– Не поверят они, – сказал Торко-Хаджи, покачав опущенной в задумчивости головой. – К тому же всего два дня назад у них угнали коров…
– Кто угнал?
– Будь проклят тот, кто это сделал!
– Да будет проклят весь его род!
– Надо бы обыскать каждый двор и дом, – вставил и Гойберд. Он успел уже вернуться из села и, верный себе, пробрался на совет. Кто-кто, а Гойберд должен все знать.
– Так ты и найдешь во дворах, – сказал Алайг. – Коров, я слыхал, сразу же угнали в Кабарду.
Старик из Кескема заволновался.
– И чего вы разгалделись. Пусть говорит Торко-Хаджи. Не перебивайте его. Если он велит, даже я, старый, готов…
– Спасибо, брат Эдалби, – сказал Торко-Хаджи. – Я верю тебе, знаю, всегда поддержишь. Но мне кажется, молодые не позволят взвалить на тебя трудность…
– Что нужно делать? Мы готовы! – раздалось одновременно несколько голосов.
– Все знаете, что те, кто вызвался заставить умолкнуть вражеский пулемет, ушли и пока не вернулись. Неизвестна и судьба наших дозорных. Тех, что вышли на пост еще до начала боя…
– Человек один раз рождается и один раз умирает. Говори!
– Если бы пять-шесть человек на копях перевалили через хребет и снизу ворвались в Магомед-Юрт…
Люди слушали, боясь пропустить хоть одно слово.
– Не обязательно заходить в самую глубь станицы. Вы поднимете там стрельбу, крики. Казаки ринутся на подмогу своим. А мы воспользуемся паникой в их рядах и ударим по тем, что расположились на перевале!..
– Правильно! Воллахи, умно придумано.
– Так кто готов идти в Магомед-Юрт?
Желающих было больше чем достаточно. Торко-Хаджи сам отобрал шесть человек, которые тотчас вскочили на коней.
Старик напутствовал их:
– Помните, вы идете не убивать. Они наши соседи, а соседи – сегодня в раздоре, завтра могут и помириться. Так уж получилось. Наступит день, и они поймут, что у нас нет к ним вражды, что во всем виноваты белоказаки с Терека. Ваша задача – поднять шум, создать впечатление, что мы уже ворвались в село. Это может заставить казаков вернуться с позиций на помощь своим. В бой вступайте только в самом крайнем случае. Вас мало. Езжайте, да поможет вам бог! Едва поднимете переполох, скачите назад.
Всадники умчались. Люди разошлись по своим местам, чтобы быть готовыми, если понадобится, в любую минуту ринуться в бой. Напряжение прошедшего Дня чуть спало. Но только ненадолго. Скоро все внимание было приковано к станице и к перевалу. Что будет: вернутся ли гонцы живыми в свой дом или мимо села отвезут их прямо на кладбище?
Наконец за станицей, в направлении Моздока, заалел край неба.
– Зарево!
– Да поможет нам бог!
– Надо думать, это дело рук наших.
– Тихо говорите! Стрельбу слышите?
Выстрелы участились. Все были готовы ринуться в лощину, где стояли кони, чтобы броситься на врага, иные было побежали, но окрики со всех сторон вернули их.
– Что вы делаете? Что вам, ворота открыли? – ругали их командиры сотен. – Куда без команды кидаетесь? Не видите, что ли, магомед-юртовцы не трогаются с места.
У Торко-Хаджи вырвался возглас изумления:
– Клянусь Кораном, мне кажется, что они разгадали наш замысел!
– Как они могли его разгадать? – пожал плечами стоявший рядом командир сотни. – Не святые ведь?
– А как мы узнали зимой, что казаки готовятся к нападению на нас?
– Их человек донес…
– Думаешь, среди нас не найдется такого?
– Ничего из этого не выйдет, Торко-Хаджи, – сказал откуда-то вдруг подошедший Ази. Тоже решил, видно, потолкаться среди воюющих, чтобы потом при надобности сказать, что и он, мол, отстаивал советскую власть. – Тебе ведь говорили, что не выйдет, – продолжал тихонько Ази. Чем тише ои говорил, тем почему-то больнее задевал Торко-Хаджи. – У них большая сила, и, кроме того, в войнах с германцами и турками они хорошо овладели военным искусством. Потому мудрые люди и предлагали уйти в свои села и…
Торко-Хаджи круто повернулся к нему:
– Замолчи, Ази! Или уезжай домой совсем! Уйди по-хорошему, пока не поздно!..
Когда Хасан наконец открыл глаза, вокруг было темным-темно. Он не понимал, где он и что с ним случилось. Попытался подняться. В плечо ударила резкая боль. Притронулся – все мокро. И тут он вспомнил. Вспомнил боль, такую же острую. Ранен, но жив. Странно! Как только кровью не истек? Что это давит плечо? А, прижался к прикладу винтовки! Видимо, это и остановило кровь, не пало ему погибнуть…
Занятый своими раздумьями, Хасан вдруг увидел прямо против себя зарево огня. Услышал он и стрельбу. Что это? Значит, вайнахи вошли в станицу? А где то войско, что с Терека? Расположилось там, на перевале? Где всадники, с которыми Хасан лежал здесь в траве? Там все кончено? И пулемет вроде молчит! Наверно, какой-нибудь счастливчик заткнул ему пасть и уже, может, прикатил к своим.
Хасан подумал о товарищах. Как погиб Мухи, он видел. Видел также, как упал тот, кто был похож на ногайца. А что же случилось с Исламом? Лежит где-нибудь, как Хасан? Или ему удалось уйти? Если спасся, он непременно придет с подмогой. А если нет? Как тогда отсюда выбраться? Любой ценой надо уйти, хоть ползком. Подняться на ноги Хасан не мог – очень кружится голова. Надо беречь последние силы, а потому придется ползти. Эх, хоть бы глоток воды! Один глоток!
Хасан часто вытягивался всем телом и, положив голову на сырую землю, отдыхал, И все смотрел в небо. Хоть бы дождь пошел! Пусть самый маленький. Даже несколько капель, попади они в рот, оживили бы Хасана. Тогда бы и силы прибавилось. Но с неба смотрят только звезды и, как бы дразня, мигают ему. Луна тоже торчит на одном месте. Ясная, светлая, она всем своим видом подчеркивает безнадежность ожидания дождя.
Хасана мучает черкеска: пуговицы все время расстегиваются. Да и как им удержаться, коли ползешь. Хасан оторвал кусок от подола нижней рубахи и туго перевязал плечо. Главное – остановить кровь, иначе силы покинут его и он останется здесь. Это Хасан хорошо понимает. Теперь и обнаженный живот болит, как рана, посыпанная солью. Хасан старается превозмочь эту боль – ведь, наверно, только кожа болит, от этого не умирают.
Упершись локтями в землю, Хасан на минуту останавливается, смотрит вдоль склона вверх. Когда же конец подъему, когда будет гребень хребта? Хасану кажется, что стоит ему подняться на гребень и увидеть долину, силы сами собой прибавятся. Голова отяжелела, как у человека, которого клонит ко сну. Словно сквозь сон видит он недалеко от себя пробегающих мимо людей, слышит Русскую речь…
Вот и гребень. Только сил не прибавилось. Тех, что были, едва хватило сползти вниз метров на пять. Отяжелевшая голова будто приросла к земле. Кругом все погрузилось во тьму.
Когда Хасан снова пришел в себя, в зубах у него скрипело железо. Холодное, приятное. Что это? Он открыл глаза и увидел возле себя сидящего на корточках человека, который из чугунного кумгана старался напоить его. Вода! Вода, о которой Хасан мечтал. И откуда-то вдруг силы берутся. И глаза видят, и уши слышат.
– Много не давай. Два-три глотка – и хватит, – сказал кто-то.
– Он приходит в себя! – облегченно произнес сидевший на корточках.
«По-ингушски сказал!» – обрадовался Хасан. Значит, опасность миновала и он среди своих.
– Хорошо, что хоть один остался в живых, – сказал уже кто-то третий.
Это Торко-Хаджи! Его голос из тысячи других узнаешь.
Хасан уже не благодарит судьбу, что привела его к своим. Услышав слова Торко-Хаджи, он думает, что лучше бы и ему остаться там, за хребтом, вместе с товарищами, чем вот так бесславно вернуться, не выполнив задуманного. А Торко-Хаджи, словно подслушав мысленную речь Хасана, сказал:
– Не везет нам со вчерашнего дня, все, что ни задумаем, проваливается.
– Одного не понимаю, – проговорил незнакомый Хасану голос, – как он мог пройти сквозь лавину войска на перевале и оказаться здесь?
Хасан и сам удивлялся, как это произошло. Вспомнилась русская речь, которую он услышал, как сквозь сон, вспомнились пробегавшие мимо люди. Видимо, в темноте они не заметили бессильно распластанного на земле человека, а может, приняли его за убитого своего товарища. А с убитым что делать? Не тащить же его на спине. Погибших много, всех не унесешь. Для того и фургоны и люди специальные назначены…
Не дошло до сознания Хасана, угасавшего, как огонь из сырого кизяка, о чем говорили русские. Даже не разобрал, в каком направлении они шли. Возможно, с ужасом взирали на пожар и размышляли о том, что у горцев-де большая сила, что они, может, уже в станице? А вдруг пришел им приказ из Моздока отходить назад и они радовались этому приказу?… Ничего не знал Хасан, не знали и другие.
Белоказаки действительно отступили, но горцы узнали об этом только на рассвете следующего дня.
– Выходит, наши молодцы, все-таки напугали гяуров! – говорили люди, стараясь поддержать Торко-Хаджи. – И пожар полюг.
Торко-Хаджи из-под своих седых щетинистых бровей смотрел в сторону станицы. Сейчас он думал не о вчерашнем пожаре. Этот пожар не причинил особого урона. Сгорели только стога сена на окраине села. Торко-Хаджи хочет одного: скорее бы пришел конец всем столкновениям между соседями – вайнахами и казаками. Но как этого добиться? Одного желания мало. Сейчас, правда, затишье. Но в любую минуту бой может снова начаться. Ночью на помощь магомед-юртовцам прибыли казаки с Терека. И странное дело, несмотря на такую сильную подмогу, все они как вкопанные стоят на месте, ни на шаг не продвигаются вперед. Что бы это значило? То ли они преувеличивают силы вайнахов, то ли решили понапрасну не истреблять своих людей, сидеть и ждать, как поведут себя горцы?… Трудно, очень трудно разгадать чужие замыслы. Торко-Хаджи вздыхает. Рядом с ним опускается на землю старик с такой же подстриженной, как у него, бородой, в такой же белой чалме.
