— Эх, Аким Семенович, веселая была ночка! — кричал одноглазый крестьянин, похлопав по плечу старосту.
— Чистая работа! — отвечал тот, поблескивая угрюмыми глазами. — Пламя сожрало все дотла. Ничего не осталось! Жаль машин! Новые, хорошие были…
— Малая беда — короткий плач! — пискнула шедшая рядом женщина, сгибаясь под тяжестью набитого украденными в поместье вещами, мешка. — Теперь наше право! Все должно принадлежать народу… Так учил товарищ Гусев!
Чувствуя внезапную и сердечную благодарность Создателю, высокий с обожженной бородой крестьянин, с воодушевлением воскликнул:
— Толстую свечу поставлю перед иконой святого Николая Чудотворца за то, что без всяких проблем закончили мы это дело раз и навсегда! Земля — наша, вся нам принадлежит мать-кормилица!
— Только смотрите, чтобы наследники Болдырева не вернулись, — раздался остерегающий голос. — Ой, братья, погонят нас за эту ночь в Сибирь. Господи Иисусе, пощади нас, защити рабов Твоих!
Мужики начали пугливо озираться, креститься и шептать молитвы.
Это услышал Гусев и, сдвигая шапку на затылок, крикнул:
— Не бойтесь, товарищи! Они никогда не вернутся. Для спокойствия и уверенности вобьем на пожарище осиновый кол. Тогда точно — никто из Болдыревых сюда больше не вернется!
— Вобьем кол… почему не вбить?!.. — ворчали мужики.
Так и шли они, болтая, то угрюмо радуясь, то ощущая огромный страх, ползущий отовсюду в сером, мерцающем предрассветном свете.
В этот момент в Петрограде печатные станки со злым, издевательским стуком печатали воззвание Ленина к крестьянам: «Обращаюсь к вам: не ждите никакого закона, берите в свои руки землю, захваченную слугами царя, богачами и дворянством! Сметайте со своего пути врагов, угнетателей и эксплуататоров! Вы, как обиженные сбросившие оковы, обладаете таким правом. Спешите, потому что владельцы земельных поместий ждут помощи, которую ведут царские генералы! Они несут вам военнополевые суды, смерть, розги, тюрьмы и каторгу! Спешите и помните — то, что вы захватите, у вас никто уже не отберет! Да здравствует социальная революция! Да здравствует рабоче-крестьянское правительство! Да здравствует диктатура пролетариата!»
Ленин написал это воззвание перед полуночью, вернувшись с заседания Совнаркома. Слушая речи товарищей, он почувствовал, что его охватывает грусть и тревога. Идя по коридорам Смольного института, он думал:
— Правда ли, что я буду диктатором миллионов крестьян и рабочих? Хватит ли мне сил, чтобы навязать им свою волю? Я хочу сделать это, потому что воля моя никогда не будет использована для личной выгоды. Все, не исключая собственную жизнь, хочу я посвятить делу освобождения трудящихся от наемного рабства. Пока же мне кажется, что толпа владеет мною, навязывая мне свои наказы, а мне с трудом удается вымолить выполнение крошечной части собственных намерений… Стал ли я невольником толпы? Этого столпотворения чужих людей, орущих рабочих, невежественных, худших представителей крестьянства? Я должен был, уступая им, чтобы вырвать право на диктатуру снабжения, призвать их уничтожать лучшие хозяйства с высокой культурой земледелия и скотоводства… Впрочем, чего мне бояться? Диктатура концентрируется в моих руках, и когда я почувствую, что держу ее в кулаке, то поверну все, как захочу!..
Однако грусть не исчезала от этих размышлений творца новой революции…
Тем временем в комнате, охраняемой вооруженными латышскими революционерами, подчинявшимися Петерсу и Лацису, лежал на софе Феликс Дзержинский. Он не спал, потому что уже несколько лет мучался бессонницей. О чем только не думал в этой нескончаемо долгой череде дней и ночей бывший каторжник, социалист, человек, сотканный из нервов, дрожавших от ненависти и жажды мести? Он горел ненавистью ко всему миру. Мечтал отомстить всему живому и всему, что было создано живыми существами. Он жаждал видеть вокруг себя кровь, тела убитых и замученных, кладбища, руины и пожарища и над всем этим — смертельную тишину. Теперь он лежал с широко раскрытыми глазами, ежесекундно закрываемыми дрожавшими и опускавшимися, красными распухшими веками; он сжимал руками содрогавшееся и судорожно бледное, худое лицо, шипел от боли, искривляя губы в страшной мучительной улыбке и скрипя зубами.
Поздно ночью ему принесли записку от Ленина. Диктатор писал, что абсолютно ему доверяет, поэтому поручает важное дело, которое может решить судьбу революции. С целью подавления сопротивления в стране и захвата провинции предвидится развязать гражданскую войну. Поэтому для защиты Совнаркома будет создана огромная армия и преторианская гвардия. В нее войдут латыши, финны и китайцы, которых царское правительство в свое время пригласило на военные работы. Этих людей надо сытно кормить. Достаточно продовольствия должны иметь также солдаты, воюющие на внутренних фронтах. Нельзя оставить без обеспечения города, потому что в них легко вспыхнут бунты. Провиант для рабочих, солдат и городов должна поставить деревня, но — обедневшая и измотанная, — она не захочет сделать этого добровольно. Совнарком поручает товарищу Дзержинскому обдумать методы, которыми можно было бы заставить крестьян свозить продукты на распределительные пункты. Этот план должен быть подготовлен им самостоятельно, без какого-либо контроля и в кратчайшие сроки. Об этой записке думал, метавшийся и извивавшийся на жесткой софе, Дзержинский. Наконец, заметив первые серые предрассветные лучи, он сел и, сжимая руками голову, зашипел:
— Я из этих темных, жестоких, языческих в своем сектантском, развратном, трусливом и рабском христианстве дикарей выжму все, даже если надо будет высосать из них кровь! Их внуки будут помнить меня!
Он хлопнул в ладони. На пороге выросла фигура солдата-латыша. Бесцветное лицо, холодные, почти белые глаза, серые, торчащие из под козырька шапки волосы оставались неподвижными, как и вся сильная и ловкая фигура постового.
Дзержинский вдруг спросил:
— Товарищ, вы ненавидите русских — этих орущих рабочих, этих темных как ночь крестьян, эту интеллигенцию, угнетавшую все завоеванные народы: поляков, латышей, финнов, татар, украинцев, евреев?…
Солдат посмотрел строго и внимательно.
— Это бешеные псы! — рявкнул он.
— Бешеные псы!.. — повторил Дзержинский. — Нельзя щадить бешеных, не следует испытывать к ним жалости…
Солдат, жесткий, бдительный молчал.
Дзержинский набросал на бумаге несколько слов и сказал:
— Отправьте, товарищ, это письмо Малиновскому и скажите Петерсу, чтобы зашел ко мне!
Устав от этого усилия и вида живого человека, он упал на софу, шипел от боли и сжимал зубы, чтобы не взвыть, не застонать. За дверью щелкнули винтовки. Сменились часовые-латыши.
В это же время в Розино догорели последние балки и доски. На истоптанном, закопченном снегу остались черные, угрюмые следы пожара и торчащие скелеты потрескавшихся дымоходов. Вверх поднимались клубы дыма и пара. Мужики в деревне делили скот, ругались и грязно обзывали друг друга. Закончив наконец, разбрелись по домам, глядя в небо благодарными глазами и набожно шепча:
— Господи Иисусе, Спаситель наш! Да будет благословенно имя Твое во веки веков за то, что утешил нас сирых и убогих и послал нам награду за годы угнетения и недоли! Осанна, осанна Господу нашему на небесах!
Над лесом с криком и хриплым призывом поднималась, шумно кружа и мечась в морозной мгле, черная туча ворон и воронов… После ночевки они, хищно и зловеще каркая, улетали за пищей.
В Смольном институте, бывшем резиденцией народных комиссаров, перед самыми Рождественскими праздниками можно было заметить какое-то беспокойство. В коридорах не было толпившихся людей, приходивших сюда и по важным делам, и без всякого дела, чтобы присмотреться поближе к происходящему, повстречаться лицом к лицу с комиссарами, трясшими огромный организм России.
Теперь коридоры были почти пусты. То здесь, то там стояли патрули финнов и латышей, а из-за плотно закрытых дверей доносились голоса спрятавшихся солдат и лязг винтовок. Около полудня в окруженный вооруженными рабочими зал совещаний вошла группа людей, которых здесь никто никогда не видел. Они шли молча, неуверенно глядя по сторонам. Их ввели в зал.
За столом и на эстраде собрались комиссары и более 10 членов исполнительного и военно-революционного комитетов.
Делегаты Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов! — объявил рабочий с красной повязкой на рукаве и винтовкой в руке.
— Слушаем вас, товарищи! — сказал Ленин, пронзив прибывших взглядом.
Во главу делегации вышел худой, немолодой человек и сказал дрожащим голосом:
— Мы, представители социал-демократов и революционеров, прибыли по поручению Совета, который является преемником власти правительства.
