– Ну.
– Хорошо, что рассказал. Это может оказаться тот же человек. Тогда нужно проверить только тех, кто бежал с тобой из Киева. У тебя толпа была поменьше?
Ингвар нахмурился. В прошлый раз удалось бы узнать убийцу по ссадинам и синякам, которые сам оставил на нем, но на его крик гридни бежали в потемках, расцарапались, набили синяки и шишки… Но если и сейчас расцарапанным окажется один из тех, кто прибежал тогда, то это будет чересчур уж совпадение!
– Добро, – сказал он. – Начнем сейчас?
– Лучше за обедом, – посоветовал Рудый. – В правой руке держат не только меч, но и ложку. Тут и зацапаем!
Дверь поварни выпустила облако пахучего пара. Сгибаясь под тяжестью, двое дюжих мужиков вынесли на толстой оглобле огромный котел. Оттуда поднимался мощный мясной дух. Следом бежали бабы и дети с ковшиками, большими чашками. Поставив котел посреди двора, повар черпаком разливал мясную похлебку, а добровольные помощники спешно разносили обед прямо на стены, к воротам. Рудый перехватил мальца, отобрал чашку, с удовольствием отхлебнул:
– Молодцы… Мясо порезали мелко, в каждую чашку попадет. Но нам искать придется дольше.
Ингвар скрипнул зубами:
– Найдем! А когда найдем…
В его голосе была такая ярость, на краю сумасшествия, что Рудый покачал головой, поинтересовался почти весело:
– Тогда что?
– Своими руками раздеру мерзавца.
– Даже не отдашь заплечных дел умельцу?
– Сам, – повторил Ингвар яростно, не замечая хитро прищуренных глаз Рудого. – Меня оскорбил, я и отомщу!
– Да, – согласился Рудый, – когда кто-то посягает на наши вещи, наш скот или наших коней – это не просто воровство, это оскорбление.
Ингвар стиснул челюсти. Рудый понимает слишком много. И каждым словом ставит ловушку. В самом деле, чуть-чуть не выпалил в ответ, что Ольха для него не вещь и не домашний скот, что за нее готов отдать жизнь… Но и тогда Рудый посмеется, мол, за вещи тоже отдают жизни, как и за скот! Пришлось бы сказать все, а что может сказать, если сам только чувствует, как умный пес, а выговорить не может? Даже себе!
Со стены предостерегающе крикнул дозорный. Зашевелились лучники, вытаскивали из поясных сумок мотки тетивы, набрасывали на крутые рога луков. Дети из кузницы бегом понесли им пучки стрел с еще горячими наконечниками.
– Придется малость погодить, – сказал Рудый сочувствующе.
– Эх…
– Иди на стену, – сказал Рудый строго.
На стене Ингвар спешно обошел дружинников и весян, следил, чтобы хватало камней, были бочки с горячей смолой или хотя бы песком. Почти все погорельцы, кроме грудных детей и немощных, заняли места на стенах. Даже бабы встали у бочек со смолой, а где не было смолы – кипятили воду. Молодые женщины срезали длинные косы, ими Рудый заменил истертые ремни на баллистах.
Нападающие расположились на короткий отдых едва ли не под стенами, только чтоб стрела не долетела, и Рудый воспользовался. С девичьими косами вместо ремней он так изогнул метательную балку баллисты, что крепкое дерево трещало, вот-вот сломится.
Погорельцы смотрели раскрыв рты. Рудый, сам волнуясь, выдернул втулку, и огромная деревянная рука освобожденно разогнулась. Оставляя дымный след и сноп искр, бочка с горючей смесью перелетела через стену и понеслась к вражескому стану.
– Кипящую смолу? – выдохнул кто-то.
– Ровно Змей Горыныч пролетел!
– Огнем дышащий…
Ингвар наблюдал с сильно бьющимся сердцем. Это была не кипящая смола, а греческий огонь, которым хитрые ромеи ухитрялись наносить урон на суше и на море. Особенно на море, забрасывая вот так корабли врага. Когда начинался пожар, становилось не до боя, оставалось только прыгать за борт…
Бочка грохнулась на дальнем конце стана. Рудый не видел, он судорожно ставил другую, спешил, трое дюжих мужиков крутили ворот, снятый с колодезя, оттуда и на веревке воду достанут, а Ингвар с восторгом наблюдал со стены, как в стане врага заметались вооруженные и невооруженные люди, с криками боли и страха пытались стряхнуть с тела брызги горючей смеси, а та уже не стряхнется, проест мясо до костей, загорелся единственный шатер, запылала телега, а лошадь в страхе понесла, топча людей…
– Что застыл? – заорал снизу Рудый яростно. – Быстрее! У нас уже готово!
– Наклони на палец, – крикнул Ингвар.
Рудый поправил наклон, вторая бочка пронеслась с тем же угольно-черным следом дыма и красными искрами, с треском бухнула прямо в середину стана, больше похожего на развороченный муравейник.
– В яблочко! – заорал Ингвар.
Рудый, еще только бочонок с горючей смесью взвился в воздух, уже торопливо установил следующий. Помогал крутить ворот, тяги дрожали от натуги. Услышав вопль Ингвара, выдернул втулку, третий бочонок как страшная горящая звезда понесся в стан врага.
Ингвар подпрыгнул от восторга. Бочка ударила намного левее, но народ уже разбегался в панике, бросая оружие, пытаясь загасить на себе одежду. Горючая смесь от удара оземь разбрызгивалась огненными каплями, поджигая тряпье, дерево, даже землю. Когда пахнул ветер в эту сторону, Ингвар уловил и страшный запах горящего мяса.
Рудый приладил четвертый бочонок. Ингвар запрещающе помахал рукой, поднял большой палец кверху.
– Что там? – крикнул Рудый.
– Бегут к лесу!.. Боян, быстро открывай ворота, соберите все, что те дурни бросили.
Рудый вытер пот со лба. Рубашка на нем была мокрая, в копоти от горящей смеси. Он отплевывался темными комками, на черном как уголь лице блестели глаза и зубы.
– Любо глядеть, как бегут эти зайцы… ха-ха!.. как мы сами бегали от ромейских баллист.
– Это ты бегал, – возразил Ингвар. – А я не бегал! Я на ладье был.
– Ага, плавал, – уличил Рудый.
– Было дело. Едва до берега добрался… Да побыстрее там, лодыри!
Он грозился кому-то кулаком по ту сторону стены. Рудый с наслаждением наклонился над бочкой с водой, плескался, как большой расшалившийся сом, фыркал по-жеребячьи, ухал, разбрасывал сверкающие брызги во все стороны.
Девки принесли полотенца. Он утирался, весело скалил зубы, уже помолодевший, чистый.
– Как тебе воинские уловки?
Ольха едва смогла выговорить:
– Я сама обмерла… Клянусь! Да и погорельцы испужались. Вон до сих пор трясутся. Только вам, русам, да еще дружинникам как с гусей вода. Откуда у вас такое?
– Из Царьграда. На своей шкуре испытали, потому ценим. От ромеев привезли самую малость, а из местного зелья волхвы готовят плохо, только переводят серебро и злато.
В ворота из поля вбежали гогочущие дружинники. В руках несли охапки копий, мечи, щиты, брошенную утварь. Боян ухитрился поймать чужого коня, красивую белую лошадь в дорогой сбруе, прибежал с торжеством, таща ее в поводу.
Ингвар торопливо сбегал по мосткам. Рудый скалил зубы. Боян крикнул весело, не дав открыть рот ни Рудому, ни Ингвару:
– На таком коне только анпираторам ездить!.. Ольха, это ж только для тебя!
Лошадь заржала, увидев Ольху, подошла и, даже не обнюхивая, потерлась мордой. Ольха обхватила ее голову обеими руками:
– Жароглазка!.. Ты все-таки вернулась!
Пока они нацеловывались, а Ингвар смотрел с завистью, Боян объяснил довольно:
– Бежали до самого леса!.. Правда, когда мы начали собирать зброю, то из ельника вышли какие-то, грозились мечами, но их набралось всего с дюжину… Я думаю, ворог приступает всеми силами, в запасе ни души.
– А та дюжина? – спросил Рудый.
– Воеводы. Больно дородные, как у славян принято… У них чем толще, тем знатнее. И рукава до колен. По-ихнему значит, черной работы гнушаются. Только когда жрать садятся, им рукава закатывают! И ремни расстегивают. Говорят, у них особая чернь для этого заведена. Расстегальщики ремней зовутся.
Ольха, обнимая Жароглазку, повела в конюшню. Боян изгаляется над обычаями славян, но она на этот раз почему-то не ощетинилась, не бросилась в спор. В самом деле, нелепо выглядят мужики с рукавами в сажень. А русы с закатанными выше локтя рукавами, по делу или без дела, сразу кажутся злыми и сильными, готовыми к бою и работе.
Ингвар посмотрел вслед, сказал тихо:
– Здорово пощипали!.. Думаю, сегодня на приступ больше не пойдут.
Рудый прищурился:
– Думаешь или надеешься?
– Надеюсь, – признался Ингвар.
– Я тоже. Но думаю, да и ты думаешь, что сегодня же пойдут в третий раз. Это будет… это будет бой!
Только бы отложили до завтра, беззвучно молил Ингвар. Всего лишь до завтра! Если бы боги напустили ночь, послали жуткий ливень, снег или бурю, вроде той, что однажды разметала могучий флот Аскольда и Дира, не дала захватить Царьград.
Не ради спасения даже! А чтобы с приходом ночи снова пришел к ней, древлянке, лег к ней на ложе. На этот раз скажет все, что у него на сердце раскаленным камнем. Хотя бы потому, что завтра у них может не быть.
