых покойников среднего возраста, обложенных лыжными палками. Увидев меня, они обнялись и начали оживленный разговор, причем более крупный жаловался, что лошади неимоверно подорожали, а более мелкий считал, что за коня в иных случаях можно и пол-цар-ства отдать. Оба были пьяными вдрызг, и один из них, как я понимал, и был Пушкайтисом — тем самым, про которого спрашивала маленькая русалка.
— Только представьте на одно мгновенье, — говорил тот, что помельче, — заворачивает князь Игорь за шатер, а там конь — оседлан и бьет копытом!
Крупный представил, они посмотрели друг другу в глаза и запели хриплыми дружными голосами: «Не думай о мгновеньяьх свысока…»
