Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

Так думала Арлогия, вознося своего единственного и любимого сына на недосягаемую высоту. Но только думала, никогда не произнося этого вслух, лишь лелея мысль дожить до сыновьего возмужания и тогда все ему рассказать.

Выздоравливал Святополк медленно. Бабка Буска применила все свои снадобья в лечении княжича, ежедневно по нескольку раз бормоча заклятия против хвори, и наконец-то добилась своего. Болезнь изгнали и из «деточки», и из всех углов его опочивальни, и даже изо всех сорочек, выстиранных в снеговой воде и высушенных на ветру.

Святополк выздоровел, но был столь слаб после болезни, что Буска и не помышляла об уходе: «Пока на ноги не поставлю, пока в седло не посажу дитятко, до тех пор не оставлю сердешного». Что ни говори, за время болезни привязалась старуха к княжичу ровно к сыну родному. Да и он привык, что у ложа его на тулупе лежит добрая, заботливая старушка, лечит, кормит, натирает, а ночью, когда и свеча погашена, сказки сказывает про леших, про кикимор, про Бабу Ягу Костяную Ногу. Жутко княжичу от тех сказок и сладко на душе.

— Расскажи про Лешего, Буска, как он водит?

— Я же сказывала вчерась.

— Расскажи еще.

— В лесу дремучем, в дебре колючей жил-был Леший, мохом обвешанный, — начинала в который уже раз бабка Буска, и княжич затихал, затаивался, вроде и дышать переставал, слушая сказку.

А меж тем зима набирала силу, студень[44] перевалил уже за половину, замерзла река.

— Скоро коляды, — обмолвилась как-то Буска. — Славно бы было, детка, тебе и на улку выйти в праздник-то.

— А что такое коляды, Буска?

— Коляды — это… — замялась старуха. — Коляды — это когда колядуют.

— Как колядуют? Кто?

— Эх, дитятко, — вздохнула Буска сочувственно. — Не зря, видать, баяли, что в Киеве народ силодером в воду заганивали, а в Новегороде и огнем и мечом. В веру-то надо лаской, а не таской, дитятко. А про коляду как рассказать? Лучше показать.

И отправилась бабка Буска к княгине уговаривать ее, чтоб в колядки пустить ряженых в опочивальню княжича.

— Пусть поглядит, порадуется. А то ведь сколь недель уж, окромя мово колдовства, ничего не зрел дитенок.

— Ну что ж, пусть приходят, — согласилась Арлогия. — Но ведь их дарить чем-то надо?

— А как же, такой обычай.

— Скажи в поварне, пусть напекут с медом, с маком каких постряпушек.

Дивился княжич, когда бабка Буска стала натаскивать к нему в опочивальню постряпушки: пышки, ватрушки, пирожки.

— Зачем это?

— Годится, деточка, шибко годится. Погодь, узришь.

На следующий день за окном послышался шум, крики, бил бубен, заливалась дудка.

— Что это? — спросил Святополк Буску.

— Колядовщики, детка, пожаловали.

И вот с шумом ввалились колядовщики в опочивальню княжича. Впереди всех в вывороченной шубе «коза», за ней «дед» с мешком, один парень с бубном, другой с дудой и еще с десяток размалеванных сажей и краской юных колядовщиков. Ударил бубен, задудела дудка, и нестройный хор запел славу:

И тут «коза» принялась отплясывать так, что скрипели половицы и подпрыгивали рога. А колядовщики в такт пляске запели:

С этими словами «коза» ухватила Буску и потащила на круг, та не упиралась, стала тоже кружиться в пляске.

Княжич раскраснелся, развеселился и даже расхохотался, когда у «козы» свалились рога и чуть не боднули Буску.

А хор продолжал петь:

После всего этого все пустились в пляс, половицы заходили ходуном. Бабка Буска вырвалась из круга, запыхавшаяся, побледневшая:

— Ох, колядовщики-гостюшки, растрясли мои старые косточки. — И к Святополку: —Вот, детка, сейчас будут на дары проситься, одаривай их сам.

И, словно услышав слова старухи, колядовщики возопили в десять глоток:

— Дари, — шепнула Буска Святополку.

Княжич брал сколько могли ухватить руки и подавал всем, кто только подходил, а «деду» в мешок едва ли не половину постряпушек вывалил. Пока шло дарение, пляски и песни стихли. Но едва стол освободился от постряпушек, вновь ударил бубен и колядовщики грянули, приплясывая:

С пляской, бубном и дуденьем вывалились колядовщики от княжича.

— Ну как, детка? — спросила бабка Святополка. — Понравилось?

— Очень, — признался отрок. — Пойдем на улицу, ты же обещала.

Буска укутала княжичу горло, сама застегнула шубейку, нахлобучила шапку, молвила строго:

— Надо, детка, надо одеться потеплей. Хвороба твоя из дому ушла, да за углом стоит, тебя сторожит.

— Неужто сторожит?

— А как же. Эта злыдня не в миг отстанет.

Они вышли с Буской на вечернюю улицу, в небе сияла полная луна, было морозно, но тихо. Лишь доносился от соседней усадьбы хор колядовщиков. С другого конца крепости слышался девичий смех.

Княжич с бабкой не спеша направились в ту сторону, там увидели, как, громоздясь на короба, девушки лезли по очереди к застрехе, потом спрыгивали оттуда, что-то громко со смехом обсуждая.

— Чего они? — спросил княжич.

— Ворожат, кто когда замуж выйдет.

— Как?

— А просто. Выдергивают зубами соломинки с крыши, а потом меряют, у кого соломинка длиннее. Та, у которой самая длинная, выйдет первой замуж.

— И ты так ворожила?

— Когда молодая была, по-всякому, детка, бывало. И на соломинке и на дровах.

— На дровах? А как?

— Просто, детка. В колядки как наберешь беремя дров, да внесешь в избу, да бросишь. Тут же и за гаданье берешься. Откладываешь полешки по паре, откладываешь, откладываешь. Ежели последнее полешко без пары будет — значит, ныне уж и не жди себе жениха.

— И это так и бывает?

— Так и бывает, детка.

— И с тобой так было?

— И со мной так. В тот год, как мне замуж выйти, у меня все поленья в колядки с парами были. А уж летом на Купалу я встретила своего суженого.

— И поженились?

— А как же? Все как у людей. Окрутились.

— Как окрутились?

— Ну как? Взялись за руки, три раза вокруг святого дуба обошли, вот и стали мужем и женой.

— Только вкруг дуба можно?

— Это где как, детка. У нас дуб святой, у других озеро. Там, чтоб окрутиться, три раза озеро вместе надо обежать, чтоб люди видели и знали, что пара теперь муж и жена.

— И все-то ты знаешь, Буска, — вздохнул княжич. — Ты всегда такой мудрой была?

— Что ты, детка. Во младости эвон такой же пересмешницей была, как эти девки. В первую же ночь от мужа плетей получила за глупство.

— За что, Буска?

— За дело, детка. Разувать не с той ноги почала его. Надо с правой, а я левый сапог стащила, а за ноговицей плеть у него. Он и давай меня ею охаживать, учить уму-разуму.

— А если б правый сапог стащила, что тогда?

— Тогда б получила серебряную куну, она у него в правой ноговице лежала. И богато бы, счастливо жизнь прожили. А то вот дернуло меня левый сапог тянуть, так всю жизнь и промаялись.

— Ты, наверно, не знала, да?

— Знала, детка, в том-то и дело, что знала.

— Так чего ж ты?

— Я ж говорю, по глупости. Шибко радовалась, вот и ухватилась не за тот сапог, не подумавши. Он же, левый-то, насупротив моей правой руки, вот и дернула. Всю жизнь к худу своротила.

Великая княгиня Анна затяжелела, что не могло не радовать Владимира Святославича. Очень уж ему хотелось иметь наследника, в жилах которого текла бы кровь византийских царей. И однажды где-то на седьмом месяце беременности Анна сказала мужу:

— Хочу, чтобы и мой ребенок тоже родился, как и я, в багряной зале.

— Уж не хочешь ли ты ехать рожать в Царьград?

— Зачем? Разве ты не можешь сделать здесь в моем дворце багряную горницу?

— Ба-а. Как же это я сам-то не догадался, — воскликнул Владимир. — Спасибо, что надоумила, Аннушка. Будет тебе багряная горница.