— Это наших часовых не дозовёшься, особенно твоего… как его…
— Моего денщика Петьку Ефимова, — жизнеутверждающе хохотнул на всю улицу подпоручик 145‑го пехотного, разбудив в ближайших двух кварталах всех военных старичков–пенсионеров.
Вымуштрованный, в отличие от Петьки Ефимова, швейцар в новенькой ливрее, с благообразной рожей, украшенной ухоженными пушкинскими бакенбардами, с почтением раскланялся с каждым посетителем.
Царственным взмахом руки передал компанию служителю с умильным выражением лица, сообщавшим клиенту, что его–то с нетерпением и ждал всю жизнь. Аккуратно шагая по мягкому ковру, тот довёл их до гардероба и передал на руки десятку ухажёристых гардеробщиков, накинувшихся на пришедших, и отнявших кто шапку, кто шубку, кто шинель. Всё это с ужимками, улыбками до ушей и поклонами.
Затем, словно по мановению волшебной палочки или какого–то тайного сигнала, на пороге возник величественный метрдотель, с расчёсанной надвое бородой и внушительным животом, который безуспешно маскировал смокингом, и провёл их в зал.
— Господа, — гудел метрдотель, — располагайтесь, где вам будет удобно. Хотите, поближе к сцене, если не будет мешать разговорам музыка, хотите — подальше от неё.
Место, как самая опытная и практичная из женщин, выбрала Зинаида Александровна. Разумеется, подальше от сцены.
— Нам два стола, пожалуйста, составьте, — распорядилась она.
Выпрыгнувшие, будто из кармана метрдотеля четыре официанта в великолепно пригнанных фраках и белых перчатках, шустро сдвинули два стола, накрыли чистой скатертью и мгновенно принесли дополнительную сервировку и лёгкую закуску.
Расселись, практически, как в санях, только не на скамьях, а на мягких стульях.
Дубасов, взяв пример с метрдотеля, стал величественен и серьёзен, доброжелательно слушая, как тот ловко, словно он матюгами, оперирует названиями французских вин и закусок. В голове у него вертелась вдовая старушенция Клико, и какая–то неизвестная жрачка «ля–паризьен»… Но что это такое и с чем едят, подпоручик–охтинец не знал.
«Чего там Рубанов в «Буфе» заказывал?» — мучительно вспоминал он.
Составлять меню взялась Зинаида Александровна.
Дубасов всё же рискнул вклиниться — герой дня как–никак, и торжественно, словно команду полку, произнёс:
— Милейший, и не забудьте старушку Клико…
Метрдотель кивнул головой и чиркнул в блокноте, уважительно глянув на клиента. Всё выяснив и записав, полковничьим голосом отдал распоряжение вышколенным официантам и те, мгновенно исчезнув, тут же появились, неся вина и закуски.
Пир пошёл горой. Из официантов остались только двое. Расположившись за спиной посетителей по обе стороны стола, неотступно следили за клиентами, предупреждая малейшие желания. Когда Рубанов потянулся за солью, один из них тут же подал солонку. Когда Дубасов достал портсигар, официант мигом протянул зажжённую спичку, вызвав в подпоручике мысли, поменять на него денщика Петьку Ефимова.
— Это вам не армия, — похвалил обслугу подполковник Кусков, как только утолил первоначальный голод и тоже блаженно закурил, воспользовавшись помощью услужливого официанта. — А денщик сейчас бы, почёсываясь, стал выяснять: «чего изволите приказать, вашвыскородьбродьсковородь». Затем, позёвывая, стал бы ходить по комнатам, разыскивая спички, — развеселил офицеров. — Не найдя, притащил бы на грязном совке уголёк от самовара, и добился бы того, что курить расхотелось, и офицер бы послал его к чёрту вместе со спичками и грязным совком.
— Денщикам следует у официантов учиться, — согласился с ним Рубанов.
— Дамы и господа.., — не слушая Рубанова, продолжил Кусков, снимая запотевшее пенсне.
Официант достал платок и кинулся, чтоб протереть его, но Зинаида Александровна сама справилась с этой задачей.
Надев пенсне, Дмитрий Николаевич произнёс:
— …Меня переводят командиром батальона в московское Александровское военное училище, — вновь затянулся дымом. Выпуская его аккуратными колечками, внимательно оглядел офицеров. — Ясное дело, Александровское училище стоит на втором месте после Павловского, — ублажил их души, — но я сделаю его первым, — хряпнул по столу здоровой рукой.
Дамы вздрогнули, а из–под земли вырос дородный метрдотель.
Мановением руки удалив его туда, откуда появился, подполковник закончил монолог:
— Мы обсудили сложившуюся ситуацию с Бутенёвыми. По словам врачей, петербургский климат вреден Константину Александровичу, и вскоре семья переезжает в Москву.
— Да, Натулечка, мы не говорили тебе, но сейчас всё решено, — затараторила Зинаида Александровна. — К тому же, выдаю тебе страшный секрет, — громко произнесла она, выдав секрет ещё половине зала, — в Москве состоится наша свадьба с господином подполковником, и я стану мадам Кусковой, — задохнулась она от счастья, а Дмитрий Николаевич обречённо, словно воздух свободы, выдохнул папиросный дым и раздавил в пепельнице окурок, подумав, что потрясённый новостью официант пренебрёг им, и даже не пошевелился, чтоб услужить.
— Се ля ви[1], — по слогам произнёс он и закручинился, по–женски подперев щёку правой рукой.
Бывшие гимназистки захлопали в ладоши и что–то зачирикали, поздравляя тётю Зину.
Акиму стало грустно.
Ничего не изменилось вокруг: те же люди, тот же банкетный зал, а на душе стало пусто, тоскливо и одиноко.
«Как я буду жить без неё? — на секунду встретился глазами с Натали, и столько любви было в её взгляде…
Румынский оркестр заиграл танго…
«Она любит меня», — и тоска прошла, прошло одиночество и пустота, а душу омыла оранжевая волна счастья.
Волна душистых яблочных лепестков, весенняя волна любви, тепла и нежности к этой невысокой, стройной девушке, с глазами цвета танго.
Узнав, что скоро надолго расстанутся, Натали с Акимом старались встречаться как можно чаще.
Бутенёвы, рассудив, что подпоручик Рубанов, несмотря на то, что гвардеец и сын генерал–адьютанта, является скромным и положительным человеком, спокойно отпускали с ним свою дочь. К тому же, все их мысли были заняты переездом.
Подполковник Кусков с Зинаидой Александровной отбыли в Москву обустраивать жилище и принимать под команду юнкерский батальон Александровского военного училища.
Так что Натали с Акимом были практически предоставлены самим себе.
Гуляли, катались на санях, посещали музеи и концерты. А там подошла Масленица — всенародный праздник веселья. Петербург на целую мясопустную неделю стал городом блинов и «веек».
— Натали, помнишь, как в детстве мы ждали, когда из окрестных чухонских деревень с началом Масленицы появятся сотни веек. Масленица у меня связана не столько с блинами — в детстве не отличался хорошим аппетитом, сколько с финнами и их шустрыми лохматыми лошадками, запряжёнными в низенькие сани.
— Конечно, помню, — нежно взяла под руку своего кавалера юная дама. — А больше всего мне запомнились «рытцать копеек», куда б не просили их ехать. И когда папа в детстве спрашивал, каких конфет мне купить, я просила шоколадных на «рытцать копеек». Это его так веселило, — засмеялась она и вдруг вскрикнула: — Аки–и–м, — затрясла в восторге его руку, — вейка, вейка, — указала пальцем на низкие саночки, запряжённые маленькой лошадкой.
Они, словно попав в детство, любовались лохматой лошадкой. Вся упряжь и дуги были увешаны разноголосыми бубенцами и разноцветными ленточками.
Когда это звенящее чудо приблизилось, Натали взмолилась, вновь принявшись дёргать и трясти мужскую руку:
— Ну Аким, ну миленький, ну останови их и давай прокатимся.
Рубанов был счастлив. Ему нравилось, что она назвала его «миленький», нравилось, как по–свойски с ним обращалась, тормоша и тряся за руку, нарушая этим все нормы этикета.
— Натали, — улыбаясь, обратился к ней. — Ты сейчас привела бы в ужас не только своих классных дам, но и мадам Светозарскую, — остановил вейку с сидящим на облучке белобрысым чухной, смолящим короткую трубочку и помог даме устроиться в санях. — Эй, вейка, сколько возьмёшь?
— Рытцать копеек, — получил ответ, приведший в восторг Натали.
Кроме веек они освоили ещё один вид развлекательного транспорта — перевозку через Неву на деревянном кресле с полозьями. Для кресел с толкающими их конькобежцами, была специально расчищена широкая полоса на льду от одного берега до другого.
Расстегнув шинель и подложив одну её полу под Натали, чтоб было теплее сидеть на деревянной скамье, обитой грубой шерстяной материей, и, обхватив даму за плечи, чтоб было не холодно на ветру, они несколько раз пересекли Неву.
— Ваше степенство, — здорово повысил в звании тощего мужика на ржавых коньках, пыхтящего позади них. — Как опытному промысловику хочу сделать тебе выгодное предложение, — издалека зашёл Аким. — Сдай–ка мне, братец, в аренду своё кресло. Я сам его завтра потолкаю, а ты заработаешь за это пятишник.
