– Очухали, – уточнил Гарик и за талию притянул Катю к себе. Она прижалась щекой к его плечу и засветилась.
– Это Катерина! – подорвался Дуст и кинулся представлять Костину сестру присутствующим:
– Пацаны, это Катя. Поняли? Типа, это… Да. Это вот, Катюха, наш проводник в мир альтернативной реальности.
Зи-Зи-Топ отразил во рту весеннее солнце и тряхнул бородой, похожей на куст.
– Это сэр Марк Наумов – наш, это… учитель и наставник. Человек-легенда. Он весь город научил играть рок-н-ролл как надо.
Марк галантно кивнул и не спорил.
– А это Вентиль ушёл окурок гасить. Вент! Ручкой-то махни, болезный! Ну, вот. Короче, Элен, это ребята. Ребята, это Элен.
Все, включая Катю, благодушно рассмеялись и зашлись в поклонах. После, будто спохватившись, подставили вернувшемуся Вентилю стаканчики. Вентиль снял со спины рюкзак с новой эмблемой «Металлики» и запустил в него руку. Внутри, судя по звуку, было не меньше трёх бутылок. Глухо побрякивая стеклом, Вент извлёк «Столичную»:
– Кать, будешь?
– А у тебя там пива, случайно, нет? – неловко поёжилась Катерина.
– «Троечка» пойдёт?
Она согласилась.
– А почему тебя Вентилем называют? Ты сантехник?
Вентиль, одной рукой наполняя стаканчики, сунул другую в карман и протянул Кате круглый, с пятью отверстиями, маховик пожарного вентиля. Она осторожно взяла вещицу и с любопытством завертела в руках, будто пытаясь вычислить какой-то секрет.
– И зачем он тебе?
Вентиль закончил разливать, убрал водку в рюкзак и вытянул оттуда бутылку «Балтики №3». Протянул пиво Кате, а она вернула ему кусок металла, внимательно наблюдая, что же он будет с ним делать. Вентиль просунул три пальца в отверстия и сжал кулак.
– Ах, вот оно что!
Её брови удивлённо приподнялись.
– Находчиво. У Кости другой был. Он его, кажется, из латуни выпиливал. Несколько дней скрежетал.
– Был, – согласился Вентиль.
И все одновременно и молча повернулись к цветам. Гарик вынул медиатор с буквами «БС», положил его в перекрестье барабанных палочек и задумчиво пробормотал, глядя на цветы:
– Знаешь, Катюш, почему у всех прозвища есть, а у Кости не было?
– Не задумывалась.
– Потому что все норовили звать его Кастетом. А он ни кликух, ни насилия не любил. Человека любил. Личность любил. А кастет таскал и ругался.
– Как видно, это… не зря таскал, – вклинил Дуст.
Выпили, не чокаясь, и хором хрустнули огурцами. Толпа у «Поиска», уже внушительно погустевшая и разогретая, оживлённо загудела.
– О! Впускают! – встрепенулся Вентиль.
Его рюкзак, разинув тёмную пасть, поглотил один за другим стаканчики с початой бутылкой, и вся компания вслед за толпой устремилась в клуб.
Внутри зал разогревался «Отбеливателем». Вентиль с Дустом тут же упрыгали слэмиться. Воодушевлённая предвкусием события публика, как в последний раз надувалась пивом – на сейшнах редко пили что-то крепче.
На внутренней стороне двери клуба блестели, выведенные красивым женским почерком, строчки: «Выпил водки и бухой? По последней – и домой!». Рассказывали, что однажды этот стишок произвёл сногсшибательный эффект на одного американца.
Он очутился в Градске в связи с открытием в городе частной школы с углублённым изучением английского языка времён Шекспира. В первый же вечер, во время ознакомительной, с туристическим уклоном, прогулки по Градск Сити, он обратил внимание на двух грустных молодых людей, уныло пьющих пиво на ступеньках «Поиска». Их лица выражали драму. Американца привлекли футболки с надписью «The Ramones». Подбежав к панкам, он, радостно бегая глазами, принялся тыкать в них пальцем и ликующе кричал: «Оу, оу! Рамоунз! Рамоунз! Кул, йе! Соу факин кул!». Панки, услыхав «фак», приложили американца бутылкой и с траурными лицами продолжили разговор – от кого-то из них ушла девушка. Завуча той самой английской школы, выполнявшего в променаде функции гида, едва не хватил удар. Сердце его зашлось, он подлетел к парням, перепрыгнув через лежащего американца, и, заходясь самым русским, какой только возможен, языком, разъяснил им ситуацию. Ошалелые панки, страшась международного скандала, затащили американца в клуб и старательно захлопали его по щекам, крича и брызгая в лицо слюной, ароматизированной «Балтикой №9».
Придя в себя, интурист простонал: «уот зэ хэл…» и зажмурился от боли. Панки, заботливо прикладывая к американской голове холодное пиво, гладили иноземца по плечам и просили прощения глазами. Глядя на правдоподобность их раскаяния, добродушный американец смягчился и через завуча широко распорядился подать всем виски. Нашлась водка.
Пили все четверо, и много. Американец оказался с Манхэттена. Вышатываясь из «Поиска», он спросил у завуча, что означает надпись при выходе. Тот кое-как перевёл смысл стишка. Гринго пришёл в восторг и поведал, что в легендарном нью-йоркском клубе «CBGB», завсегдатаем которого он был в юности, на выходе висит надпись «No drink beyond this point». Выпив по такому случаю за Тайный Разум Вселенной, американец, наконец, собрался покинуть «Поиск», но не успел коснуться двери, как кто-то с ноги открыл её снаружи. Интурист свалился и снова потерял сознание. На сей раз приводить в чувство его не стали, а просто отвезли в гостиницу. Утром он ничего не помнил. А директор «Поиска» после тех событий почему-то поверил в реинкарнацию.
Барный ассортимент клуба не ограничивался пивом. Но напитки крепче четырёх градусов, как правило, были не по карману обычному «поисковому» конгломерату. Даже сигареты там продавались поштучно.
Наумов рассказывал про питерский клуб «TaMtAm», в котором наркотики стоили меньше алкоголя, а мордобой и ментовские налёты были естественным завершением девяти из десяти сейшнов. Говоря это, он гордился градской молодёжью, редко баловавшейся чем-то серьёзнее канабиса. (Хотя, на самом деле отсутствие тяжёлых наркотиков в неформальной тусовке было лишь следствием тотального безденежья, а драки внутри среды случались редко потому, что всем с головой хватало бесконечных стычек на улицах). Но, несмотря на неуёмную критику, с которой Марк отзывался о «Там-таме», в голосе его с лёгкостью угадывались нотки жгущей тоски.
Наумов вообще любил вспоминать столицу русского рока. Каждый раз, когда в его руке оказывалась рюмка, он пускался в долгие рассуждения о самобытности Петербурга с населяющими его, как пчёлы улей, гениями андеграунда всех мастей, которые в умах наумовских слушателей рисовались фигурами равнозначными, как минимум, Фредди Меркьюри. После подобных экскурсов Марк моментально напивался.
В «Поиске» он вообще был редким гостем. А если и захаживал на какой-нибудь сейшн, то ограничивался кружкой пива и умиротворённо уходил, перезарядив батарейки созерцанием поколения lost. Сегодня же, едва переступив порог, Наумов принялся любезничать с молоденькой барменшей, похожей на певицу Линду, с кольцами в обеих губах. (Через год, после выхода альбома «Ворона», вообще добрая половина тусовщиц Градска окрасилась в чёрные цвета и полюбила марихуану).
Очень в тему звучала «Love Buzz». Впервые видя, как Марк подкатывает к девушке, Гарик умилённо улыбнул краешек рта и, минуя бар, утянул Катю к сцене.
Пробираясь между бесчисленными Кобейнами и языкастыми смайликами, Гарик поймал два округлившихся в изумлении глаза. Огненно-рыжая девица в кожаной юбке, раскрыв рот резиновой порнокуклой, порывалась в его сторону. Он притормозил и нацелил на неё вопросительный взгляд. Девица подбежала и завопила, ещё больше выкатывая и без того огромные глаза:
– Катюха?!
Катя радостно взвизгнула и повисла на пучеглазой. Гарик облегчённо почувствовал себя обманутым.
– Инга!
– Здесь я Клюква! – сморщила нос рыжая.
Катя звонко расхохоталась.
– Почему?
– «Cranberries» люблю потому что.
– Ха-ха-ха! Но это же ужасно!
– Хорошо не Зомби, – заметил Гарик.
Теперь сморщилась Катя.
– А мне нравится, – завиляла бёдрами Клюква, – ягодка же!
Ей не нравилось.
– А это Игорь.
– Да я зна-а-аю, – искушённо протянула Инга. – Это же Бес.
Она протянула руку.
– Это ты – Клюква, а он – Игорь.
Гарик пожал руку. Крепкая. Почти мужская.
– Катюха, ты как тут оказалась? Бес дёрнул что ли? Ха-ха!
– Дёрнул, дёрнул.
Катя прижалась к Гарику и светящимися глазами посмотрела на подружку. Та распахнула резиновый рот, будто собралась запеть что-то из «Aerosmith».
– Да ла-а-адно! Нет, я поняла, конечно, чего ты в универе последние дни… Но чтобы вы! Ну, вы круты-ы-ые, ребятки!
Тут Гарик ощутил на плече тяжесть чьей-то большой руки. Он обернулся: среди густых зарослей сверкал зуб Зи-Зи-Топа, кивками приглашающего отойти.
– Девчонки, вы тусуйтесь. Поделайте пого, что ли, – пошутил Гарик, – а я скоро.
Клюква компетентно подняла палец и заявила:
– Сейчас пого никто не танцует, мистер Роттен! Мы делаем слэм!
