— Если ты желаешь, то я тебе прочту начало того, как Господь сотворил небо и землю, — продолжал Симеон.
— Не желаю, а жажду, — перебил его Руслав.
И старик начал читать. Долго, долго он читал, и когда остановился, то уж занялась заря. Его сменила Зоя, и когда она дошла до рождения Спасителя, Симеон остановил ее и сказал:
— Теперь я передам на словах историю Сына Господня.
И он начал рассказывать о рождении и жизни Спасителя.
Вдруг послышался лошадиный топот и вскоре появился всадник.
— Здравствуй, Извоюшка, — встретила его Зоя. — Что так поздно пожаловал?
— Не поздно, моя пташечка, — отвечал он. — Скорее рано… Солнце уже осветило землю и птицы небесные воспевают славу Творцу вселенной.
— А мы и не заметили, — сказал Симеон и погасил свечу.
Руслав поднялся.
— Пора, — сказал он и, поклонившись в пояс хозяевам, хотел уйти, но Извой, видя священные книги на столе и поняв из слов старика и Зои, что они еще не ложились спать, остановил его.
— Я знаю, Руславушка, что душа твоя преисполнена благими чувствами, какими была преисполнена и моя душа, когда благочестивый отец Мисаил просвещал мой темный ум.
— Разве ты был язычником? — спросил Руслав.
— Да, Руслав, я был им, но никогда не вернусь к язычеству и презираю богомерзкие дела жрецов. Теперь я вижу свет, и душа моя блаженствует, а на сердце так легко, что я и высказать не могу… Я счастлив и, облагодетельствованный Богом, готов денно и нощно воссылать Ему свою мольбу о ниспослании того же света тебе и другим.
— О, если это так, — воскликнул Руслав, — то отныне да будут прокляты идолы и служащие им жрецы!.. Благодарю вас, друзья мои, что вы просветили мой ум, я буду веровать, как и вы.
— Да благословит тебя Всевышний! — отозвался старик. — Прими, сын мой, мое благословение и да будет вечный мир над тобою.
Солнце поднялось уже высоко, когда Руслав и Извой оставили жилище Симеона. Вскочив на своих коней, они поехали по разным тропинкам, чтобы не попасть на глаза Вышатовым гридням, которые следили за ними.
Руслав ехал, думая о том, что ему говорил встретившийся вчера старик. Подъезжая к тому месту, где он встретился со стариком, он остановился.
— Так-то ты держишь свое слово, княжич Руслав! — сказал вдруг появившийся откуда-то старик. — Знать, эта христианская девчонка милее отцов твоих…
— Не знал я отцов своих, да и знать теперь не желаю, — возразил Руслав.
— Вона как! — протянул старик. — Намедни ты был другого мнения о том… Аль колдунья Яруха испортила тебя, молодец… Нет, не говори этого, Руслав, ты должен узнать, кто ты, и быть тем, чем ты есть и вправду: негоже княжичу жить во отроках у равного себе.
— Кто бы я ни был, но теперь не хочу быть тем, чем ты считаешь меня. Быть может, я и впрямь княжич, но под Богом все равны.
— Не высоконько ли летаешь; смотри, чтобы солнышко крылышки не обожгло. Не девчонка ли эта научила тебя этому бреду.
— Хотя бы и она! — воскликнул Руслав. — У нее поболе ума в пятках, чем у нас с тобою в голове. Но дело не в том, кто умнее из нас. Уж коли ты хочешь сказать мне что-нибудь, то говори не медля… Нечего попусту время терять: мне пора в Киев.
— Вишь, заторопился… Небось, Извой выгородит тебя перед своим господином.
— Я сам себя выгорожу перед своим господином и не нуждаюсь в заступничестве.
— Ну а коль не нуждаешься — не торопись, а лучше по добру выслушай старика, который хочет дело тебе молвить. Правда, оно не у места, ну, да так и быть… Строптив ты больно, но я исполню свой завет, а там, как знаешь…
При этом старик сел на пень у дороги.
— Сойди и ты, молодец… Покалякаем.
Руслав сошел с лошади и, привязав ее за куст, сел подле старика.
— Много лет протекло с тех пор, — начал старик, — как на Днепре жил великий муж Олаф. Так по крайней мере его называли все приднепровские люди, так называл его и великий князь киевский, хоть у него было другое имя. Его боялись, но вместе с тем и любили. Он делал много вреда, но сделал немало и добра князю; а в те поры княжил великий князь Святослав, а за ним Ярополк, и не брезговали они Олафом, когда им нужна была его помощь. Так прошло много лет. У Олафа были на Днепре свои терема, свои отроки и гридни. Однажды поднялась страшная буря. Молодцы Олафа были в степи и, застигнутые врасплох, они спаслись от грозы за Витичевым холмом, у Чертова бережища, в избе, но едва они вошли туда, как на них напали княжеские гридни и перевязали. Между ними была внучка Олафа, красавица, какой не было на всей Руси. Олаф, после смерти ее отца, берег ее, пуще зениц своих глаз, от княжеских молодцов; но тут уж так пришлось, — был такой человек, выдал ее, и она попала в полон. Олаф потребовал выдачи, но князь ответил, что если он требует выдачи своей внучки, то он повелит казнить его. Но Олаф не убоялся угроз княжеских и, убежав в степь, сошелся там с печенежским князем Курею и пошел с ним на князя Святослава. Да когда они подступили под Киев-град, так княжеские витязи подкупили Курю выдать Олафа головою, но Олаф бежал, оставив свою внучку в руках княжеских… Прошло немало дней с того времени, как однажды, во время пира, вошел к князю Свенельд и что-то шепнул ему, отчего тот пришел в ярость и крикнул:
— Лжешь, негодяй!.. Неправду молвишь… Я призывал знахарок, и они сказали: у обеих сыновья.
— Нет, великий государь, — отвечал Свенельд, — хоть сам проведай и узнай… У Малуши — сын, а у Миловзоры — ничего.
— Опять ничего! — воскликнул князь и, встав от пира, пошел в терема, где были жены. Оттуда вернулся он мрачнее тучи и повелел Миловзору, внучку Олафа, отправить в Предиславино для черных работ. Меж тем и у Олафа были друзья, которые, желая отомстить князю, передали ему плод его дочери, как только она создала на свет ребенка, а тот отдал его на воспитание своему другу Якуну.
— Ведь и я питомец Якуна! — сказал Руслав.
— Да, Руславушка, ты-то вот и есть один из живых сыновей Миловзоры, а следовательно, княжеский сын, такой же, как и твой повелитель Владимир, и ты мог бы быть великим князем Киева, да, вишь, Олаф сам виноват в том, что ты не князь… Но теперь дело это можно еще поправить… Ты не должен быть его рабом, потому что он сам сын рабыни… и стоит тебе лишь захотеть, как ты будешь великим князем киевским.
— Но скажи мне, старик, жива ли моя мать?
— Да, она жива, но о ней молвить я не стану… Она была твоей матерью только тогда, когда создала тебя на свет и более рука ее не коснется твоих кудрей, не приласкает она молодца и не прижмет к своей груди, — с грустью сказал старик.
— Если она жива, то я хочу видеть ее и назвать своей матерью, — сказал Руслав.
— Но она не назовет тебя своим сыном, потому что…
Он не досказал.
— Почему, почему? — воскликнул витязь.
— Потому что она безумна.
— Пусть она будет сто крат безумна, но я хочу видеть ее, хочу взглянуть на ту, которая дала мне жизнь, и ты должен сказать мне, где она, иначе… — Он вынул свой меч из ножен.
— Успокойся, Руслав, — сказал старик, — и убери свой меч, он пригодится тебе для другого дела… Скоро ты сам узнаешь ее, а быть может, уже знаешь, но я еще не все сказал…
Руслав воткнул свой меч в землю подле себя.
— Эх, юность золотая, да ум-то медный, — продолжал хладнокровно старик. — Лучше выслушай до конца.
Молодой витязь, сознавая свою запальчивость, угрюмо опустил голову.
— Спустя десятка полтора лет после твоего рождения на Руси начали княжить три брата: два родных, а третий сводный: то были Олег, Ярополк и Владимир, и когда родные братья передрались между собою и Ярополк убил Олега, остались только двое, Ярополк и Владимир. Тогда подумал Олаф, что настал черед быть князем и его внуку. Вернувшись из-за моря, куда он бежал в злополучный день измены Кури, он поступил в дружину Ярополка и, втершись в доверие к князю, стал его советником. Когда же последний был убит, он снова бежал за море собирать войска для своего внука, которого хочет посадить на киевский стол вместо Владимира и этим отомстить на детях Святослава за внучку, которую оплакивает и теперь. Он сам был виновен в смерти Ярополка и содействовал его убиению и, когда достиг своей цели, поклялся богами возвести тебя в князья.
— Да ведь убийству Ярополка содействовал Блуд…
— Он же Олаф… Так прозвали его заднепровцы.
— Да разве Олаф пользуется такою известностью и силой, что его послушают и пойдут за ним мстить лучшему из князей, Владимиру?
— Да, он очень известен, и еще более сделался известным, когда служил у Ярополка: он ходил с ним в Полоцк и на Новгород, где перезнакомился с варягами и нашел сочувствие между ними. Теперь он пошел к ним, потому что они злы на Владимира, что тот не сдержал своего слова и не отдал им Киева на добычу, и скоро, быть может, сегодня или завтра, он придет во главе нескольких тысяч витязей, поразит Владимира и возведет на стол своего внука Руслава.
