— Хочу, чтобы и мой ребенок тоже родился, как и я, в багряной зале.
— Уж не хочешь ли ты ехать рожать в Царьград?
— Зачем? Разве ты не можешь сделать здесь в моем дворце багряную горницу?
— Ба-а. Как же это я сам-то не догадался, — воскликнул Владимир. — Спасибо, что надоумила, Аннушка. Будет тебе багряная горница.
На следующий день Владимир Святославич вызвал к себе дворского Прокла Кривого.
— Прокл, надо обить одну из горниц во дворце великой княгини паволоками[46] багряными.
— Непременно багряными? — удивился дворский.
— Багряными, багряными. Сколько потребуется?
Прокл сморщил лоб, устремил единственный свой глаз в потолок, словно там что-то было написано, зашевелил губами:
— Т-так… ежели сюда… А потом так… — И спросил вдруг: — А потолок тоже обивать?
— И потолок тоже, все-все, и пол даже.
— Ого, — крякнул дворский. — Так это… Так это паволок надо локтей двести, не менее.
— Вот и покупай. Бери из казны сколько надо и покупай.
— Но ты ж, батюшка князь, сказал — паволоки багряные надо.
— Ну, багряные.
— Так это ж царский цвет, из Византии такой разве что таясь вывозят.
— Да?
— Да, да, батюшка князь, и ежели какой купец привезет, так за них он в два-три раза дороже сдерет.
— Плати сколь надо, но доставай, Прокл.
— Охо-хо, — вздохнул дворский. — Раз велишь, батюшка, куда деваться. Буду искать. Вот найду ли? ……..
— Найдешь. А не найдешь, спину багрецом покроем, — усмехнулся Владимир Святославич.
Улыбнулся и Прокл злой шутке князя. Но знал, уж ко-го-кого, но его-то бить не станут. Не он ли, Прокл, на рати под Червенем прикрыл собой князя, на себя его стрелу принял, без глаза остался. Князь тогда молвил: «Такого вовек не забуду». И по выздоровлении Прокла определил его помощником к дворскому своему. Другие-то, кто на рати покалечился, без руки там или без глаза остались, — уже не вояки, они в нищие подаются, на Торге милостыню просят, а то, вот как церкви строить стали, при церквах обретаются. И сказывают, положено так, вроде как у Бога они под присмотром, не зря ж их убогими называют. А Прокл на хорошую должность великим князем определен, при нем самом состоит, хотя и калека. И уж третий год, как не помощник, а полный дворский. А то, что Владимир Святославич обещал спину багрецом покрыть, то это он так, для красного словца, шутки ради… Не тронет он его, даже если Прокл не достанет этого самого злосчастного багреца, не тронет, разве что словом попрекнет. Но именно поэтому эти паволока багряные надо найти, хоть из-под земли достать.
Нагрузив калиту золотом и опоясавшись мечом на всякий случай, чтоб калиту какие бродни не отобрали, отправился Прокл на Торг. Ходил, смотрел, нигде багряных паволок не нашел. Увидел девицу, дочь Путяты, в платке багряном, подошел, спросил ласково:
— Скажи, милая, где ты разжилась такой красотой?
— То батюшка на Почайне у грека купил.
«Ах, старый дурак, — корил себя Прокл, — надо бы сразу на Почайну к пристани бежать, где товары выгружают, мне таких платков сотни две надо».
Побежал вниз к реке. На Почайне лодий впритык: которые разгружаются с товарами заморскими — паволоками, фруктами, бочками с вином, сладостями, а которые, наоборот, русским товаром загружаются — медом, воском, мехами, рабами, и пойдут эти вниз через пороги, через море в Византию.
Прокл к тем лодиям подходил, где паволоки выгружались разных цветов и колеров — синие, зеленые, голубые и черные даже, а вот багряных что-то не видно.
Допытывался у купцов греческих Прокл:
— Нет ли багряных, все куплю.
— Нет, — отвечали. — За вывоз багрянца из Византии можно головой поплатиться.
Один, другой, третий — все нет. Совсем отчаялся Прокл:
— Да неужто, нет ни у кого?
— У Спиры, кажись, есть.
— А где Спира?
— А кто его знает.
Бегал Прокл по берегу, искал купца Спиру, взмок весь, да так и не нашел.
— Куда он запропастился, этот Спира окаянный?!
— А он на Новгород побег.
— Когда?
— Кажись, вчера.
— А ты его видел?
— А как же. Мы с ним целую корчагу выпили.
Вцепился Прокл в мужика, пившего со Спирой. Дал ему золотой:
— Иди купи корчагу вина, пить будем.
Мужик этот, не будь дурак, отказываться не стал. Тут же на берегу купил корчагу, принес Проклу и даже сдачу серебром высыпал. Честный мужик попался, честный и запасливый. Прокл и глазом моргнуть не успел, как появились у мужика две кружки глиняные.
— Наливай, добрый человек.
Прокл налил полные кружки. Выпили. Вино оказалось хорошее, заморское.
— Только тут, на Почайне, такое и купишь, — сказал мужик. — На Торге в городе его уж раза два с Днепром оженили. А тут еще не успели, только с лодии выгрузили.
После второй кружки Прокл осторожно приступил к расспросам:
— Сказывают, Спира багряные паволоки везет.
— Может, и везет, — отвечал мужик уклончиво. — Кому какое дело?
Прокл Кривой понял, что рановато разговор завел, только насторожил питуха. Надо поить далее, пока язык не развяжется.
После седьмой кружки, когда язык стал плохо слушаться, мужик сам заговорил:
— В-везет-т Спира две аль три штуки б-багряных паволок, х-хочет в Новеграде их на янтарь и с-соболя м-менять.
— Как же он умудрился вывезти? — изобразил удивление Прокл. — За багрец, сказывают, ого-го что бывает…
— А он их в корме под самый настил подвесил, никакая с-собака не с-сыщет.
— Ну и где он теперь? Как думаешь?
— Да уж, наверно, Вышгород прошел, где-то под Любеч подплывает.
Прокл не стал допивать корчагу, подарил питуху, отправился тут же к воеводе Блуду. Тот, выслушав Кривого, почесал в бороде, зевнул:
— Я-то чем помочь могу?
— Дай с дюжину дружинников, чтоб меня кто в пути не ограбил, догоню купчишку этого, куплю товар-то.
— Глуп ты, Прокл. Век прожил, ума не нажил. Какой же купец тебе на дороге станет товар вынать, да еще, говоришь, царский. А може, ты разбойник. Он тебя не здравствуем встретит, а палицей оглоушит.
— Я ж к нему с полной калитой.
— Тем более. Калиту отберет, а тебя в Днепр.
— Так что же делать?
— Надо тебе Могуту сыскать.
— Ты что, Блуд, белены объелся?! Он разбойник, да еще некрещеный. Как я, христианин, да к нему?
— Так тебе багрец нужен али нет?
— Нужен, но не через разбой же.
— Ну тогда садись в лодию, беги до Новгорода, там на Торжище, глядишь, может, и сторгуешься с этим Спирой, ежели он тебе еще эти паволоки покажет. Только учти, в Новгороде за те паволоки он с тебя вдесятеро сдерет, цвет-то царский, а путь долгий.
Да, дела были плохи. Прокл нос повесил, призадумался. Уж не пойти ли к великому князю с повинной: не достал, мол, багреца, наказывай, батюшка князь. Или к разбойнику Могуте, от которого, может статься, и живым не уйдешь. А коли живот и сохранит, то уж калиту непременно отберет — как пить дать. Блуд словно подслушал мысли Прокла, посоветовал:
— А ты калиту с собой не бери, сунь в карман серебра горсть для затравки, и довольно. Да и меч, пожалуй, дома оставь. Могута, сказывают, шибко оружных не любит.
— Но ведь он же разбойник, — пытался отнекиваться Прокл, но уже не очень твердо.
— Ну и что? А Спира твой, думаешь, ангел. Еще неведомо, как и где он те паволоки раздобыл, может, с царских амбаров и выкрал. Думаешь, зря затаил их.
— Да и где ж его взять-то, — вздохнул Прокл.
— Кого?
— Ну Могуту-то, он, чай, в дебрях у дорог обретается.
— У Лядских ворот жена его живет. Подъезжай к ней, позолоти ручку, может, чего и скажет.
Однако жена Могуты встретила Прокла настороженно, почти враждебно. Замешивала на столе тесто в деже[47], напротив у окна сидел мальчишка, видимо сын, лет пяти.
— Откуда я знаю, где он, — ответила баба резко, как пролаяла. — С вашего крещенья убег, по сю пору глаз не кажет, с волками живет.
— Он мне по делу нужен.
— Иди в лес, ищи, коли нужен, а нас не замай.
— Ну, приходит же он домой-то? — не отставал Прокл.
— Сказано — нет, значит — нет.
И тут мальчишка разинул было рот.
— А наш тятя…
Но это только и успел вякнуть, мать прямо через стол мучной рукой треснула его по щеке. Звонко, смачно.
Мальчишка заревел. И Прокл понял, что бывает дома Могута. Бывает. Именно об этом хотел похвастаться ребенок и не успел.
«Если б муж дома не бывал, небось, не стряпала бы, а где-либо милостыню на Торгу клянчила. Да и стряпает наверняка для него, разлюбезного своего разбойничка», — так подумал Прокл и вслух сказал:
— Ну что ж, ежели увидишь мужа, скажи, он мне во как нужен.
С тем подошел к столу, положил гривну серебряную возле дежи:
— Бывай. Я наведаюсь после.
