Ленин весело улыбнулся и ответил:
— Вы, товарищи, находитесь в данный момент в резиденции единственного российского правительства, не преемственного, правда, зато — революционного! Однако в настоящий момент данная неточность не имеет никакого значения. Объясните, пожалуйста, причину вашего прибытия!
Делегат прокашлялся и сказал:
— Социалисты-революционеры спрашивают народных комиссаров, каким правом они узурпировали их проект передачи земли крестьянам?
Ленин склонил лысый череп над столом и смеялся. Его широкие плечи высоко поднимались. Когда он поднял голову, его глаза полны были веселого, хитрого блеска.
— Хоть ваш проект не соответствует нашим взглядам на землю, мы узурпировали его потому, что крестьяне хотели иметь именно такое право. Почему мы поспешили опубликовать ваш проект? Потому что в ваших руках он остался бы клочком бумаги, а в наших — уже приобрел живые очертания.
— Это демагогия! — воскликнули делегаты.
— Это хорошо или плохо? — наивным голосом спросил Ленин, насмешливо глядя на социалистов.
— Это наглая узурпация! — кричали они.
— Тем, у кого что-то увели из-под носа любая узурпация кажется наглой. Узурпаторы видят это по-другому, — доброжелательно и снисходительно перебил их Ленин. — Что дальше?
Вышел другой товарищ. Он был страшно бледен, а губы его дрожали. Он с трудом выдавил из себя слова:
— Именем социал-демократической фракции Совета, я протестую против позорного мира, к которому стремятся народные комиссары. Российский народ никогда не простит вам этого оскорбления!
— Товарищи хотели бы продолжать боевые действия на фронте? — с сочувствием в голосе спросил Ленин.
— Да! Народ не вынесет позора! — крикнул делегат.
— Имеете ли вы, товарищи, армию, на которую можете опереться в своих намерениях? — выяснял диктатор.
— Нет! к сожалению! Вы сумели довести войска до полного разложения!
— Извините, но должен указать на новую и очень важную неточность! — воскликнул Ленин. — По вопросу «разложения» мы уступаем первенство вам. Жаль! Это доказывает история. Достаточно вспомнить действия вашего «Наполеона» Керенского, Соколова с его знаменитым приказом № 1 и ораторов из вашего лагеря, которые посещали фронт. Нам оставалось всего лишь поставить точку над «i». Мы ее поставили!
Делегат, сбитый с толку, молчал. Видя это, Ленин тем же доброжелательным, разоружающим тоном продолжал:
— Вы любезно проторили нам путь, добровольно взяв на себя «черную работу». Вам отлично известно, что нынче ведение войны невозможно. Уставший, истощенный народ никому не даст рекрутов. Армии войны тоже достаточно, она мечтает об отдыхе. Остается только мир — любой ценой. Мы добиваемся этого и на нашем месте даже великий князь Николай Николаевич не придумал бы ничего иного. Что касается меня, я всегда был убежден, что лучше воздержаться от удара, чем махнуть кулаком и… получить по мордам, аж искры из глаз посыплются. Советую вам помнить об этом, товарищи, днем и ночью!
Делегация почувствовала скрытую угрозу. Это возмутило товарищей. Они подняли крик:
— Мы не позволим узурпаторам издеваться над страной и ставить под угрозу созыв Национального Собрания. Только оно может принимать законы и устанавливать параметры заключения мира. Мы будем защищать конституанту всеми силами! Помните и вы об этом!
Ленин лениво потянулся и спокойно, без гнева и возбуждения ответил:
— Мы расстреляем вас из пулеметов!
Разговор был закончен. Делегация удалилась возмущенная и подавленная.
Комиссары окружили вождя и с беспокойством смотрели в его черные, проницательные глаза.
— Срыв отношений со всеми социалистами в таком опасном моменте, в такое ответственное время… — буркнул, не глядя на Ленина, Каменев.
— Перчатка, брошенная конституанте, вещь опасная, — добавил Томский.
— Очень опасная и совершенно не рассчитанная на настроения крестьянства и армии, — присоединился Троцкий, сняв пенсне.
Воцарилось тяжелое, мучительное молчание. Его нарушил Свердлов:
— Угроза, поддержанная действием, перестает быть угрозой и становится убедительным фактом.
На это, блестя белыми зубами и огнем возбужденных глаз, ответил Сталин:
— Сегодня мы еще можем оккупировать нашими войсками Петроград! Достаточно использовать преданные гренадерский, Павловский и пулеметный полки! Будет тихо, как маком засеял!
Ленин внимательно слушал. Когда товарищи исчерпали свои опасения и доводы, он твердым голосом сказал:
— Партия, в которой, как мне кажется, мы все состоим, потребовала введения диктатуры пролетариата. Мы не можем отступить от этого, не изменяя партии. Я очень удивлен, товарищи, что вынужден разъяснять вам теперь основные принципы диктатуры и партии! Воистину, в такой момент это более опасно, чем покушение на гипнотизирующее вас пресловутое Национальное Собрание!
Опираясь локтями о стол, он говорил без возмущения и пафоса, словно беседовал в кругу друзей:
— Диктатура это мощь, которая непосредственно опирается на насилие, не знающее никаких правовых ограничений. Мощь государства является символом насилия. Отсюда логический вывод: диктатура пролетариата выполняет функции государства, которое является единственным источником и создателем права. Это право должно быть таким, чтобы стало машиной для уничтожения вражеских общественных течений и вражеских идеологий. Лишь предатели или глупцы могут требовать снисходительности к врагам диктатуры и правительства, представляющего интересы и идеи только одного класса! Таковы принципы! Отступление от них является преступлением, сумасшествием или предательством! Политика партии в соответствующий момент будет поддержана штыками и пулемётами!
Полное силы и отваги заявление Ленина произвело впечатление. Даже сомневающиеся члены Совета и Комитета задумались, а не лучше ли было бы действительно не допустить до созыва конституанты, чем вести в ней тяжелые споры с сомнительными результатами.
Однако непроизвольно всплывали в памяти слова диктатора:
— Лучше воздержаться от удара, чем махнуть кулаком и… получить по мордам, аж искры из глаз посыплются!
Ленин, вероятно, почувствовал сомнения товарищей, потому что воскликнул с веселой и беззаботной улыбкой:
— Если бить, то так, чтобы небо тряпочкой показалось! Эти вопросы мы еще не раз будем с вами обсуждать, потому что это принципиальные действия!
Товарищи начали выходить, а Ленин, собрав под мышку лежавшие перед ним бумаги, пошел к себе. В коридоре ему повстречалась Надежда Константиновна.
— Что нового? — спросил он, глядя на жену.
— Тебя ждут представители еврейских общин. Сидят уже два часа. Я говорила, чтобы пришли завтра; они ответили, что завтра должны будут уехать… — объяснила Крупская.
— Евреи? — спросил он. — А этим что от меня надо? В нашем Совете работает столько их сородичей, а они именно ко мне! Может, они думают, что я еврей?
— Нет! — рассмеялась она. — Они ведь знают, что ты Ульянов и даже… дворянин!
— Бывший дворянин! — поправил он немедленно жену.
— Бывший… — повторила она, беря его за руку. — В любом случае — они знают об этом!
Ленин открыл двери и застыл в изумлении. Вдоль стен неподвижно, в торжественном молчании расселись евреи. Это были не революционные евреи из Бунда, с которыми Ленин давно был знаком.
Атласные и бархатные одежды, широкие лисьи шапки с наушниками и свисающими тесемками, длинные седые бороды, пожилые лица, ниспадающие с висков на плечи серебристые локоны, заплаканные, в красных, горящих каемках распухших век глаза, сморщенные ладони, неподвижно и сосредоточенно лежащие на коленях.
Ленин, осмотревший внимательно каждого из гостей, встал перед ними с вопрошающим выражением лица.
Один из старцев поднялся и сказал по-русски:
— Приветствуем тебя, вождь угнетенных! Группа израильских раввинов и цадиков, отправленных духовным советом, прибыла к тебе с сердечной просьбой.
Недоумение Ленина возрастало с каждой секундой.
— Слушаю вас, — сказал он и сел за письменный стол.
— Мы прибыли, чтобы умолять тебя, чтобы ты отдалил от себя наших сородичей, избранных народными комиссарами!
— Вы с ума сошли? — крикнул Ленин. — Троцкий, Каменев, Радек, это же лучшие, самые энергичные товарищи, это те, кто закладывает основы жизни нового человечества! История будет говорить о них, записав имена их рядом с Марксом, Лассалом!
— Вождь! — торжественно возразил раввин-переводчик, объяснив цадикам на иврите слова Ленина. — Вождь! Ты знаешь, что это условия жизни евреев в России сделали из них революционеров; наша община воспитала нас организованными социалистами; преследования заставили нас дать нашим сыновьям образование, чтобы добавить им сил для борьбы. С угрюмых времен египетского и вавилонского рабства мы являемся одновременно интернационалистами и националистами. Мы можем жить и работать везде, но никогда не выходим за пределы общины. Она — улей, мы — рой пчел! Мы понимаем, что в России только евреи могли подготовить организаторов и руководителей революции. Мы аплодировали и благословляли их до момента свержения империи жестоких Романовых и приведения народа к конституанте. В этот момент миссия евреев должна была закончиться; они становились рядовыми гражданами российской республики.
