Нет, не потому. Слишком долго он откладывал слова, которые рвались наружу. А сейчас если не скажет, то взорвут его, как закупоренную баклажку с забродившим квасом, разметают по стенам окровавленные ошметки!
Он видел, как молодые девки и бабы спешно перевязывали раненых, таскали еду и питье прямо на стены. Он сам распорядился еду не жалеть. Голодных быть не должно. Все равно это бой последний…
Из холодных подполов выкатывали бочки с квасом, детвора разносила в ковшиках вартовым, поднималась на стены к дозорным. Пользуясь передышкой, из поварни выволокли в огромных кастрюлях борщ, разливали в большие чашки. Погорельцы, сами вечно голодные, все же сперва несли тем, кто не мог отлучиться со стен.
Рудый, помолодевший, как ящерица, поджарый и быстрый, ухитрялся бывать сразу во всех концах крепости. Глаза блестели уже не хитростью, а удалью. И без того высокий, сейчас стал будто еще выше, а тугие, как канаты, мышцы выступали под взмокшей рубашкой выпукло, мощно. И даже Ингвар вспомнил, что, еще когда он ребенком заползал к нему на колени, о том шел слух как о самом искусном бойце среди русов и всех племен, с которыми приходилось сталкиваться.
Да, Рудый не знал поражений, даже когда в одиночку дрался против дюжины. Но когда враги выбьют ворота, подумал Ингвар горько, или сломают стену, то на каждого защитника придется больше, чем по дюжине мечей и топоров! И мало кто из них хоть вполовину так силен, как этот нестареющий лев…
Уже распухшее от крови солнце клонилось к земле, заливая небо и землю багровым светом, уже темно-красные облака недвижимо застыли в небе, готовые переждать ночь, уже птицы заспешили в гнезда, когда со стен понесся крик:
– Идут на приступ!
Ингвар похолодел, душа обреченно сложила крылья. Внутри все оборвалось, он почувствовал тянущую пустоту. И впервые в жизни ощутил, как пахнул ледяной ветерок от широких крыльев демона смерти. Посмотрел на Рудого. Тот невесело улыбнулся, взял в обе руки по мечу:
– Пора испить смертную чашу!..
– Если бы не сегодня, – простонал Ингвар с мукой.
Рудый понимающе оскалил зубы:
– Это всегда бывает рано. Но это путь мужчин.
Он побежал наверх. Сходни качались и скрипели под его ногами. От ворот им помахал Асмунд, он обедал поблизости в сторожевой будке. С ним было десятка два ратников, все под стать воеводе: плечистые, кряжистые, могучие, как медведи, в ратных доспехах похожие на железные башни.
Ольха взобралась по мосткам. Слева от нее стоял Рудый, справа – Ингвар. Это Рудый вроде невзначай встал так, чтобы она оказалась защищена с обеих сторон.
Она зябко передернула плечами, когда внизу от леса двинулась нестройная, но огромная толпа. На этот раз лестниц было втрое больше, многие несли связки хвороста, хотя ров был заполнен уже в трех местах. Топоры блестели у каждого, многие чужаки были с длинными копьями, а лучников с ними шло впятеро больше.
Ольха ловила на себе взгляд Ингвара, странный и мучительный. Он даже дважды раскрывал рот, и Ольха едва не подтолкнула нетерпеливо. Ей очень хотелось услышать, что может сказать, кроме приказов, как защищать стены. И кровь бросалась к щекам, а ноги становились слабыми.
Проревели боевые трубы. С яростными криками нестройная толпа бросилась на приступ. Стрелки накладывали на тетивы стрелы с горящей паклей.
– Последний бой, – прорычал Ингвар. – Он трудный самый…
Опять оглянулся на Ольху, помялся. Вдруг в его взгляде появилась отчаянная решимость. Он сказал хрипло:
– Ольха… Возможно, сейчас умрем… Или я умру…
– Я умру тоже, – ответила она.
Она вложила свой смысл, но он понял по-своему:
– Я умру раньше. Потому что буду… своим сердцем… душу положу, но…
Он переступал с ноги на ногу, подбирая слова. Это было мучительно трудно, будто поднял Киев и нес, тяжело ступая по зыбкой земле. Ольха стиснула кулачки и прижала к груди. Ее губы шевелились, она страдала вместе с ним и молча подсказывала ему слова. Она читала их в его глазах, но пусть скажет, пусть скажет, пусть скажет эти невероятные слова вслух!
– Ольха… – начал Ингвар снова. Он переступил с ноги на ногу, и вид у него был таков, словно, кроме Киева, держал на спине и всю Новую Русь. – Ольха… я… Ольха, ты…
Она шагнула к нему, положила ладонь ему на грудь. Их взгляды встретились. Все-таки она смотрела чуточку снизу, а от него на этот раз кроме несокрушимой мощи веяло теплом, будто раскрыл свое огромное горячее сердце. И от нее зависит, что если она не войдет в него, то он истечет кровью.
– Ольха…
– Ингвар, – ответила она. – Ингвар… Говори же, Ингвар!
В ее голосе было такое нетерпение, что сама смутилась. Однако желание услышать от Ингвара те слова, которые он проговаривал в голове, когда она спала, и она слышала их, как будто выкрикивал на весь город, было таким сильным, что взялась обеими руками за широкие булатные пластины на его груди, потянула к себе.
– Ольха, – сказал он. – Я с самого первого дня ощутил от тебя смертельную опасность. Просто ощутил, как зверь, что чувствует, еще не понимая. И мое чутье не подвело… Ты погубила меня. Я уже ни о чем не могу думать, кроме как о тебе. Я совершаю нелепые ошибки, на меня удивленно смотрят не только мои люди, но и кони. Надо мной смеются собаки.
О его шлем звякнула стрела. Отлетела с визгом, Ингвар продолжал говорить, ничего не видя, ничего не замечая:
– А мой верный пес Сирко не сразу подбежал ко мне, а сперва с сомнением понюхал воздух – чем, мол, от него пахнет! – а потом положил мне голову на колени, посмотрел в глаза и так тяжело и сочувствующе вздохнул! Будто уже чуял мою погибель.
Над краем стены показалась пыхтящая голова в кожаном шлеме. Ольха замахнулась своим мечом-акинаком, а Ингвар, опомнившись, ударом кулака обрушил смельчака обратно. На них пахнуло сильным запахом браги. Почти сразу же справа и слева выросли еще головы. Ингвар замахнулся мечом, один чужак с силой ударил его в грудь копьем. Сила толчка была такова, что Ингвара едва не сбросило с мостков. Но сам человек не удержался на лестнице, опрокинулся, а Ингвар обрушил меч на второго. Тут же еще с одной лестницы один перевалился через стену на помост, за ним показался второй. Ольха очень быстро рубанула по голой шее, отступила, замахнулась на второго, тот отшатнулся и, наткнувшись спиной на заостренные колья стены, с криком боли перевалился на ту сторону.
Рудый рубился за десятерых, успевал защищать стену шагов на десять в обе стороны. В него били стрелами, метали дротики, но снизу убойная сила слабела, а кольчуга и доспех Рудого еще не превратились в лохмотья.
Под ногами Ольхи было мокро, сапоги скользили по красному. Кровь еще хлестала из разрубленной шеи чужака. Он пытался ползти. Ольха помогла ему носком сапога. Он рухнул вниз, но Ольха не слышала удара оземь из-за криков на стене и за стеной, звона железа, ругани, проклятий.
В одном месте через стену перелез целый отряд. Там защищали погорельцы с русом во главе, в жестокой схватке полегли все. Когда остался один рус против пятерых, он сумел сразить еще троих, но двое забили его боевыми топорами в тот момент, когда он повернул залитое кровью лицо к Ольхе. Она узнала Бояна. В последнем усилии он бросился на них, обхватил и с ними рухнул вниз.
На стену взобрался еще один, посмотрел безумными глазами, раскрыл рот, собираясь позвать своих, но в этот миг метко пущенный камень из пращи ударил в зубы. Брызнуло красным, будто камнем ударили по горке малины. Поперхнувшись своими зубами, он замахал руками, пытаясь удержаться, повалился обратно. Ольха слышала треск дерева, крики падающих.
Рудый дважды падал на колени, поднимался, перед ним вырастала гора трупов, он отступал, рубил и снова оказывался за бугром из тел. И вдруг от ворот донесся победный крик чужаков.
В пробитые створки лезли озверелые морды. Люди Асмунда рубили мечами и топорами, в ответ высовывались острия копий, жалили. Вскоре ворота сбили с петель, они рухнули с таким грохотом, что вздрогнула земля.
Асмунд вскинул свой огромный топор:
– Не посрамим!
– Не посрамим, – раздались крики. – Мертвые сраму не имут!
Ольха в отчаянии видела, как гибнут защитники. Русы сражались не только отважно, но и умело, однако и они падали, обливаясь кровью, под мечами и топорами наседавшей толпы.
И в этот миг из-за стены, где крики становились все яростнее, словно бы зазвучал другой клич. Железо звенело уже не только на стенах. А снизу слышался конский топот. Ольха словно из другого мира уловила далекий яростный клич:
– Прадуб!
– Дети Прадуба!
– Слава Лесу!
А затем испуганные вопли под стенами:
– Древляне!
– Откуда они?
– Древляне!.. Оборону…
– Бежим!
Снизу был озверелый лязг железа, крики и стоны умирающих, конское ржание. Ингвар, весь забрызганный кровью, отодвинул Ольху себе за спину, быстро посмотрел через край ограды. Внизу шла сеча, вернее – истребление осаждавших, что не успели убежать к лесу. Остальные темной массой текли к мрачной стене деревьев. А добивали их полуголые гиганты в звериных шкурах. Лишь у немногих в руках блистали топоры, остальные орудовали огромными суковатыми дубинами.
