Попов приподнялся на локте и заинтересованно поглядел на сверток в руках дьяка. Тот неторопливо развернул кусок суровой холстины, и стрелец ахнул, увидев булатный нож с черной костяной ручкой — тот самый, подаренный ему отцом. Но как нож попал к Никите Авдеевичу?
— Признал? — довольно засмеялся дьяк. — Бери, второй раз, может, и не вернется.
— Да как же?..
— Лежи, лежи! Скажу как. Ребятушки мои постарались, нашли дом, на который ты указал. Вчерашний день разорили гнездо под Москвой, где вражины прятались в усадьбе одного предателя, снюхавшегося с латинянами. Там и ножичек твой нашли. Ну, мне пора. Завтра большой день, нужно еще похлопотать…
Наутро в доме Бухвостова все пришло в движение: из погребов выкатывали бочки и бочонки, накрывали столы. Стряпухи месили тесто, а на заднем дворе забивали кур и гусей. Конюхи вплетали яркие ленты в гривы лошадей и подвешивали к дугам звонкие колокольцы. Сиденья возков покрывали дорогими коврами, а коней — красивыми попонами. В светлице, как положено по обычаю, распевая песни и заливаясь слезами, готовили под венец Любашу. Негоже, конечно, когда жених и невеста еще до свадьбы живут под одним кровом, но чего уж теперь поделать, коли им так судьба наворожила?
Невеста осиротела и была взята в дом родни, куда лихие степные наездники привезли украденного в орде молодого мурзу. Вот так и связались в незримый узел жизни молодых людей. Никита Авдеевич, уже в праздничном кафтане, заглянул на минутку к драгоценной супруге. Та уже собралась в церковь и с помощью сенных девушек вдевала в уши золотые серьги с жемчужными подвесками. Увидев мужа, она прижала руку к сердцу:
— Ох, Никита! Лишенько мне. Ведь за басурмана Любушку отдаем! Как жить-то будет голубка наша?
— Тьфу, пропасть! — топнул рассерженный хозяин. — Опять за свое? Сколько тебе твердить, что не басурманских он кровей? Бабка и прабабка нашенские, мать русская! Какой же он басурман, ежели окрещенный? Государь ему деревеньку пожаловал, милость свою явил. Собирайся живей! Чтобы сей же час ехать!
В сердцах хлопнул дверью и отправился глядеть на жениха: как бы этот чего не выкинул перед самым венцом. Жену облаял, а у самого нет-нет да кошки на сердце заскребут.
Рифат встретил его веселой, радостной улыбкой, и у дьяка немного отлегло от сердца. Лицо молодого человека раскраснелось, глаза сияли, он нетерпеливо прохаживался по горнице, поглядывая в окно на запряженных в возки разукрашенных лентами лошадей, и то и дело спрашивал:
— Когда ехать?
— Скоро, — успокоил его Никита Авдеевич и для порядка добавил: — Не спеши с холостяцкой жизнью расставаться.
Наконец выехали. Невеста была немного бледна — этого не могли скрыть даже наложенные на щеки румяна. Ее тетка, наоборот, пылала как маков цвет. Она изредка бросала на мужа сердитые взгляды, которые тот старался не замечать: если обращать внимание на всякие женские капризы, то никакой жизни не будет.
«Только бы не сорвалось, — подумал Бухвостов. — Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!»
Храм был полон народа: приглашенные на торжество, родня Никиты Авдеевича и его супруги, просто любопытные — все с нетерпением ожидали приезда молодых. От множества горевших свечей и дыхания людей в церкви казалось душновато. Отец Василий начал службу. Дьяк облегченно вздохнул и перекрестился: Бог даст, все обойдется…
Возвращались после венчания весело: шумный свадебный поезд катился по улицам под заливистый звон бубенцов и громкие возгласы неугомонной молодежи. Нищих щедро одарили милостыней, праздным зевакам Никита Авдеевич приказал дать ведро вина: пусть помнят, как венчалась его племянница!За свадебным столом молодых усадили на почетном месте, по бокам от них — посаженые отец и мать, потом дружки молодого мужа, и пошел пир горой. Любаше и Рифату поднесли стеклянные кубки. Они выпили до дна и с маху швырнули их на пол, раздавив осколки каблуками.
— Горько! — крикнул Бухвостов, подняв чарку с медом.
— Горько! Горько! — поддержали его гости. — Горько! Невеста смущенно закрыла лицо рукавом подвенечного платья, но жених нежно отвел ее руку и жарко поцеловал в губы.
Слуги едва успевали подносить новые блюда и наполнять кубки вином, звенели гусли, глухо рокотали бубны, кто-то из захмелевших гостей уже пустился в пляс, и тут Никита Авдеевич с ужасом увидел, что Любаша сидит одна, Рифата рядом нет. Что за бестолочь, куда он подевался?
Стараясь, чтобы на него никто не обратил внимания, дьяк потихоньку выбрался из-за стола и отправился на поиски: усадьба охранялась стрельцами и покинуть ее жених не мог. Значит, он где-то здесь, но почему ушел от юной и прекрасной жены? Перебрал старого меда? Если так, дело поправимое, а если… Вдруг не зря на сердце кошки скребли? Рифат малый резкий, ловкий и отчаянный, кто его знает, что может выкинуть?
Ни в соседней горнице, ни в сенях его не оказалось. Бухвостов равнодушно прошел мимо выставленных напоказ богатых подарков жениху и невесте, спустился во двор. У крыльца мелькнула тень, из сумрака появился верный Антипа. От шута сильно попахивало вином.
— В конюшне, — шепнул он.
Дьяк направился в конюшню. Осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. При свете фонаря на полу корчился связанный конюх, а Рифат седлал лучшего жеребца, торопливо затягивая подпругу. Никита Авдеевич вошел, подкрался поближе и спросил:
— Куда собрался?
Молодой мурза вздрогнул от неожиданности и отпрыгнул в сторону. В руке его тускло сверкнул нож.
— Уйди, — прохрипел он.
Бухвостов, словно не заметив ножа, взял ведро, перевернул вверх дном и тяжело сел.
— Бежать, что ли, решил? Неужто в Крым?
Рифат молча прижался спиной к стене и тяжело дышал, часто облизывая пересохшие губы.
— Жену с собой возьмешь? — зевнув, поинтересовался дьяк.
— Вместе уедем! — выкрикнул жених и шагнул к Никите Авдеевичу. — Уходи. Она теперь моя, а я все сделал, что ты хотел! Отец меня зовет!
— Отец тебя уму-разуму учит. Куда ты побежишь, да еще с молодой женой? До Крыма тысячи верст! И кому ты там нужен, окромя родителей? Чужие тебе теперь ордынцы, они веры другой. Может, хочешь, чтобы твоего отца хан обвинил в измене, а Любашу забрали в гарем Гирея или Азис-мурзы? Тогда валяй, прикажу ворота открыть, но отпущу тебя одного, а родню свою на поругание не дам!
Рифат отшатнулся, будто его толкнули в грудь, а дьяк поднялся и пошел на него, пристально глядя в глаза и не переставая говорить:
— Иляс-мурза хочет род продлить, передать тебе и детям твоим свои славу и богатство, а ты решил подрубить все под корень и бросить под ноги Гирею? Государь наш милостивый тебе деревеньку пожаловал, я тебе дал жену-красавицу. Кто мне взялся врага в доме сыскать, кому я верил, считая мужчиной, а не сосунком?
Подойдя вплотную к Рифату, Никита Авдеевич внезапно вырвал у него нож и откинул в сторону. Потом размахнулся и дал Рифату крепкий подзатыльник.
— А ну пошел к жене! И дурь из головы выбрось! Ишь, чего удумал, в Крым бежать!
Молодой мурза зло скрипнул зубами, однако разом присмирел. Бочком он обошел дьяка и выскочил из конюшни. Бухвостов вытер пот со лба и облегченно перевел дух — мог ведь и пырнуть, пьяный дурачок! Хмель в голову ударил, вот и натворил бы сдуру делов. Ничего, ночью ему не до того будет, а утром проспится.
Дьяк развязал конюха и велел ему помалкивать. Тот понимающе кивнул и поплелся расседлывать жеребца…
Когда Никита Авдеевич вернулся в дом, молодых уже собирались провожать в сенник, где на тридевяти снопах постелили попоны, а поверх них чистое льняное полотно. По углам брачной постели поставили мед в глиняных кружках, в головах — две горящие свечи и кадь с пшеницей. Дружка жениха взял жареного петуха и обернул в чистую скатерть. Посаженая мать осыпала Любашу и Рифата хмелем и дала отведать петушиного мяса: жениху протянула голову, а невесте — шею, чтобы вертела мужниной головой. Молодые улыбались, будто ничего не произошло. На дворе цокали подковы: один из дружек, по обычаю, всю ночь должен караулить верхом и с обнаженной саблей под окнами сенника, охраняя покой молодых, а пир тем временем будет продолжаться своим чередом.
«Неужто и Любаша собиралась с ним в Крым скакать? — провожая молодых, подумал дьяк. — Да нет, быть того не может! Ничего, обойдется, ночная кукушка всех дневных перекукует! Шалишь, милый, я тебя теперь никуда не выпущу: не для того окрестил и женил, чтобы ты в Крым сбежал. Когда до конца поймешь, что обратная дорога тебе навсегда заказана, не станет у орды злейшего врага, чем ты!»
О том, что он готов выехать в Италию, пан Казимир сообщил Гонсереку только после возвращения Фрола. В одну из ночей казак свел с постоялого двора всех лошадей, чтобы заставить Илью обратиться за помощью к своим пособникам, притаившимся где-то неподалеку от границы. Украденных лошадей Окулов тут же продал барышникам, дабы развязать себе руки. Кажется, все случилось именно так, как задумал Чарновский: стрелец подал условный знак, что затея удалась.
