Так вот, в ближайшие два-три и даже четыре года товарищ Сталин воевать с Гитлером не будет. Товарищ Сталин подождет, пока фюрер расправится с французским масонством. Вряд ли у него получится это одновременно и с Англией, но стараться он будет. А «поддержка Сталина против Гитлера» обойдется очень дорого — и «Великому Востоку», и Радеку. «Астрее» в этом направлении еще предстоит поработать — товарищи там надежные, проверенные в деле.
Академик Тарле, вероятно, считает, что России еще несколько поколений предстоит жить вне истории. Не один он. В концепции «коллективной обороны» Запада такая точка зрения стала главенствующей. Потому и Троцкий сейчас никому не нужен. И потому его единомышленники в Испании неизбежно потерпят поражение в предстоящей войне с генералом Франко, которая начнется не позднее июня — июля этого года.
Не Россия, а Запад съезжает за пределы истории. Наполеону там не суждено повториться. И появление Гитлера — лишнее тому подтверждение.
А у Тарле, какая идеология прослеживается? Никакой, в сущности. Один глупый русский царь позволил задушить себя в собственной спальне, другой глупый русский царь позволял кому угодно вертеть собой, пока не отдал Наполеону Москву. Следовательно, товарищ Сталин, если он умеет читать между строк, и если не хочет, чтобы его удавили в спальне верные соратники, обязан немедленно ввязаться в войну с фашистской Германией.
Гитлер действительно зажег спичку, от которой в Европе разгорится большой пожар. Но ведь раньше сгорает сама спичка, независимо от того, чем кончится пожар.
Наполеон, в отличие от Гитлера, это сознавал.
Ольга Чехова, в отличие от Ольги Жеребцовой, не скажет фюреру в Берлине: император умрет завтра. Она делать свое дело, пока не подойдет срок умереть фюреру.[1]
В связи со стратегической важностью деятельности Ольги Чеховой ее имя, а также агентурные псевдонимы из ближайшего окружения фюрера, от которых она получала секретную информацию, никогда не проходили через картотеки органов государственной безопасности. Ольга Чехова принадлежала к той категории разведчиков, о существовании которых, кроме Л. П. Берии, знали еще только два-три человека, включая самого Сталина.
Глава седьмая
ЗНАМЯ ТРЕХ ПЧЕЛ
Пчел могло быть и больше. Могло не быть ни одной. Потому что Наполеон упрямо не признавал женщин и политике.
На вопрос блиставшей салонным свободомыслием Жермены де Сталь, которая с помощью Поля Барраса сделала Талейрана министром иностранных дел и теперь желала во что бы то ни стало быть замеченном «корсиканцем со стальными глазами», — на ее заранее продуманный вопрос, какую из ныне здравствующих или ранее живших женщин он назвал бы первой женщиной в мире? — генерал Бонапарт, еще только пробовавший первые шаги на пути к верховной власти, довольно резко ответил:
— Ту женщину, сударыня, которая родила больше детей!..
Предполагаемый герой очередного романа мадам де Сталь, уверенной, что без труда причислит боевого генерала к легиону своих поклонников, стал в ее глазах с того вечера врагом свободы и демократии — он не сумел заметить глубины ее ума и призывного блеска ее глаз: «Не понимаю ваших восторгов, мсье. Бонапарт не остроумен, а всего лишь чудаковат. Типичная посредственность, которой однажды повезло. Человек без будущего.».
Напрасно она придала такое значение публичному ответу, рассчитанному, как всегда, лишь на внешний эффект. Он заметил и выделил ее среди знатных дам на балу, который давал Талейран в своем изящном особняке на Рю-дю-Бак. Ей надо было сделать следующий шаг. Именно ей, потому что Наполеон безотчетно страшился умных женщин — тем более, когда они ему нравились, как Жермена де Сталь. Талейран тонко угадал в нем эту слабость и предпочел не делить свое сокровище еще и с провинциальным генералом.
— Кто эта женщина? — заинтересованно спросил его потом Бонапарт.
— Интриганка, дорогой генерал, и до такой степени, это благодаря ей я нахожусь здесь, — с обезоруживающим цинизмом ответил министр иностранных дел.
Больше Наполеон не задумывался над блеском глаз Жермены де Сталь, пока не подошла пора выслать ее Парижа.
Впрочем, у него уже была Жозефина.
Пчел могло быть и больше, однако на знамени крошечного острова Эльба, «державным сувереном» которого стал Наполеон Бонапарт, — белое полотнище с красной полосой по диагонали — он приказал вышить только трех золотых пчел. Такие же были и на его императорском гербе.
— Эта символика означает — Мир, Гармонию, Созидание, — так он объяснял золотых пчел капитану фрегата «Неустрашимый», доставившего его на остров изгнания.
Для него самого пчелы давно обрели совсем иной смысл: Жозефина де Богарне, графиня Валевская, имератрица Мария-Луиза.
Терезия Тальен, Полина Фурье, синьора Грассини и мадам Дюшатель — не в счет. Это бабочки. И другие тоже не в счет. Других он уже не помнил. А три пчелы были золотыми.
Хотя Полина Фурье запомнилась. Прежде всего восхитили ее бесстрашие и преданность мужу, лейтенанту французской армии, участвовавшему и Египетском походе. Бонапарт издал строгий приказ, и соответствии с которым женщины не имели права находиться в действующей армии ни в каком качестве. Приказ не рискнули нарушить даже генералы. Рискнул какой-то лейтенант. Полина Фурье, обладавшая стройной фигурой и юношеской талией, облачилась и егерскую форму и последовала за своим мужем в Египет, где предполагала переносить все тяготы походной жизни, не желая лишь мириться с отлучением от любви.
Неужели это нежное создание не страшила вероятность погибнуть в раскаленных песках? Неужели еще существует на свете такая самоотверженная любовь?.. Он не стал подвергать наказанию лейтенанта, а отправил его со срочным поручением во Францию и решил посмотреть, что из этого получится.
Получилось — обыкновенное.
В каирском дворце Эльфи-бея юная Полина Фурм с такой легкостью очутилась в его объятиях, что он был даже разочарован.
Получилось — хуже обыкновенного. Англичане перехватили корабль, на котором отплыл из Египта порученец командующего, задержали всех, кто был на борту, а лейтенанта Фурье со злорадной предупредительностью переправили обратно в Каир давая тем самым понять, насколько блестяще у них поставлена служба разведки. Обманутый лейтенант вернулся совсем некстати и был разочарован горазжо сильнее своего командующего. Скандал неловко уладили. Ловко подобные вещи в армии не получаются. Генерал, конечно, переживал, что подал столь дурной пример, но это не повлияло на его роман с Полиной, который длился еще с полгода. Супругов развели. И, кажется, он неплохо устроил их обоих. Романтическая блондинка с юношеской фигуркой и маленькой грудью — несостоявшаяся «Царица Востока» — никогда более интересовала его. Все нежные помыслы отныне адресовались одной только Жозефине.
О том, что она неверна Наполеону, первым поведал ему преданный Жюно. Наполеон был подавлен и угетен известием. И не простил. Не Жозефине, нет. Ей он простил и прощал все. Не смог простить Андошу Жюно, самому близкому генералу из «когорты Бонапарта» — не смог и не простил жестокого потрясения, какое испытал, услышав от него о неверности Жозефины. Генерал Жюно стал единственным из «когорты», не получившим впоследствии маршальского жезла, хотя заслуживал его не менее других.
Но и спустя годы Бонапарт не считал себя неправым отношении Жюно. Зачем тот рассказал ему? Пусть кто угодно другой — он расценил бы это как злостную сплетню. Только Жюно он верил, как самому себе. И Жюно сообщил ему жестокую весть — накануне решающих сражений под Сен-Жан д'Акром. Проиграна была двухмесячная осада крепости, проиграна кампания, проиграна война в Египте.
Зачем он рассказал ему про Жозефину?
И в самом деле — зачем?..
Другая Полина не значилась в геральдической символике и не могла олицетворять собой ни мира, созидания. Гармония? Скорее что-то другое, что должно быть всегда укрыто от посторонних взоров. Полина Боргезе неразгаданная никем взаимная страсть, в которой они жадно черпали радостное вдохновение — каждый свое. Упоительная его Полетта, способная вогнать в трепет вожделения и надменного принца, и осиянного благочестием кардинала, и уставшего от жизни философа, и мятежного корсиканского корсара — всю половину рода человеческого, которая имеет счастье чувствовать себя сильной и жаждет познать с нею это свое счастье, чего бы оно ни стоило.
Что она делает, что творит, эта царственная грешница — княгиня Боргезе, предстающая взору в прозрачном одеянии цвета морской волны, под которым это заметно даже камердинеру! — нет более ничего?.. «Не сейчас, Полетта… Не здесь!.. — только и способен вымолвить он, не в силах отыскать в голосе необходимой строгости. — Не вздумай надевать этого в Ратушу!..».
