Но Извой уже не слушал Веремида и, выйдя на двор, сел на коня и помчался к той, которая ждала его. Уже три недели он не мог отлучиться из Предеславина.
В тот же вечер два всадника отъехали от ворот Предиславина и направились по знакомой им тропинке к высокому холму за Киевом, называемому Чертовым бережищем. Взойдя на его вершину, они вошли на небольшой дворик, на котором находилась бревенчатая избушка с небольшими окнами, а подле нее расхаживали два медведя. Здесь жил Якун.
Едва только Веремид и Руслав взошли на двор, как медведи подошли к Руславу и начали ласкаться. Якун был дома, и Веремид, сказав ему несколько слов, уехал, а Руслав остался. Проговорив с ним целую ночь, он все-таки ничего не узнал и вернулся грустный домой.
Проезжая мимо Почайны, юноша заметил какую-то молодую девушку, которая, увидев его, скрылась в лесу. Он хотел бежать за ней, но было уже поздно, так как красавица исчезла. Он намеревался уже уехать, как вдруг заметил что-то на земле; он слез с коня и поднял: то был узорчатый пояс, который он невольно поднес к губам и поцеловал, а затем спрятал его за пазуху. Затем он потихоньку поехал по берегу Почайны. Вдруг вдали показался какой-то человек, громко певший песню:
Бесприютный был детинушка,
Родной матушки не видывал
И о батюшке не слыхивал,
На чужих руках был выношен.
Злою долею был выхолен.
Расступись ты, мать сыра земля,
И прикрой собой сиротинушку.
Или дай ему ты княжий стол,
Чтоб княжил он, как Владимир-князь.
— Здорово, господин честной! — сказал Руславу прохожий, снимая шапку, опушенную барсучьим мехом. — Куда твой путь лежит?
— Здорово, — отвечал юноша. — Ну, и голосина же у тебя… Куда идешь, молодец?
— Иду к бабушке Ярухе, что за Чертовым бережищем живет, в ступе ездит, пестом погоняет да помелом след заметает.
— Для чего понадобилась тебе эта ведьма?
— Эх, родимый, кому она не понадобится!.. Она все знает: и получить, и красну девицу приворожить, и на огне погадать, да и травки любовной дать. А ты, чай, знаешь ее?
— Нет, не знаю, да слыхивал: дедушка Якун сказывал.
— Дедушка Якун, что в Чертовом бережище?..
— Точно.
— Да ты, честной господин, кто будешь?..
— Не знаю, родимый…
— Не знаешь?.. Аль у тебя нет ни отца, ни матери?
— Знать, нет! — отвечал юноша.
— Эк, поторопились они оставить такого красавца одного… Чай, тебе не больше двадцати годков?
— Не знаю.
— Да неужели у тебя и впрямь никого родных нет?.. А дедушка Якун кто будет?..
— Дедушка — дедушка и есть, а кто он — не знаю; поди сам спроси у него, — нетерпеливо ответил Руслав. — Прощай.
— Постой, постой, молодец!.. Я тоже вернусь: пойдем вместе.
— Не надо мне товарища: я и сам знаю дорогу. — И он тронул коня.
— Погоди, молодец, дай словечко вымолвить!.. Ты говоришь, что ты сирота, а по виду не похож на него… Чай, все видели Руслава, отрока княжеского.
— Так ты знаешь меня? — удивился юноша.
— Знаю ли? Да не только знаю тебя, но и ту, которую ты сейчас видел и готов за нее отдать свою душу Омуту.
— И ее знаешь!.. Кто она, скажи, родимый! — взмолился Руслав.
— Много будешь знать — скоро состаришься… — И с этими словами прохожий спустился в овраг и исчез, а юноша во весь карьер помчался в Предиславино.
Доехав до ворот, он слез со своего коня и отдал его одному из сторожей, а сам вошел в горницу, где сидели за столом многие из дружины княжеской; между ними Извой и Веремид.
Заметив юношу, Веремид встал из-за стола и спросил:
— Ну, что не весел?.. Али опять по дороге тебя околдовала какая-нибудь русалочка? Испей ковшичек-другой медку, и кручинушку твою как рукою снимет.
— Нет, Веремидушка, кручинушку мою не снять ковшичком бражки и не залить ее двумя. Не знаю, почем затосковалось мое сердце молодецкое, — с грустью сказал Руслав.
— Да кой омут опутал тебя?.. — заботливо сказал Веремид. — Поди засни: чай, устал с дороженьки.
Руслав хотел было уйти, но в это время поднялся Извой и, подойдя к нему, весело хлопнул по плечу.
— Я знаю, — сказал он, — в чем твоя кручина, но этому горю не трудно помочь… Пойдем со мной, побеседуем на досуге.
Молодые люди вышли на двор и легли под раскидистым дубом.
— Слыхал я стороною, — начал Извой, — что смиренные люди часто кручинятся попусту. Ведаю, что ты без роду и племени, как и я, и тяжело сердцу молодецкому перенести эту кручинушку. Но есть существо, которое было разлучено силой со своею матерью и во сто крат более страдало, пока наконец Господь Вседержитель не утешил его. Слыхал ли ты когда-нибудь о Боге?
— Как не слыхать?.. Разве Перун не всемогущий бог?..
— О, не говори этого… Но об этом после. Скажи мне, не чувствовал ли ты когда-нибудь потребности излить свою кручину перед кем-нибудь, не шел ли ты в храм твоего бога Перуна и не молился ли ты ему, чтоб он облегчил твое сердце?
— Случалось, но я не выходил из храма веселее.
— Вот видишь!.. А я тебе укажу того, которому ты если поклонишься, то Он снимет с твоего сердца тяжелый камень, наградит тебя счастьем и пошлет спокойствие твоей души.
Руслав подумал о молодой девушке и потрогал то место за пазухой, где у него лежал найденный пояс.
— Разве ты знаешь ее? — удивился Руслав.
— О ком ты говоришь? — спросил Извой.
— О ней, о той девушке, которую я встретил на Почайновском берегу… неподалеку от Аскольдова холма?
Извой догадался, что он видел дочь благочестивого Симеона.
— Нет, я говорю не о ней, но если хочешь, то потом скажу и о ней. Прежде выслушай меня. Я говорю о небесном Существе, Которое называют Богом, ниспосылающим нам солнце, луну, звезды, дождь, о Боге едином, Который облегчает наши страдания и награждает счастьем. Ему единому подобает поклоняться, а не истуканам… Если ты хочешь обладать той девушкой, которую ты видел на Почайне, то тебе нужно уверовать в Бога.
— Я верую ему.
— Разве ты христианин?
— Нет, я знаю только Перуна.
— Ну, Перун не имеет власти отдать ее тебе.
— А кто же имеет эту власть?
— Тот, кому молятся христиане, и тот, кому она принадлежит… Послезавтра князь вернется в Киев, и тогда, пожалуй, я покажу тебе эту девушку. Но, чур, никому ни слова.
С этими словами Извой ушел. Руслав был взволнован, не понимая, о чем говорил ему Извой.
В это время к нему подошел Веремид и, видя его еще более грустным, с участием спросил:
— Ну, что размыкал свою кручинушку беседой с этим молодцем?
Руслав покачал головой и передал ему свой разговор с Извоем. Выслушав его, Веремид задумался и потом сказал:
— Слыхал и я много о христианском Боге, но не испытывал Его всемогущества, а вот что касается колдуньи Ярухи — она всесильна: поезжай к ней и спроси любовного зелья, она приколдует к тебе любую девушку и укажет, где она живет… Я знаю эту ведьму…
Он рассказал, как к ней добраться, и Руслав послушался его. До вечера он ходил как ошпаренный, а лишь только солнце начало заходить за тучи, он вскочил на своего коня и помчался знакомой ему тропинкой к Чертову бережищу, к жилищу Ярухи.
Долго он ехал по непроходимым дебрям, но конь его перепрыгивал корчи и валежник, лежавший на пути. Несмотря на то, что пошел дождь и трещал перун-трещица, что ветви хлестали ему в глаза, окатывая его водою, он терпеливо подвигался вперед, пока наконец добрался до небольшой прогалины, на которой стояла под дубами ветхая лачужка, а в ней виднелся через оконца огонек. Подъезжая, он услышал лай собак; где-то вдали прокричал филин; от этого крика мурашки пробежали по телу. Он постучался. Вскоре послышался голос ведьмы:
— Кой леший шатается по темной ночи?
— Не леший, бабушка, не леший, человек бо есть.
— Кто ты?..
— Пусти, родимая, — отвечал Руслав, — совсем измок.
Колдунья отворила дверь.
— А, Руславушка! — воскликнула она.
— Разве ты знаешь меня? — спросил юноша.
— Я всех знаю, всех ведаю!.. На то меня и зовут Ярухой… А ты мой питомец, да старый леший Якун отнял тебя у меня. Ну, да Омут с ним, я ему отомщу за себя… Не бывать бы добру молодцу на княжьем дворе. Я знала, что ты придешь, и зельица любовного поутречку припасти постаралась, чтоб как родному угодить… Ну, входи.
Руслав вошел в мрачную лачугу, касаясь о притолоку головой, он едва мог, при тусклом свете огня, различить ведьму; седые полурастрепанные волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, спускались по плечам, на ней одета была длинная белая рубашка, перепоясанная веревкой.
В руках она держала свою клюку. По черным стенам висели пучки трав, высохшие лягушки и змеи, на полке виднелись сороки и сова, а на припечке сидел громадный черный мохнатый кот. По середине избы устроен был очаг, словно жертвенник, вокруг которого стояли деревянные истуканы лешего, быка и свиньи.
