Аким покраснел и стал внимательно разглядывать портрет генерала Бистрома, командовавшего полком с 1815 по 1825 год. «Это большая польза, — подумал он. — Я лучше узнаю историю полка и его командиров. Магнус–то вон как рассвирепел, — перевёл взгляд на фон Рейтерна. — Почище Ряснянского плюмаж бы надрал».
— Да что вы всё по верхам глядите, подпоручик, — обратился к Рубанову Евгений Феликсович, подкрутив кончики усов, чем вызвал безмерную зависть Буданова.
— То есть, как это на коньках дам перевозил? — заинтересовался Буданов, горестно потерев пальцем над безусой верхней губой.
— Объясните офицерам, — уселся в кресло полковник. — И вы садитесь, господин подпоручик, — кивнул Гороховодатстковскому.
— Господа, — поднялся с дивана Аким. — Подпоручик Зерендорф в курсе того, как долго я ухаживаю за одной дамой… Но она неприступна.
Офицеры с интересом слушали товарища.
— Что только я не предпринимал. Катал на извозчиках и вейках, водил в театры и ресторан «Донон», — скользнул взглядом по поручикам, — но не заслужил даже лёгкого поцелуя.
— И это гвардейский офицер, — указал на него присутствующим полковник. — Я вот, например, вчерашнюю даму завоевал за… — закрыл рот ладонью, примяв грозно загнутые вверх усы.
— Продолжайте, Рубанов, — не слушал полковника заинтригованный Буданов.
— Женщины любят нетривиальные поступки, — освоившись, Аким стал прохаживаться перед слушателями. — Что же такое придумать, чтоб её поразить? — думал я.
Даже Ряснянский увлёкся рассказом, не говоря уже о других.
— И тут, господа, меня осенило… В голову пришла великолепная идея. Я не встал на колени, выпрашивая поцелуй, я его заслужил, — выпятил он грудь.
Насладившись неподдельным интересом в глазах слушателей и мысленно отобрав у полковника и приделав к головному убору плюмаж, продолжил:
— Я пригласил даму покататься в кресле, и предстал перед ней не блестящим павловцем, — укоризненно глянул на полковника, — не в парадном же мундире её катать, а в простой одежде, показав, что на всё пойду ради её любви и первого девичьего поцелуя… У вашей дамы поцелуй, полагаю, тысячный был, господин полковник, вот она мгновенно вам и поддалась…
— Да что вы себе позволяете, подпоручик, — возмутился, было, Ряснянский, но окружающие быстро загасили его пыл.
— Продолжайте, продолжайте, — загомонили товарищи.
— Да что продолжать–то. Когда замученный, я склонился над ней на середине реки.., дабы подбодрить, дама наградила меня поцелуем. А когда я, делая вид, что ужасно устал, довёз девушку до берега, то она из благодарности, позволила себя поцеловать.
— Молодец Рубанов, — было общее мнение.
Лишь один Ряснянский хмурил брови, соображая, что бы такое выдать язвительное. Однако Аким опередил его. Не глядя на полковника, он саркастически произнёс:
— Это вам, господа, не с проститутками в кресле кататься.
— Да как вы смеете, подпоручик, — взвился Ряснянский.
— Так я не про вас, я в общем говорю, — улыбнулся Рубанов.
«С полковником всё ясно», — пришли к выводу офицеры.
— Ежели от этого мероприятия такая польза, то и я завтра некую даму покатаю, — размечтался Зерендорф.
— И у меня не совсем блестяще дела обстоят, — взбодрился Никс. — Следует опробовать сей уникальный метод…
«Может Рубанов и прав, — пораскинул мозгами полковник, — про его отца говорили, что в начале царствования, в простом тулупе ходил, вот и стал генерал–адьютантом. Сынок явно по его стопам пошёл…»
В конце февраля наступил пост.
В первую неделю театры представлений не давали, и Рубанов посвятил эти дни службе.
Капитан Лебедев просто нарадоваться не мог на своего субалтерн–офицера. И даже Пал Палыч благосклонно глядел на Акима, задумчиво разглаживая седую, на две стороны, бороду.
«Может, толк из парня и получится», — размышлял он, построив роту на вечернюю поверку и прохаживаясь вдоль строя.
На стене, лицом к которой стоял личный состав, висели сделанные ротными умельцами фанерные щиты, на коих другие умельцы вывели имена георгиевских кавалеров, служивших в полку.
Остановившись под щитом со своей фамилией, Пал Палыч подумал: «Какие раньше прекрасные солдаты были, и даже офицеры, а сейчас.., — с иронией окинул взглядом строй. — После русско–турецкой войны солдат ничему путному не учат… Вот и фельдфебель 2-ой роты так считает», — прокашлялся он.
Рота знала. Коли Пал Палыч откашливается, знамо дело, чего–нито выскажет неприятное, а то и вовсе поганое… Ишь, вид какой мудрый на себя напустил, ну чисто филин лесной, — шепталась рота, ожидая веского фельдфебельского слова.
— Вольно! — скомандовал для начала Пал Палыч, хотя рота давно стояла вольно, наблюдая за его передвижениями.
Аким, сложив руки на груди, смотрел на происходящее из дверей канцелярии.
— Половина роты вместо одеял, шинелями укрывается. Непорядок! — внушительно рявкнул он, вновь зашагав перед строем.
— Господин фельдфебель, дозвольте сказать, — щёлкнул каблуками сапог ефрейтор.
«Это тот, что сапожную щётку уронил и наряд не в очередь от Лебедева заработал в день первого моего дежурства», — вспомнил Рубанов, облокотившись плечом о косяк и скрестив ноги.
— Говори Сидоров, коли приспичило, — разрешил фельдфебель.
«Хорошая русская фамилия, — мысленно отметил Рубанов, — практически, как моя. Не какой–нибудь Нилус или Гороховодатсковский».
— Господин фельдфебель, а на покупку одеял денег–то от казны не отпущается… Одеяла ни к мундирным, ни к амуничным вещам не относятся. Я уже восемь лет служу и знаю, что нижним чинам от царя–батюшки полагается шинель, шапка, фуражка, мундир, — стал загибать пальцы ефрейтор, — шаровары, поясной и брючной ремни, подсумки для патронов, котелок, кружка, ложка, баклага…
— Молча–а–ть, ржавчина! — рыкнул фельдфебель.
От этого рыка рота вытянулась во фрунт, и даже Рубанов встал по стойке смирно, вспомнив, видимо, училищные времена. Но быстро исправился, выставив правую ногу вперёд и скрестив руки за спиной.
Пал Палыч остановился напротив бунтовщика, нахмурился, тоже убрал руки за спину и пару раз переместился с каблуков на носки сапог и обратно.
Покачавшись таким образом и успокоив этим нервную систему, спокойным уже голосом вымолвил:
— Я тоже не портянкой утираюсь и разумею, что нам от казны положено. И точно знаю, что в баклаге, которую ты всуе упомянул, вода должна булькать, а не винище, как у некоторых чересчур грамотных ефрейторов…
«Откуда знает? — перетрухнул Сидоров. — Ишь, телескопы выпучил».
— Ну, что на это скажешь, друг мой анисовый? — взяв пример с Рубанова, тоже выставил правую ногу вперёд. — Да и сейчас, кажись, винный градус в нутрах твоих бродит?!
— Никак нет, господин фельдфебель… То от портянок дух спиртной идёт. А раз в неделю и мухи веселятся, — рассмешил роту Сидоров.
— Му–у–хи веселя–я–ятся, — вновь повысил голос фельдфебель, видя, что рота на стороне ефрейтора. — Всего восемь лет назад репьи коровам из хвоста выдёргивал.., а тут разверз уста ефрейторские… Вот постоишь с полной выкладкой, да на морозе, у выгребной ямы, веселье–то мигом пройдёт. Неужто нам срамиться перед второй ротой и шинелями укрываться? — отошёл от поверженного ефрейтора. Надо мной уже не то что мухи, ихний фельдфебель от смеха лопается. И не раз в неделю а, почитай, кажный божий день, да ещё по два раза, — волком зыркнул на Сидорова. — Допрыгаешься у меня, — решил сравнять ефрейтора с сапожной щёткой. — Ишь, хлебальник расстегнул… Фельдфебелю ещё перечить вооружился… Чтоб было! — веско произнёс он. Всем ясно? Вопросы есть?
Роте всё стало ясно, и вопросов не было.
Зато они мухами роились в голове Рубанова.
— Пал Палыч, — обратился он к фельдфебелю, когда тот появился в канцелярии. — Вы, конечно, дольше меня служите, — констатировал неоспоримый факт, на что фельдфебель одобрительно хмыкнул. — Так объясните мне, на какие такие деньги нижние чины одеяла купят. Их жалованья разве ж хватит на это? Год копить будут и то не накопят, — стал развивать мысль Рубанов. — Из чего денежное довольствие у рядового складывается? — как давеча ефрейтор, стал загибать пальцы, решив блеснуть перед фельдфебелем офицерской эрудицией. — Собственно, из небольшого жалованья. Из наградных денег, которые даются на приобретение дополнительного нижнего белья, на пошив и ремонт сапог. Из караульных денег, за несение службы в карауле… Но это всё по 50, по 55 копеек. На одеяла явно не хватает… И без сапог нижний чин ходить не будет, коли на одеяло истратит…
«Э-эх, воробышек неоперившийся», — с неожиданной для себя лаской подумал фельдфебель.
— Ваше высокоблагородие, — как положено, обратился к офицеру Пал Палыч. — Правильно вы всё говорите. Однако, окромя всего прочего, деньги идут за все парады и смотры, учения и манёвры в Высочайшем присутствии проводимые. А это очень даже неплохо оплачивается. Рядовой гвардеец получает рубль. Ефрейтор Сидоров — полтора. Младший унтер, — тоже стал загибать пальцы, — трёшницу. Старший — пятишницу. Фельдфебель срочной службы — червончик, а сверхсрочной, целый четвертной от Его Величества. А деньги за вольные работы?! После лагерных сборов начальством на них предоставляется несколько недель. Занятий в это время не проводится, сами знаете. В казарме оставляют самую малость людей для караульной службы. Да неужто эти накопления пропить? Нехай лучше одеяла купят… Фельдфебель второй роты, Иванов Василий Егорыч, на этом настоял. Купили, черти. А ещё у них есть кот дрессированный, — тоскливо вздохнул Пал Палыч.
