— Значит, переменились очередью!.. — сказал он. — Ну, а ты, соколик, где будешь стоять на страже?
— У Светланы, дочери Ерохи, чтобы уберечь ее от тебя: у тебя и так уж полон терем.
— Эх вы, смиренники… Знаю я вас… Ну, да что ж, быль молодцу не укор, чего ж тут таиться… Ну, а что князь?.. Поди, все печалуется?.. Кажись, только бы веселиться… Нет, видно, уж если я не угожу ему, то никто не угодит…
— Еще бы ты не угодил! — сказал Руслав, поняв намек. — Ты, как есть, почтенный трудник, жаль только, что до сей поры ходишь цел.
— Ну, ты, молокосос! — обиделся Вышата. — Не тебе говорить такие речи!.. Смотри, узнаешь, как говорить с ключником Вышатой.
С этими словами он ушел.
Друзья переглянулись.
— Смотри за Зоей, — сказал Извой, — коли хочешь, чтобы она была твоей невестой.
После тихого и ясного дня наступил пасмурный, но теплый вечер. Уже было темно, когда два витязя отправились: один к Почайновскому берегу, а другой к Угорьскому, в лес, где стояла избенка Ерохи.
Приехав на Почайновский берег и отпустив лошадь на муравку, Руслав пошел к липе, склонявшейся к Днепру, тихо катившему свои воды. Было так тихо и тепло, как бывает в безросные ночи, предвещающие дождь. За Днепром, вдали, слышались чьи-то голоса, а на Днепре, время от времени, перекликались рыболовы.
Вдруг позади Руслава из чащи леса послышался шорох, от которого он вздрогнул, но никого не было видно… Затем раздался треск сучка, сломанного под чьею-то ногою…
Наконец вдали показалась чья-то фигура, которую едва можно было отличить от деревьев; когда она приблизилась к нему на расстояние нескольких шагов, он узнал Зою.
— Это ты, моя желанная!..
— Тсс!.. — сказала она, — я слышала чьи-то шаги: то не звери, а люди нас сторожат…
— О, успокойся, моя желанная, — сказал Руслав. — Мой меч при мне, и первый, кто осмелится приблизиться к нам, будет наказан.
Он вынул меч из ножен, лезвие сверкнуло в лунном свете; он догадывался, что если это был и не сам Вышата, то, наверное, его слуги.
— Сегодня нам нельзя долго оставаться на берегу… Я чую что-то недоброе, — сказала Зоя.
— Не мучь себя напрасно: никого нет, — возразил он, — лучше расскажи мне о том… как его… о ком ты обещала рассказать… о вашем Чернобоге…
— Не о Чернобоге, — тихо перебила Зоя, — а об Искупителе и Творце неба и земли… Но скажи мне прежде, достаточно ли ты любишь меня, чтоб выслушать меня и моего отца? Я вижу, что ты, как и все язычники, с недоверием относишься к Тому, о Ком я хочу говорить, и, быть может, только из любопытства хочешь узнать, Кто был Искупитель, чтоб потом смеяться над такими же христианами, как я.
— О, Зоя! — воскликнул Руслав, — я так люблю тебя, что если бы я знал, чем отличается ваша вера от нашей, то сейчас бы на все решился, что бы ты ни сказала.
— Хорошо, Руслав, я вижу, что душа твоя жаждет не одной моей любви, да видишь ли, я не настолько учена, чтобы поведать тебе обо всем, что касается нашего закона… Я могу тебя наставить только на путь добра, а об остальном ты лучше побеседуй с отцом моим… Я уже говорила ему о тебе; Извой тоже говорил, и он теперь ждет нас…
— В таком случае, веди меня к нему скорее, и если он захочет, чтоб я сегодня же стал христианином, я стану им…
— Прежде, чем сделаться христианином, нужно познать Бога Истинного, научиться любить Его, как ты любишь меня, и тогда благодать святая снизойдет на тебя… Пойдем!..
Молодые люди, взявшись за руки, осторожно двинулись в путь; на опушке леса послышался шорох. Зоя сжала его руку и остановилась.
— Не бойся, — сказал он громко. — Веди меня к отцу, и горе тому, кто станет на моем пути.
Вскоре они дошли до лачужки над оврагом. Зоя потихоньку открыла дверь и, дав знак Руславу подождать, вошла внутрь.
— Батюшка, — сказала она, — молодец, о котором я сегодня говорила тебе, просит твоего благословения войти под кров твой.
— Как звать этого молодца? — спросил Симеон.
— Руславом.
— Убеждена ли ты, что он не из жрецов Божероковых и не хочет надсмеяться над нами?
— Я бы не поверила ему, если бы не Извой, который говорил мне, что из этого молодца может быть хороший христианин.
— А, Извой знает его!
— В одной дружине князя состоят: он отрок княжеский… Поговори с ним, батюшка.
— Где же он?
— За дверью, на дворе…
Симеон закрыл книгу, перекрестился на образа и, сказав: «Господи! помоги присоединить новую овцу к Твоему стаду», — велел привести его.
Зоя открыла дверь — позвала Руслава.
— Добро пожаловать, гость поздний, но желанный!.. — сказал Симеон. — Негоже по нашему христианскому обычаю позднею ночью искать общения с красными девицами, но я не виню тебя, молодец, потому что моя егоза сама искала его.
— Не брани дочь свою, — кротко отвечал Руслав. — Она чиста, как голубица.
— Слыхал я от своей Зоюшки, что ты хочешь быть христианином: правда ли это?
— Если нужно быть христианином, чтобы взять ее себе в жены, то наставь меня, что я должен делать для этого.
— Да, закон наш не дозволяет христианке быть женою язычника. Нужно, чтобы ты был христианином.
— Но как, я не знаю: научи меня.
— Я вижу: ты честный молодец, и, кто бы ты ни был, я верю, что у тебя хорошие мысли в голове… Садись, молодец, побеседуем… Скажи мне, дружок, кто ты?
— Я отрок великого князя киевского Владимира.
— А отец и мать?
— Я никогда не знавал их и только сегодня поутру узнал, будто я княжич.
— Княжич!.. Кто же тебе это сказал?
— Не знаю, какой-то старик.
— Но я, молодец, кажись, видел тебя на Чертовом бережище у Якуна.
— Да, он мой воспитатель.
— Значит, он должен знать, кто твой отец.
— Сегодня я хотел идти к нему; встреченный мною старик ожидает меня у него…
— Какой старик?
— Не знаю… Я встретил его в лесу.
Руслав описал его и передал свой разговор с ним.
Симеон задумался и спустя минуту произнес как бы про себя:
— Уж не Олаф ли это!.. Зоя, ты сказала ему, кто я?
— Нет, отец, не говорила.
— Прежде был воином и немало грешил, но, прозрев свет, все оставил, ибо если и совершал преступления, то потому, что был слеп и в заблуждении находился. Признаешь ли ты, молодец, что солнце, луна и звезды на небе, вода, скот, звери, лес, люди — на земле и птицы в воздухе? Признаешь ли, что существуют день и ночь, власть божественная и княжеская?
— Все это я знаю, дано нам богами.
— Не богами, а всемогущим Богом, потому Он один на небе и на земле, а те боги, о которых ты говоришь, не боги, а истуканы, созданные человеческими руками. Возьми любого из ваших богов и поколи на дрова, продай в Киеве на площади, и ни один из них не скажет тебе ни слова: они не святы, а наш вездесущ и свят, и только те не знают Его, кто ходит в потемках, а чтобы познать Его — надо уверовать… Поэтому, да благословит тебя Творец вселенной, если ты без лукавства, а с чистым сердцем пришел побеседовать со мною.
— Я пришел к тебе, потому что сердце мое влекло к твоей дочери, жизнь мне не мила без нее, и делай, что хочешь со мною, только отдай мне ее.
Симеон улыбнулся.
— Этого мало; чтобы обладать ею, надо быть христианином, иначе ты не можешь достигнуть желаемого… Надо знать молитвы и заповеди Христовы.
— В чем же заключаются эти заповеди?
Симеон начал рассказывать ему. Руслав слушал его со вниманием, боясь пропустить хоть одно слово.
— И только? — спросил он Симеона.
— Да, но существует молитва, называемая символом веры. Этим символом каждый из нас должен руководиться и верить во все то, что в нем сказано.
Симеон прочел ему «Символ веры», из которого он понял, что нужно веровать в Бога и святую церковь, о которой не имел никакого понятия, но благочестивый старец все объяснил ему и, кроме того, прочел ему молитву Господню.
— О, какая это хорошая молитва, — воскликнул Руслав. — Она не похожа на наши, которые произносят жрецы во время жертвоприношений. После этой молитвы я больше не могу произносить тех.
— Значит, ты понял ее?
— Ах, теперь я отдал бы всю душу, чтоб лучше уразуметь слова этой молитвы; она мне ужасно нравится, но разум мой путается и сердце болезненно тоскует, что я еще не все понимаю…
— А вот ты поймешь, когда я прочту тебе священное писание. Видал, ли ты когда-нибудь изображение нашего Бога и Спасителя мира?
— Нет, ничего подобного даже не слыхал.
— Так вот, когда ты познаешь веру и научишься чтить истинного Бога, тогда ты прозришь и увидишь лик Триединого.
Руслав вздохнул и бросил взгляд, полный надежды на Зою, вспыхнувшую, как маков цвет.
— Если ты желаешь, то я тебе прочту начало того, как Господь сотворил небо и землю, — продолжал Симеон.
— Не желаю, а жажду, — перебил его Руслав.
