Её вызвал главный редактор Юбер Бёв-Мери, полный, как Гаргантюа, добродушный человек. В редакции его очень любили.
– Что с вами происходит, мадам Дюпре? Может быть, мы можем чем-то помочь?
И тут Фани прорвало, она, вдруг зарыдала в голос, чего с ней не было много лет.
– Моя дочь… Натали… она осталась там, в России и я ничего не знаю о ней, – говорила она, пытаясь унять слёзы, – спасибо, но вряд ли вы чем-то сможете помочь. Я даже не знаю, где её искать….
Юбер подошёл и по-отечески, хоть и был моложе Фани, обнял её, – Не беспокойтесь, сам президент звонил и спрашивал о вас, обратитесь к нему, он поможет, отношения с новой российской властью у нас сейчас хорошие, да и в войне мы были союзниками.
Потом они пили кофе, Юбер постоянно курил и веселил Фани анекдотами, рассказывать которые он был непревзойдённый мастер. Расстались хорошо, Фейта действительно успокоилась.
– В самом деле, – думала она, – за три года после войны они меня найти не смогли, может и обойдётся. А Семёнов, даже если и жив, вряд ли тронет мою девочку, всё-таки он её «крёстный».
Сегодня день начинался, как обычно – Фани читала новости и механически печатала их на машинке: «В СССР отменили карточную систему», «В Большом театре премьера – «Ромео и Джульетта», танцует Уланова», «В Вене, в знаменитом музее Альбертино, открылась первая после войны выставка советских художников – Дейнека, Герасимов, Иванов…».
Фани прочла последнюю фамилию и комната поплыла перед глазами. Она встала и вышла в коридор. В туалете умылась, закурила. «Так, Сергей Абросимов! Совпадений тут быть не может, это он – Серёжа». Решение созрело молниеносно. Она вошла к Юберу, у которого шла летучка – все курили и говорили одновременно, дружно звонили несколько телефонов, дым от сигарет и гвалт стоял невероятный.
Фани добралась до Юбера и крикнула ему в ухо: «Мне нужно два отгула! Юбер посмотрел на неё отсутствующем взглядом, и продолжал говорить по телефону. Потом положил одну трубку и поднёс к уху другую, которую грел до этого на огромном животе.
– Ну, так как?!! – ещё раз прокричала Фани. Шеф обреченно махнул на неё рукой.
– Будем считать этот жест разрешением, – подумала она, пробираясь к двери между стульями своих говорливых коллег. Заехала домой, переоделась, взяла все деньги, которые были у неё в доме, так, на всякий случай. Аккуратно сложила в конверт фотографии Натали, с ними она не расставалась никогда и уложила всё в старый ридикюль, который когда-то подарила ей Мария Спиридонова. Вышла, закрыла за собой дверь и спустилась вниз.
– Боже мой, Серёжа! Если Семёнов не врал, то Натали работает у него, какое счастье, – думала Фани по дороге в аэропорт Орли. И ещё, как ученик двоечник постоянно, словно боялась забыть, повторяла: «Музей Альбертино…музей Альбертино. Её била нервная дрожь.
Венский аэропорт Швехат оказался маленьким, уютным, почти игрушечным и нереально чистым. «Не то, что «Орли», – подумала Фани, – здесь, как в операционной». Особенно её поразила брусчатка на полу аэропорта. «Да, – уже вслух подумала Фани, – в России брусчатка только на Красной площади, вокруг Лобного места, где рубили головы непокорным. Недруг представила – на Лобном месте гильотина! «Вот чего не хватает Советам», – подумала она, поёжилась и пошла на остановку такси.
Таксисты всего мира одинаково болтливы, видимо, это часть их профессии. Фани немного понимала по-немецки, но австрийский не знала вовсе, хоть и языки эти родные братья. Она прочла на счётчике имя Петер, и просто назвала адрес: Музей Альбертино.
– Вы русская, я угадал?
– Да, когда-то, очень давно я жила в России.
– А мой дед приехал сюда ещё до революции.
Они ещё немного поговорили о России, пока не въехали в центр города.
– Справа собор Святого Стефана, – сообщал Петер, а вон там Венская опера, – «Сердце красавиц склонно к измене и к перемене…», – запел он неожиданно крепким и красивым тенором. Фани была потрясена.
– А почему вы не там, а здесь, за рулём?
– А что, все гондольеры Венеции поют в опере? – он громко рассмеялся, – мой дед, мой отец были извозчиками, а по голосу я им и в подмётки не гожусь. Зато я слушаю здесь лучшие голоса мира, в десять лет я услышал Шаляпина в «Мефистофеле» Бойто и с тех пор заболел оперой. Я всю зарплату трачу на посещение оперы, я ведь пока холостой. Во-о он там, за городской Ратушей ваш музей, мадам. Считайте, что приехали, дальше пешеходная зона.
Фани рассчиталась и тепло попрощалась с Петером. На козырьке великолепного дворца стояла огромная конная статуя, и казалось, что этот мираж, как гигантская старинная каравелла, плывёт ей навстречу. Фани взяла билет, купила красочный буклет и вошла в музей.
Из буклета было понятно, что замок этот принадлежал династии Габсбургов, а конкретно эрцгерцогу Альбрехту. «Иначе и быть не могло, не пролетариям же», – подумала она. Фани прошла через парадный зал, стены которого были декорированы старинной золотой парчой, и поднялась на второй этаж, следуя стрелке с надписью «выставка советских художников».
До её закрытия оставался час. «Всю эту красоту и за неделю не осмотришь», – с сожалением думала она. Фани быстро прошла зал Дюрера, затем Мунка и остановилась у Ван Гога, Дега и Энгра – здесь никого не было, и она решила написать записку Сергею, в которой просила его о встрече. Будучи человеком опытным, она понимала, что без «сопровождающих» ни одну делегацию из Союза не выпустят.
Стрелка привела её в небольшой зал, по которому лениво слонялось несколько человек, они что-то обсуждали и неприлично громко смеялись. На картинах была сплошь красная кавалерия на марше, на отдыхе, в атаке, с саблями наперевес.
В самом углу висел маленький офорт, Фани сначала прошла мимо, но остановилась и вернулась к картине. Уплывала вдаль рыбацкая шаланда, а сквозь её парус просвечивало кроваво-красное солнце. «Предчувствие» С. Абросимов. Евпатория 1917 год.
Тридцать лет назад эта рыбацкая шаланда начала свой путь на её глазах. «Боже, мой! – думала Фани, – тридцать лет, как один день!». За её спиной опять нарочито громко рассмеялись. Фани резко обернулась и, собрав весь свой небогатый запас немецких слов, послала их в одно… в одно не очень приятное место.
Оставив изумлённых знатоков живописи соображать, куда это их всё-таки послали, она повернулась и пошла в другой конец зала. Она всё искала глазами Сергея и не находила его. Неужели его сегодня не будет? Придётся искать по гостиницам, а это уже хуже. Фани обошла почти весь зал и в нише стены увидела портрет, который заставил её остановиться и замереть.
Прекрасная греческая богиня сидела на камне посередине волшебного, будто зеркального озера, и смотрела на своё отражение. Изящный поворот головы на длинной, лебединой шее, прекрасная, отливающая светлой бронзой кожа просвечивала сквозь полупрозрачную тунику и из глубины Зазеркалья, из-под воды всплывало отражение её лица. И столько в нём было боли и муки, беспощадного желания вынырнуть, наконец, и вдохнуть глоток воздуха, что Фани стало не по себе. Внизу была подпись «Незнакомка».
Она отошла, присела на банкетку и достала очки, медленно подняла голову и ещё раз посмотрела на картину. Из под воды на неё умоляюще смотрели глаза Натали. И тут она увидела Абросимова – в самом дальнем углу зала он надписывал редким посетителям буклеты. Жиденькая очередь быстро таяла, Фани подошла и встала в самый её конец. Она открыла буклет с портретом «Незнакомки» и вложила туда записку.
Сергей постарел, Фани внимательно его рассмотрела, но белый смокинг по-прежнему сидит идеально, а седина его только украшает. Да и его любимые очки в золотой оправе ему к лицу, заключила она. Подошла её очередь, Фани опустила вуалетку, открыла буклет с запиской и протянула его Сергею, руки её дрожали: «Cafe «Central». Жду вас в десять вечера. Умоляю, приходите! Я мать Натали Дюпре».
Абросимов автоматически поставил свою подпись, мельком пробежал глазами записку, и тут, с опозданием, смысл прочитанного дошёл до него. Он хотел побежать за этой женщиной в странной шляпке, но очередь всё не заканчивалась. «Переводчик» придержал его за руку и заставлял дежурно улыбаться оставшимся посетителям. Сергей и улыбался, как кукольная марионетка, а в голове вальсировала одна и та же фраза из записки «Ямать Натали Дюпре»…
Фани, изнемогая от нетерпения, бродила по Вене. Прокатилась по центру на роскошной коляске, в которую были впряжены две белые лошади с красными лентами в гриве. Потом зашла в собор Святого Стефания, помолилась Богородице, зажгла и поставила короткую толстую свечу к сотням других, уже горящих. «Вот сколько людей уже обращались сегодня к Богородице с просьбами, подумала она, – сегодня не забудь обо мне, Господи, – прошептала Фейга, выходя из храма.
