Друст был в приподнятом настроении, появление друга привело его в подлинный восторг. Всю неделю они трудились без отдыха, три корабля погрузили, два голландских и один датский, со вчерашнего вечера горло прополаскивают, да все еще не прополоснули. «Нет, не прополоснули еще, — подтвердили друзья, — во всяком случае завтра еще надо опохмелиться». Пили крепко, бахвалясь и браня господ. Кузнец только пригубил и все выжидал минуту, чтобы поведать тестю о своих бедах. Наконец эта минута наступила. Друст слушал-слушал, все больше и больше багровея, под конец двинул пивной кружкой по столу так, что белая пена взлетела. Этот человек ему почитай что зять, а проклятая немка не разрешает жениться! Перевешать бы всех немцев! Друзья Друста поддакнули. Погрузить на корабли, повязать, и пускай едут, откуда заявились, в свой Бремен… Мартынь грустно слушал эти вопли и проклятья, которые ничем не могли ему помочь.
Но, видимо, и старый друг понемногу сообразил, что тут нужно что-то другое, он утих, призадумался, и Мартыню удалось подробнее рассказать о своем несчастье. Друст оттолкнул пивную кружку, оперся головой на ладонь и выслушал все до конца. Да, только судом, иного выхода нет. Но что ему ведомо о судах? И все же голову вешать не стоит, завтра же что-нибудь придумают, приглядятся, порасспросят.
Вдруг он вскочил и бросился к какому-то долговязому и костлявому, сильно потрепанному юноше, на вид вроде бы из господского сословия. Принялся рассказывать ему что-то, разводя руками, время от времени оборачиваясь и указывая на Мартыня. Мартынь оправил кафтан и приготовился подойти, как только позовут, — может, это и есть спаситель. Но юноша даже не взглянул в его сторону, что-то ответил и поплелся к двери, и все же Друст вернулся улыбаясь, точно нес радостную весть.
— Это писарь из той конторы, с которой мы постоянно дело имеем, правда полунемец, а так неплохой парень. Сам он в таких делах ничего не смыслит, да зато его начальник латыш когда-то служил в судах, тот уж наверняка знает. Завтра я свожу тебя туда. Допьем пиво и пошли домой, надо же проспаться, чтоб голова прояснилась.
В чердачной каморке он уложил Мартыня на лавку, а сам растянулся на полу, подстелив один кожух.
— И не так доводилось спать! В лиственском лесу ладно еще, если охапка еловых веток есть.
Мартынь не очень и противился — только теперь, когда появился хотя бы проблеск надежды, он почувствовал, как вымотал его этот долгий путь в Ригу. Но спать он не мог, ведь столько надо обсудить, столько рассказать. Прежде всего он стал рассказывать о своем посещении дома Альтхофа и спросил, не знает ли Друст, может, Юрис продал свой дом какому-то Георгу Атогену? Где же это он теперь? Грузчик сплюнул.
— Где он теперь? Да там же, где и был, не продавал он дом старого Альтхофа. Мастерскую расширил, десять подмастерьев теперь у него работают — а старику и пятерых хватало.
— То есть как это там же? Да ведь на воротах написано — Георг Атоген.
— Вот то-то и оно, что он и есть этот самый Атоген.
Мартынь даже сел от изумления.
— Он сам? Да ведь он — Юрис Атауга.
— Был Юрис, да сплыл. Мало ли в Риге таких латышей — нагребут денег, возьмут за себя немок, да и перекрашиваются на немецкий лад. Мои дружки, старые рижане, могут не один десяток этаких насчитать. У латышского мужика из задка телеги вывалились, вот какие немцы! Дерьмо они, и весь сказ.
Мартыню это казалось вовсе немыслимым. Его Юрис — и вдруг Георг Атоген! Рассудок не в состоянии был этого осмыслить.
— Ты брось!.. Наш Юрис не дерьмо! Помнишь, как вы взгрели сосновского управителя…
— Ну, тогда!.. Тогда он был парень что надо. Вместе и убежали. Он поступил в солдаты к шведам, я нашел работу у грузчиков. Ладно. Ты бренчишь своими шпорами, я корабли гружу, у тебя шикарный мундир, у меня спина в кострике, да зато чаще водится грош в кармане. Ладно. Ты окрутил мамзельку и нажил добра, а я кем был, тем и остался, но ведь к тебе-то клянчить не хожу! А когда ты со своей барыней едешь в лакированной коляске и я с тобой здороваюсь, так ты хоть морду не вороти. Мразь этакая! Да разве ж мы не вместе в Ригу направились, разве в Лиелвардском лесу не под одной елкой спали, друг дружке спину грели? А теперь он тебя даже на порог не пускает?! Стерва он, твой братец.
Тут он дважды сплюнул. Слушая его, Мартынь припоминал все, что довелось видеть во время солдатчины и наблюдать в доме брата. А он еще сегодня, точно нищий, звонил у его дверей; Мара подглядывала сверху, отогнув занавеску, а потом в оконце двери, ей наказано было ни за что его не впускать. Юрису уже нет дела до того, зачем потащился в этакую даль его брат и какие несчастья на него свалились. Да ведь и Юриса-то больше нет, а Георг Атоген — это же вовсе чужой человек, он же не выносит мужицкого духа. Еще немного, и кузнец сплюнул бы, как и Друст. Да только тот как раз рассмеялся.
— Кучера у них нет, видно, денег еще маловато, а туда же гонятся за большими. Купил кучерский кафтан и шапку и, когда хочет покатать благоверную, напяливает его на одного из подмастерьев, который даже и кнутом-то щелкнуть не умеет. Сволочь он, вот и весь сказ.
Потом он расспросил об Инте и остальных. Мартынь мог бы рассказывать хоть до утра, и умолк он, только когда Друст захрапел. Вскоре сон одолел и его.
Утром Друст отвел Мартыня в контору, помещавшуюся в небольшом домике у самого городского вала. В передней дожидались ломовые извозчики, грузчики и тому подобный люд из портовых рабочих. Полунемец уже сидел в своей комнате за огромным столом, заваленным бумагами и всякими пакетами, и маленьким ножичком чинил гусиные перья себе и, видимо, начальнику — те, что получше, он откладывал отдельно. Мартынь и на эту работу взирал с величайшим почтением, но чинивший перья не обратил на него ни малейшего внимания. Старший писарь еще не пришел, надо было ждать в передней, когда позовут. Долго ждать не пришлось, писарь высунул голову в дверь и кивнул обоим. Начальник, господин средних лет, очень обходительный, бегло говорил по-латышски. Терпеливо выслушал он длинный, перечень мужицких злоключений, правда, ничего не переспросил, а под конец даже стал слушать несколько нетерпеливо. Сам он ничего сделать не может, но у него есть знакомый, который занимается подобными делами. Потомственный бюргер, тоже потерпевший от дворян, поэтому за небольшое вознаграждение берется вести крестьянские тяжбы; кое-кто с его помощью сумел добиться справедливости. Сейчас, правда, некогда, пусть Мартынь зайдет после четырех, и они сходят к этому человеку.
Теперь надежда забрезжила ярче, только время до пяти тянулось слишком медленно. Господин из конторы сдержал слово, — сразу же после пяти вышел и повел Мартыня к адвокату. Идти рядом Мартынь не осмелился, шел чуть поодаль, чтобы барину не пришлось стыдиться мужика в грязных сапогах, только следил, чтобы он не затерялся в толпе и не скрылся из виду — ведь тогда все пропало! На лестничной площадке провожатый остановился и сказал Мартыню:
— Господин, к которому я тебя привел, большой чудак, но ты не бойся, он не мошенник, хоть деньги любит… Да, а они есть у тебя?
— У меня, сударь, пятьдесят талеров.
Мартынь хотел вытащить и показать деньги, но тот отмахнулся.
— Не надо, есть и ладно, — думаю, что все пятьдесят талеров не возьмет. Если уж не он, так тебе никто не поможет. Видывал я мужиков, что полгода слонялись по Риге, а дальше дверей суда не попали: перед господами они сами отворяются, а мужик и плечом не распахнет, даже если жалоба написана и все как следует. Без бумаги тебя просто выгонят, как собаку, протаскаешься понапрасну и останешься ни с чем. Прежде было плохо, а теперь в десять раз хуже, легче тебе к господнему престолу добраться, нежели к судейскому столу. А этот господин сведет тебя туда завтра же или послезавтра. Только ты не думай, что он станет все это делать из любви к вам. Нет, на самом деле он мужиков ненавидит, как и любой рижский барин, не за них он борется, а за свою собственную правду. Диковинно, не правда ли? Но я же тебе говорю, что он большой чудак. Никогда не ограничится тем, что вручит клиенту написанную жалобу, а еще идет с ним в суд отстаивать это дело. Говорят, будто знает наизусть все законы со времен привилегий Сигизмунда Августа, любую букву помнит, что изменилось, что переиначено и что дополнено. Господ судей сажает в лужу не только на заседаниях, но и помимо них, нигде от него спастись не могут, потому и стараются поскорее отделаться. Да ты, верно, не понимаешь, что я тебе рассказываю?
— По правде сказать, маловато, сударь…
По изъеденной древоточцем скрипучей лестнице Мартынь направился следом за провожатым, проклиная неуклюжие, страшно громыхавшие сапоги. Впустила их горбатая старуха немка, похожая скорее на седую подвальную крысу, нежели на служанку адвоката. Кузнец остался ждать в маленькой передней, барин прошел дальше, видимо, доложить о клиенте. Выйдя оттуда, он только махнул рукой и сразу же ушел.
