А она уже хохочет, мановением руки отсылая прочь ошалевшего камердинера: «Почему же нет, Наполеон? Как ты провинциален!..».
Да, он удручающе провинциален — никак не может забыть, что они брат и сестра…
3 мая 1814 года Наполеон Бонапарт ступил на каменистую землю Эльбы, размышляя о странном прихоти судьбы, описавшей гигантский круг, который почти сомкнулся двумя островами: между Корсикой и Эльбой — не более тридцати морских миль. Он еще не остыл от перипетий последних сражений, последних побед над объединенными войсками коалиции. Он еще переживал измену Фуше и Талейрана и позорную сдачу Парижа маршалом Мармоном. Искренне удивлял «шахматная» догадка Александра I и прусского фельдмаршала Блюхера, раскрывшая им обходной маневр в направлении Марны. Он намеревался скрытно ударить с тыла и тем самым вынудить коалицию к перемирию на своих условиях. Это был блестящий, смелый маневр, могущий прийти в голову только ему. Но вот ведь… Оказалось, не только ему. Неужели так поистерся за двадцать лет военный талант?..
«Шахматная» догадка, стоившая Наполеону короны и Франции, таилась в небольшом конверте, в котором Мария-Луиза переслала в ставку Блюхера его последнее письмо от 20 марта 1814 года. Помимо горячих изъявлений благоговейной любви к трехлетнему сыну, были следующие строки: «Я решил предпринять марш в сторону Марны и их коммуникационных линий… К вечеру буду в Сан-Дизье. Прощай, мой друг. Еще раз поцелуй от меня моего сына».
Фельдмаршал Блюхер после спешно проведенного военного совета распорядился деликатно вернуть имератрице письмо, присовокупив к нему роскошный букет королевских белых роз.
Неожиданная подсказка Марии-Луизы позволила направить объединенные силы союзников на Париж. Бонапарт размахнулся ударом по пустому месту.
30 марта столица наполеоновской империи капитулировала.
6 апреля Бонапарт подписал отречение от престола.
Эльба.
Мария-Луиза не поехала с ним в ссылку. Собственно, ее и не было в Париже, и никто не мог толком сказать императору, где его жена, где сын. Хотя и знали. Еще до подхода союзных войск к стенам обреченного Парижа она уже была на пути в Швейцарию, где ее ждал граф Нейперг. Императрица спешила на свидание с ним, как пчела на запах нектара В Лозанне они обычно музицировали с графом Приятным баритоном он пел Луизе немецкие песенки о влюбленном пастушке. Песенки нравились Луизе Пастушок мечтал стать новым зятем императора Австрии…
Почту на остров поначалу доставляли с большим опозданием, поэтому Наполеон еще много дней ждал письма от Жозефины де Богарне, не зная, что ее уже нет в живых.
Ветреная и верная, всегда легкомысленная и всегда прекрасная Жозефина не выдержала второго удара и своей жизни. Она, снисходительно и привычно воспринимавшая его ошеломляющие победы, не смогла понять и принять простую мысль о том, что и у великой судьбы есть свое начало и свой конец. Наверно, ей было бы легче, если бы Наполеон погиб в бою. И он ведь искал такой смерти — Жозефина знала об этом. В битве при Арсе-сюр-Об Наполеон уходил в такие места боя, где от ядер, пуль и картечи не оставалось ничего и никого живого. Его пытались задержать — он бледнел от ярости.
— Оставьте его!.. — горько восклицал маршал Себастьяни. — Вы же видите, он делает это нарочно…
До гибели маршала Дюрока в конце мая 1813 года, когда ядро ударило в дерево, подле которого стоял Наполеон, и рикошетом сразило Дюрока, он ненасытно искал сражений. После — искал смерти, твердо зная, что судьба его не может иметь счастливого конца. Не оттого ли не брали его ни пули, ни ядра, что это было бы слишком хорошо для него?
— Прощай!.. — еще успел он сказать тогда своем маршалу. — Мы скоро увидимся.
Жозефина примчалась бы к нему на остров, на край света — куда угодно. Один Наполеон Бонапарт существовал для всего мира, другой — настоящий, не вымышленный — только для нее одной. Его победы принадлежали ей. Мир довольствовался поражением. Известие о скоропостижной кончине «Нотр-Дам де Виктори» повергло Бонапарта в смятение. Он не испытывал такой тяжести на сердце и такой опустошенности в душе — даже когда подписывал отречение. Оказывается, смерть нельзя отыскать. Она выбирает цели, чтобы поразить его страшнее и беспощаднее.
Месяца через два или более того на Эльбу прибыла графиня Мария Валевская, «польская жена» Бонапарта. Она приехала сюда с сестрой, братом и сыном Александром, предполагая, что визит обещает быть необозримо долгим.
Наполеон, видимо, предполагал совершенно иное. Очень быстро улетучилась первая радость от встречи, он неудержимо мрачнел, вспоминая, как графиня Валевская ставила свою любовь и нежность в прямую зависимость от того, «что он сегодня сделал для ее несчастной Польши». Если бы она хоть что-нибудь попросила для себя, он дал бы ей просимое, но их отношения оборвались бы, едва начавшись. Однако князь Юзеф Понятовский был опытным наставником Марии Валевской, и она оставалась несгибаемой патриоткой даже в постели с императором. Быть может, только сейчас Наполеон по-настоящему осознал, а точнее — признался самому себе, что весь этот кошмарный и гибельный поход в Россию был предпринят под ее неотступным и неутомимым действием. «Вторая польская война» — именно так вначале называл Бонапарт войну с Россией 1812 года, и суждено ей было завершиться взятием Смоленска Но русские по-иному расценивали нашествие, и уже в ходе войны сами собой отпали смутные «польские обстоятельства» никому не нужного военно конфликта, погубившего первоклассную французскую армию.
— Пусть поляки хоть что-нибудь сделают для себя сами! — Наполеон раздражался и гневался, чувствуя, как нагнетаются эти обстоятельства. Безалаберные мечтатели. Воздушные шарики!.. Они не способны управлять собой, своими чувствами. Или хотя бы сохранять их постоянство. Они обуреваемы великими надеждами, но не желают шевельнуть пальцем, чтобы приблизить эти надежды к свершению.
Мария отстранялась. Деловито и холодно выскальзывала из его объятий.
— Да, да! Таковы поляки, мадам, и, я боюсь, таковы и вы сами. Почему, как вы думаете, на протяжении всей истории с вашей страной вечно происходили несчастья? Почему ее подвергали разделам, грабили, разоряли? Неужели вы думаете, это никак не связано с национальным характером поляков?.. Вы пришли ко мне с огромными, сияющими глазами — взгляд Жанны д'Арк! Вы пленили меня. Вы всячески давали понять, что искренне увлечены мною, а не моей властью. И мне стало казаться, что я всю жизнь искал вас. А когда наконец, нашел, вижу, что вы, как бесчувственная глыба льда. Что все это значит?.. Вы обожаете свое отечество — это прекрасно! Но вы не можете не сознавать, что благодаря мне — мне одному — хотя бы остатки Польши опять сделались государством Головная боль всей Европы!.. Отныне вы вправе гордиться. Такого еще никому не удавалось добиться от меня. Но вам, кажется, и этого мало. Вы хотите моей войны с Россией!..
— Вам, с вашим могуществом, достаточно объявить волю этой России — она уступит без войны. Впрочем, мне это все равно. Вы обещали мне возродить Польшу, и я не вправе указывать вам, как это сделать. Мне достаточно было вашего слова. Но теперь я начала сомневаться — не играете ли вы мною?
— Мария!..
— Не вы ли, ваше величество, говорили, что возьмете несколько эскадронов польской кавалерии в свою лейб-гвардию?..
— Да, говорил… Но я видел этих лихих уланов в Испании. Против безоружных астурийских крестьян действовали отменно…
— Я понимаю! Вам доставляет удовольствие оскорблять мое национальное самолюбие…
Порывистое движение в сторону. Невзначай распахнутый пеньюар. Изящная фигура, будто точенная из слоновой кости. Грудь, задорно выпутавшаяся из пены кружев. Глаза, пылающие страстью… И вся она — такая желанная и такая недоступная…
— О, простите меня, Мария!..
— Нет, Наполеон! Нет!..
В тот день, вернее, в ту ночь, он все-таки сломил ее сопротивление. Или это она его сломила?.. Во все следующие визиты императора, ставшие регулярными, как смена караула, она, возлежавшая полуобнаженной на огромной кровати с широким пологом, неизменно отворачивалась от него, если он «ничего не сделал для ее несчастной Польши».
— Мария!..
— Нет, Наполеон! Нет…
Он садился на край кровати, не пригодной для дерзких фланговых обхватов, и удивлялся самому себе. Никакой другой женщине, включая Жозефину, он не позволил бы подобных слов. Никому бы не сошло с рук такое отношение к его чувствам. Но Мария ничего не просила и ничего не желала для себя только для своей Польши.
В меркантильном, безнравственном, погрязшем и алчности мире жертвенная чистота помыслов графини Валевской вызывала уважение. Это не Тадеуш Костюшко. Возможно, это нечто сродни его затаенной любви к родной Корсике, ради которой он и сам когда-то был способен на безрассудство. Возможно также, что он чего-то недопонимает в национальном характере поляков…
