— Но скажи мне, отец, о каком солнце ты говоришь? О том ли, которому поклоняются, считая его Богом, или о солнце божича, Перуна или Одина?
— Нет, ты ошибаешься, мой сын: все Перуны и Одины не более как истуканы и идолы, сделанные человеческими руками, которых можно сжечь, на воду пустить и они будут молчать. Слыхал ли ты когда-нибудь, мой сын, о таком Боге, как наш?
— Нет, никогда не слыхал; а слыхал я о каком-то Боге, Который будто бы повелевает любить всех, быть добрым, запрещает всякое зло, месть, обиды и многое другое.
— Это и есть христианский Бог… Значит, слыхал…
— Да, слыхал, но не знал, что этому Богу поклоняются христиане. Но почему же Он все это запрещает?
— Потому, что Он вседобрый. Хочешь, я почитаю тебе книгу, и ты скоро уразумеешь ее премудрость; эта книга вмещает все книги живота нашего.
— Пожалуй, почитай, — согласился Извой.
Старик подошел к кресту и иконе, под которыми лежала большая кожаная книга с застежками. Он взял ее и, отстегнув застежки, благоговейно перекрестился, затем раскрыл и начал читать, объясняя при этом каждое слово. Извой со вниманием слушал его.
Долго старик читал тихо и внятно, Извой порой останавливал старика, спрашивал, почему Спаситель позволил себя так мучить.
— Потому, — отвечал Мисаил, — что до этого народ был чрезвычайно грешен и Господь послал Своего Сына на землю, чтоб искупить их грехи своею кровью.
— В чем же заключались эти прегрешения народа?
— В том, что они развратничали, пьянствовали, обижали друг друга, мстили, грабили, предавались сладострастию, отнимали чужих жен…
— Да ведь все это и теперь продолжается, — возразил Извой. — Если бы князь Ярополк отнял у меня невесту, то неужели я, будучи христианином, не мог отмстить ему?
— Месть мести разница: каждая месть имеет свои границы, а что касается того, что всякое зло продолжается поныне, то его делают только язычники, пребывающие в невежестве; между христианами этого не водится… Но скоро настанет день, когда язычники познают Бога Истинного и прекратятся вся ложь и неправды. Настанет день, когда небесное солнце, как меч, рассечет мрак, ветры рассеют его и засияют вечное солнце и правда на земле.
— Когда же настанет сей день?
— Скоро, очень скоро, — сказал старик, закрывая Евангелие, — тогда и ты, мой сын, прозришь и приемлешь святое крещение.
— Нет, я не могу принять вашей веры, потому что она запрещает мстить, а я еду отомстить Ярополку за поруганную невесту моего друга и за самого себя.
— Откуда же ты едешь, сын мой?
— Из Киева, хоть я родом варяг, но я там родился и служил в дружине князя.
— Как же звать тебя?
— Извой… Свенельд похитил невесту моего друга, отдал ее князю на поруганье, и обида ее вопиет о мщении.
— Куда же ты едешь?
— В Новгород, к князю Владимиру.
— К Владимиру!.. — воскликнул старик. — Да прославится сей доблестный князь! Но каким образом ты хочешь отмстить Ярополку?
— Я предупрежу Владимира, что на него идет сила великая, киевская, чтобы он готовился отразить ее, чтобы киевляне не посмеялись над ним, чтобы не застали его врасплох и не покорили Новгород.
— Новгород уже в руках киевлян. Добрыню оковали, Ярополк же велел на новгородцах сребро имать и куны брать, а по купцам виру дикую. Весь Новгород полонен, и где ты найдешь Владимира, когда он теперь в чужой земле?
— Откуда ты все это знаешь, отец? — спросил Извой.
— Я много молился, и Господь открыл мне, что все так случилось.
— Если твой Бог открывает все, то Он откроет и мне, где найти Владимира: я верю, что Он Единый.
— Да благословит тебя Бог, сын мой, — сказал старик. — Если ты веруешь, то поклонись Ему, а я помолюсь, помажу тебя святым елеем и нареку имя, а когда ты станешь христианином, то Господь поможет тебе достигнуть заветной цели, и это уже будет не местью, а добром, которое ты сделаешь для князя Владимира: так ты одержишь две победы зараз.
— Но скажи, отец, каким образом я должен поступить, чтоб отмстить за честь моего друга?
— Сам Господь внушит тебе это, когда ты поедешь к князю Владимиру, и как подскажет тебе сердце, так и поступи, но не увлекайся в своей мести.
— А далеко ли до Новгорода?
— Два дня пути.
— Так мешкать нельзя: уже день… Надо ехать.
— Нет, сын мой, отдохни, а я буду молиться, чтобы Господь осветил твою душу Своим благостным светом; ложись и засни, а наутро я скажу тебе, что делать и куда ехать.
Извой послушался старца и растянулся на мягком сене, между тем как старик начал горячо молиться.
Долго он молился и просил о ниспослании благодати и укрепления в вере вновь обращающегося язычника.
Наконец, солнце было уже высоко, старик легонько толкнул крепко спавшего Извоя и голосом, преисполненным отеческой заботливости и нежности, сказал:
— Вставай, сын мой. Господь посылает тебе Свою святую благодать… Поди в ручеек и умойся студеной водицей, и затем я благословлю тебя и осеню крестным знамением.
Извой умылся, расчесал свои светлые кудри и снова вошел в хижину.
— Теперь, дорогой сын мой, стань на колени у иконы всепрощающей Богородицы, Которая будет руководить тобою и всеми твоими помыслами на твоем жизненном пути.
Извой встал на колени, а старец раскрыл книгу, прочитал молитву и, осенив его крестным знамением, велел ему сложить перст правой руки, приказывая повторять за ним: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь». Он взял медный крестик на шнурочке, надел его на обращающегося и снова сказал:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, раб Божий Извой, желаешь ли ты принять святую Христову веру и следовать Его учению?
— Желаю! — ответил Извой, — если она правильная.
— Отныне ты, раб Божий, Василий нарекаешься, служителем истинного Бога Христа, и да будут над тобою мир и благословение Божие. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Новонареченный Василий, преклонив колена перед старцем, сказал:
— Теперь я знаю, как поступать: благослови меня в путь на доброе дело.
— Нет, прежде подкрепи свои силы, а потом с Богом, в добрый час.
Хотя Извой не хотел есть, но тем не менее съел ломтик хлеба с медом, а затем перекрестился, как его учил старик.
— Вот теперь с Богом, — сказал Мисаил, перекрестив его на дорогу. — Седлай коня.
Извой вышел из избы, одев свою кольчугу, оседлал коня и, облобызавшись со стариком, вскочил в седло и поехал по указанной дороге к Новгороду.
Несмотря на одержанную победу, Владимир грустил, во-первых, потому, что его молодая душа требовала любви; во-вторых, потому, что его дядя Добрыня находился в плену у Ярополка.
У него не выходила из головы виденная им красавица в Волосом храме. Он был убежден, что где-то видел ее, но где именно — не помнил и по чужим словам думал, что это была Рогнеда. Приближенные Владимира замечали его тоску.
— Что попритчилось князю, — говорили они, — кажись, все любят его, ан нет, глаза его подернулись поволокой.
— Знать, тоскует по несчастью Мальфриды, — говорили некоторые. — Вишь, недруг надругался над ней и он думает отослать ее к отцу.
Но они ошибались.
— Нет моего верного советчика Добрыни, — говорил князь, — но дорого ему обойдется неволя моего любимца…
Говоря «ему», Владимир подразумевал Ярополка, но прежде, чем мстить брату, он решил наказать Рогвольда, князя полоцкого.
Владимир приказал набирать новую рать, и вскоре «надела она шапку железную и опоясалась мечом»; на вече развернулся стяг княжеский; потянулись за вал наряды и возы.
Наряден стоит княжеский полк; доспехи горят серебром и златом, а кольчуги искрами рассыпаются. Любуется народ пригожею ратью, любуется он и варяжской дружиной, что стоит на Торжище у варяжского подворья, где начальник ее Зигмунд ждет княжеского приказа пойти на Рогвольда.
Снарядилась великая рать и двинулась к Полоцку; шлемы и копья блестят на солнце, и дрожит земля под тяжестью боевых коней.
Между тем князь послал гонца к Ярополку с «грамотами писаными»:
«Целовал ты, брате светике, обличье, ходить тебе со мною по одной душе, а ты ныне, брате, вражды искал, преступил и затерял правду, изгубил Олега, ударил на свободу разбоем, обидел меня и обрядил волость мою, чем благословил отец мой князь великий Святослав, — на поток и разграбление, порушил уставы отца и иду на суд с тобой, не лукавно, а мечом решим правду по закону».
Пока скакал гонец Владимиров к Киеву, Зигмунд обложил Полоцк и приказал Рогвольду сдаться, но вместо ответа тот послал тучи стрел; он понадеялся на крепкие каменные стены, усеянные могучею ратью. Но сила и хитрость Зигмунда разрушили стены полоцкие, засыпали Рогвольдову рать стрелами калеными и пожгли дома. Возопили полочане, да некуда было бежать, так как Рогвольд заперся в своем замке, но варяги раскидали тын по бревнышку, разломали ворота и заставили биться Рогвольда; два сына его пали замертво; прилег и Рогвольд к земле кровавым телом, не было бы пощады и Рогнеде, но в это время прибыл в Полоцк и сам Владимир. Княжна упала к его ногам и просила пощадить ее.
