Фани, изнемогая от нетерпения, бродила по Вене. Прокатилась по центру на роскошной коляске, в которую были впряжены две белые лошади с красными лентами в гриве. Потом зашла в собор Святого Стефания, помолилась Богородице, зажгла и поставила короткую толстую свечу к сотням других, уже горящих. «Вот сколько людей уже обращались сегодня к Богородице с просьбами, подумала она, – сегодня не забудь обо мне, Господи, – прошептала Фейга, выходя из храма.
Идти больше никуда не хотелось, и ноги сами несли её к кафе Central. До встречи ещё оставался целый час. «Лучше там подожду, – подумала Фани, сгорая от нетерпения. Она вошла в кафе, осмотрелась и открыла дверь с надписью DAMEN WC.
Поразили её не огромные, в потолок зеркала, этого добра и на Елисейских полях хватало, а тихо, будто с небес, льющаяся музыка и флакончики духов, расставленные повсюду. Толк в духах Фани понимала и с чисто женским любопытством открывала каждый флакончик и, как знаток, вдыхала все эти ароматы. И, как истинный патриот Франции, резюмировала: «Да, здесь приятная музыка, красиво, но до наших духов Шанель № 5 им ещё далеко».
Фани сняла шляпку, припудрила нос и щёки, поправила причёску, внимательно посмотрела на своё отражение в зеркале «старая ты кляча», и пошла в зал. В первом узком и длинном зале всё было занято, зато в следующем – круглом и огромном, в самом углу, за барной стойкой был свободный столик. Правда, за ним сидел какой-то тип, весьма подержанного вида, с кружкой пива, в потрёпанной шляпе, надвинутой на самые глаза.
Она попросила разрешения присесть, мужчина кивнул головой. Фани села к столу, а ридикюль поставила на соседний стул, так, на всякий случай, чтобы не заняли. Она внимательно осмотрела зал, пристально вглядываясь в лица мужчин, сидящих за соседними столиками. Абросимова среди них не было. Фани перевела взгляд на соседа по столику и сразу узнала его. Сергей сменил костюм, надел подержанную шляпу и простенькие очки, что полностью изменило его внешность. «Это мою записку, Сергей, вы читали сегодня в музее», – и она откинула вуалетку с лица. Абросимов поднял голову и посмотрел на Фани долгим, пристальным взглядом художника и в ту же секунду понял, кого так мучительно долго ему напоминала Натали.
Сергей откинулся на спинку стула, судорожно снял и снова надел очки. Глаза стали огромными, кровь отлила от щёк, будто он увидел перед собой покойника, которого только что сам закопал и присыпал землёй.
– Фа-а-а-ни?! – даже не сказал, а выдохнул он, – как?… ты жива? Тебя же….
– Потом, Серёжа, потом! Расскажи, как там Натали, как случилось, что она работает у тебя?
Быстро достала пакет с фотографиями – Вот смотри, – лихорадочно говорила Фани, руки её дрожали, – видишь, эти фото я получала каждый год, а портрет «Незнакомки» гениальный, поверь мне. Ты, Серёжа, гений.
Сергей бережно перебирал фотографии, постепенно приходя в себя. Он рассказал Фани историю появления в их доме Натали, о том, как они с Абрашей любили её, а сам всё время думал, как сказать ей о главном?
– А потом, когда родилась Дора, – она так стиснула его руку, что Сергей чуть не вскрикнул от боли, – ты ничего не знала, Фани!? У тебя теперь есть внучка!
– Давай, выпьем Серёжа шампанского, раз появился такой повод. У меня теперь есть внучка! – всё время повторяла Фани, и крестилась куда-то в потолок.
Они выпили и Сергей подробно рассказал ей о том, как они жили все эти годы. О том, как в сорок первом Абрам ушёл на фронт, да и сгинул, «Погиб, наверное». Ещё про то, как жили они дружной семьёй с Абрашей, Натали и Дорой, которая «маленькая копия Натали». Затем извинился, встал и ушёл в мужскую комнату. Там снял очки, умылся холодной водой и решил, что нужно сказать ей правду. И Абросимов вернулся в зал. Счастливая Фани встретила его улыбкой.
– Хочешь ещё шампанского, Серёжа?
«Сейчас или никогда», – подумал он и взял её горячие ладони в свои сильные руки художника.
– Её больше нет, Фани… Натали умерла. Этот портрет я написал уже после её гибели.
Закачался зал, начали оплавляться и стекать струями огромные хрустальные люстры в зале, лица официантов превратились в белые безликие маски, а затем и вовсе исчезли. Наступила тьма, стало холодно и… пошёл снег.
– Где я?… Почему снег?.. Я в России, а вот моя сестрёнка… но она же сгорела тогда, живьём… А, это ледяной карцер…
Путались и рвались на куски мысли Фани. Вокруг неё суетились и бегали официанты, Сергей держал её голову в своих руках. Резкий запах нашатыря ударил ей в голову, пелена спала, Фани очнулась от глубокого, почти смертельного обморока. Зал стоял на своём месте, люстры по-прежнему висели на потолке, Сергей сидел напротив. В голове звенело, но она была на удивление ясной и чистой.
– Как это случилось, Серёжа? – спросила она ровным, бесстрастным голосом.
– Это случилось ещё в сорок третьем, зимой. Я в тот день работал в Баковке, писал портрет Будённого, а когда приехал в Москву, то увидел во дворе милицейские машины и много людей, которые фотографировали, что-то там замеряли и к Натали близко никого не подпускали. Тогда я поднялся к себе в мастерскую и увидел её оттуда, сверху. Она лежала в снегу, раскинув руки, и вокруг была кровь. Я понял, что она мертва.
На счастье Дора в этот день была в детском саду, в группе продлённого дня. В её квартире всё было перевёрнуто вверх дном – они явно что-то искали. За день до этого меня вызывали на Лубянку и некий полковник Семёнов очень интересовался Натали и какой-то коробкой с плёнкой. Я сказал, что никогда ничего похожего у Натали не видел. Я звонил потом этому Семёнову. Он сказал, что слышал об этом самоубийстве и выразил соболезнование. Только я ему не верю, Фани, мне показалось, что он гадкий и лживый человек. Не могла Наташа сама выпрыгнуть из окна, они заставили её сделать это.
– А Дора? Где Дора?
– Я потом поехал за ней в сад, но там мне сказали, что её забрал какой-то пожилой мужчина. И сколько я не искал её со всеми моими связями, ничего выяснить не удалось. Как ты себя чувствуешь, Фани? Выпей воды….
– Как я себя чувствую? – усмехнулась она, – как может чувствовать себя труп?
Абросимов нервно взглянул на часы
– Меня могут хватиться в гостинице наши «кураторы», ты извини меня, Фани.
– Иди, Серёжа, я в порядке, доберусь сама. Иди с Богом.
Сергей подошёл, обнял и поцеловал её
– Держись, Фани, Дору мы найдём, это я тебе обещаю. И вышел.
Фани смутно помнила, как она прилетела в Париж. Также она не могла понять, кто её провожал и посадил на самолет. Вспомнила только, что по какому-то невероятному совпадению в аэропорт её отвёз тот самый поющий таксист. Кажется, его звали Петер.
Домой она вернулась утром следующего дня. Сил идти на третий этаж не было, и она решила вызвать старый, изношенный, видимо, ещё со времён Наполеона, лифт. Сегодня, наверное, был праздник и лифт всё-таки приехал.
Перед дверью она долго искала ключи сначала в сумке, а потом и в карманах. И вдруг она почувствовала запах… запах знакомой сигары, от которого её начал бить озноб. Она узнала бы его даже в аду. Фани поднялась на последний этаж, вызвала лифт-калеку и спустилась вниз.
Она приехала в маленькую, частную гостиницу, где хозяином был итальянец и зарегистрировалась под именем Мелинды Брюс, это было имя одной её приятельницы по редакции. «Хоть я и не публиковала материалы в газете под своим именем, они меня вычислили», – подумала Фани, и с ужасом подумала о Семёнове, о том, что будет, если они меня достанут. «Лучше бы меня сожгли тогда, в этой проклятой бочке, или отрубили голову – слишком много для одного человека горя и несчастий».
Она заказала ужин в номер – бутылку Шардоне и мясо, к которому до утра так и не притронулась. Так и просидела Фани до утра, вспоминая Натали и всю свою изломанную, проклятую Богом жизнь. Под утро она высыпала всё из своего старого ридикюля на стол: фотографии Натали, буклет с выставки Сергея и ненужные уже ключи от квартиры. И последним упал на стол маленький холщовый мешочек, о котором она давно забыла.
Фани достала из него маленькую фигурку с верёвочкой на шее, из тюремного хлебного мякиша, который давно превратился в камень. Покрутила её перед глазами и впервые всерьёз подумала о смерти. Но тут же внутри её родилось и прозвучало пока непривычное слово – Дора. «Господь милостив, – думала она, – пока он не подарил мне смерти, хотя мог сделать это много раз, значит, для чего-то я ещё нужна на этом свете. Буду нести свой крест, пока смогу и замаливать грехи свои». Немного подумала, а вслух сказала: «Это если получится».
Ранним утром, когда Париж только просыпается и последние уборщики уходят с его улиц, Фани вышла из гостиницы. Она разбудила крепко спящего в машине молодого таксиста, и они поехали на Рыночную улицу. Там, почти напротив Пантеона, была единственная в этом округе круглосуточная почта. Фани попросила конверт и бланк у смуглой и красивой особы, которая, похоже, этой ночью спать и не думала – от неё приятно пахло хорошим шампанским и духами Шанель № 5. «Алжирка», – безошибочно определила Фани. Она присела за самый дальний столик в углу почты и написала на конверте адрес:
