– Выходит, наши молодцы, все-таки напугали гяуров! – говорили люди, стараясь поддержать Торко-Хаджи. – И пожар полюг.
Торко-Хаджи из-под своих седых щетинистых бровей смотрел в сторону станицы. Сейчас он думал не о вчерашнем пожаре. Этот пожар не причинил особого урона. Сгорели только стога сена на окраине села. Торко-Хаджи хочет одного: скорее бы пришел конец всем столкновениям между соседями – вайнахами и казаками. Но как этого добиться? Одного желания мало. Сейчас, правда, затишье. Но в любую минуту бой может снова начаться. Ночью на помощь магомед-юртовцам прибыли казаки с Терека. И странное дело, несмотря на такую сильную подмогу, все они как вкопанные стоят на месте, ни на шаг не продвигаются вперед. Что бы это значило? То ли они преувеличивают силы вайнахов, то ли решили понапрасну не истреблять своих людей, сидеть и ждать, как поведут себя горцы?… Трудно, очень трудно разгадать чужие замыслы. Торко-Хаджи вздыхает. Рядом с ним опускается на землю старик с такой же подстриженной, как у него, бородой, в такой же белой чалме.
– Не думаешь ли ты, Торко-Хаджи, – говорит старик, – что ждать нам нечего, надо с боем взять станицу?…
– Верное слово, – поддакивает подошедший сзади Ази.
Несмотря на сделанное ему накануне предложение уехать, он и не подумал подчиниться – надеется, видно, рано или поздно оказать давление на Торко-Хаджи.
Торко-Хаджи не отвечает им и даже не взглядывает на говорящих.
– Если мы займем станицу, гяуры-бичераховцы не посмеют и шагу сделать в нашу сторону. Это магомед-юртовцы тянут их сюда, – поет свою песню старик.
Торко-Хаджи отрицательно качает головой.
– Заняли же мы села Ахки-Юрт и Шолхи! – говорит Ази.
– Ахки-Юрт и Шолхи – другое дело, – обрывает его Торко-Хаджи. – Это не казачьи станицы, а ингушские села. Их заняли по праву. Поймите меня, я не из страха выступаю против нападения на Магомед-Юрт. Мы бы одолели его, вызвали бы помощь из Ачалуков и Назрани и одолели бы. Только не нужна нам несправедливость…
Не говоря больше ни слова, Торко-Хаджи торопливо направляется прочь от этих назойливых людей. «Хоть бы кто-нибудь из Владикавказа приехал», – думает он.
Накануне туда ускакал Малсаг. Решили, что надо посоветоваться, как быть, что делать. Что-то он не возвращается. Доехал ли?
Торко-Хаджи шел в глубокой задумчивости, когда вдруг что-то ударило ему в голову. Он покачнулся, на миг в глазах все потемнело и закружилось. Старик напряг все силы, чтобы не упасть и чтобы никто не заметил его замешательства. Он поднял руку, потрогал голову. И шапка и чалма, что обвязана вокруг нее, были влажными. Торко-Хаджи платком накрыл голову. Скоро боль чуть улеглась. Видно, рана оказалась не страшной. Поступило сообщение, что двое убиты. Торко-Хаджи неотступно думал о том, как прекратить этот бессмысленный бой. Можно было человека послать для переговоров. Но казаки не подпустят его, застрелят. Некоторые предложили поднять на винтовке белый платок вместо флага – не воевать, мол, идет человек, но Торко-Хаджи на это не согласился: не дай бог, сочтут их за трусов!..
Вечерело, когда вдали показались три всадника. Они мчались вскачь. Уж не белоказаки ли? Может, следом и отряд?… Уже приготовились достойно встретить пришельцев, но кто-то вдруг крикнул:
– Это Малсаг!
Всадники приблизились. И правда, то был Малсаг, а с ним Дауд и какой-то русский в папахе и с маузером на боку.
Приезжие спешились и пошли прямо к Торко-Хаджи. Тотчас созвали всех командиров сотен и членов народных Советов селений.
Узнав о смерти Исмаала, и Дауд и Малсаг горько пожалели о нем. У Малсага даже слезы навернулись на глаза…
Разговор был коротким. Дауд рассказал о том, что обстановка во Владикавказе сложная. Просьба к горцам одна – по возможности не пропустить белоказаков, не дать им пройти на Владикавказ.
Пока Дауд говорил, Торко-Хаджи слушал его, прикрыв глаза, и изредка покачивал головой. Но вот он уверенно взглянул на Дауда и сказал:
– Вернешься во Владикавказ – передай Эржакинезу, что, пока хоть кто-то из нас будет жив, ни один белоказак не перейдет через перевал. А еще пусть он знает, что мы пришли сюда не грабить, а защищаться. Передай и это. – Торко-Хаджи помолчал, потом добавил: – Если до вечера войско противника больше не появится, мы отойдем, оставим в карауле человек двадцать и отойдем…
С наступлением ночи по приказу Торко-Хаджи вайнахи стали отходить.
Отъехали довольно далеко, а ни единого выстрела вслед им не раздалось.
– Может, они уснули? – прошамкал своей кривой челюстью Шапшарко.
– А может, просто не хотят возвращать нас своими выстрелами? – предположил Элберд.
Ехавший впереди Торко-Хаджи услышал эти слова.
– Верно говоришь, – произнес он раздумчиво. – Им ведь тоже война ни к чему. Как и нам. Мы пришли сюда защищать советскую власть, сдержать слово, данное Эржакинезу…
Торко-Хаджи примолк и задумался. Слово они, конечно, сдержали, но какой дорогой ценой. Сколько похоронили, и вон еще на двух арбах везут с собой убитых – это те, кого вывезли из-за перевала. Там и Мухи, и Ислам, и изуродованные останки Ювси!..
Минуя село, проехали прямо на кладбище, похоронили убитых и только тогда разъехались по домам.
Торко-Хаджи неотступно думал о сыне. Что с ним? Жив или? может, тоже уж похоронен? Во двор к себе старик въехал не без страха. Прислушался, не слышно ли женского плача. Но нет…
Крайнее окно было освещено. Лампа горела необычно ярко. И это ночью?!
Войдя в дом, Торко-Хаджи на минуту замер в двери: он увидел сына, лежащего на поднаре у противоположной стены, и склоненного над ним человека. Молнией мелькнула мысль: «Яси читает!» Но человек повернулся на стук двери. И Торко-Хаджи увидел, что это Гали. Ну, а коли Гали, так не яси, конечно, читает, а лечит рану. Потому и называют его Лор-Гали.
– Воави! – раздался голос дочери, полный радости. И Гали смотрел спокойно, с улыбкой.
У Торко-Хаджи отлегло от сердца.
– Бог не оставил его, и пуля прошла навылет, но внутри ничего не повредила, – проговорил врачеватель. – Я положил мазь. Она свое дело сделает. Скоро будет здоров.
Торко-Хаджи словно помолодел. С силой рванул с себя шапку и сказал:
– А ну, посмотри, Лор-Гали, чего требуется этой голове!
– Эйшшах! – вырвалось у лекаря.
Заголосили, запричитали женщины.
– Бог был милостив и к тебе, – сказал Лор-Гали, осмотрев рану, – к счастью, пуля скользнула вдоль кости, не повредив ее, оттого и голова твоя цела…
Рану промыли и перевязали. Торко-Хаджи, освободившись от тревоги за сына, снова задумался.
– Что помрачнел, Хаджи? – спросил Лор-Гали. – Благодарение богу, все обошлось.
– Кому обошлось, а кому и нет, – проговорил Торко-Хаджи. – Меня и моего сына пуля не взяла, и у нас в доме сегодня никто не плачет…
– Что же теперь поделаешь? Будь на то наша воля, не пролили бы ни капли крови – ни своей, ни чужой!..
– Что и говорить, верные твои слова, Лор-Гали!..
– Война не праздник. Там и кровь и убитые. Хорошо хоть, вы не пропустили врага, задержали.
– Задержать-то мы его задержали, – глубоко вздохнул Торко-Хаджи. – И дали знать, что, если хоть глазом глянут сюда, такую силу против них двинем, не опомнятся!..
Не глянули больше бичераховцы в сторону сел Алханчуртской долины. Дела у них пошли наперекосяк, не до Алханчуртской долины им стало. Белоказакам дали бой в Грозном. А вскоре пришла радостная весть: Моздок очищен от всякой нечисти и в нем вновь утвердилась советская власть…
В Моздоке происходило необычное. Улицы запружены людьми. Все с удивлением наблюдают за конницей, что нескончаемой вереницей течет по дороге. Виданное ли дело, чтобы таким вот манером, на диво казакам, мимо них проезжали горцы? Да еще и песню поют.
Разве поверит такому тот, кто не видел этого своими глазами? В первом ряду всадник гордо держит перед собой красный флаг. Если бы флаг был белым, тогда другое дело – можно бы подумать, что горцы пришли мириться с казаками, но красный флаг говорил о другом… По-разному реагировали на него моздокчане.
– Нехристи, перешли на сторону красных, большевиков, – бросил здоровенный чернобородый казак.
– Зимой на съезде большевики встречали их с распростертыми объятиями, – проговорил другой. – И здесь и в Пятигорске. А сейчас они и вовсе носы задрали. Вишь, как смело едут! Их бы, гадов, всех уложить из пулемета.
– Заняли Моздок! – не унимался чернобородый. – Пропали казаки. Честь погублена. Теперь уже никакой пулемет не поможет. Когда надо было, не стреляли, а сейчас поздно.
Всадники не слышат никого. Они едут себе, спокойно распевают песню и смотрят с любопытством по сторонам…
Хасан придержал своего коня. Тот самый чернобородый, что злобствовал, ему вдруг показался похожим на Фрола.
Так и есть. Фрол! Ах ты, гад! И как злобно смотрит. «Только и жди, – подумал Хасан, – из-за угла стрелять станет».
