После взятия в 1453 г. Константинополя Магометом II, госпитальеры остаются последней опорой христианства в Восточном Средиземноморье. И какой надежной! Великому магистру Пьеру д'Обюссону с шестьюстами рыцарей удается отбить семидесятитысячное войско Магомета II! Баязет II в знак добрых отношений дарит д'Обюссону десницу Иоанна Крестителя, по преданию, перенесенную евангелистом Лукой из Севастии в Антиохию...
С 1531 г. Великим магистром становится Филипп де Вилье де л'Илль-Адан. Двухсоттысячное войско Сулеймана Великолепного прибыло на Родос. Полгода длится осада: триста рыцарей сокращают турецкое войско наполовину. Но им не устоять: последний трехдневный штурм – и де л'Илль-Адан подписывает условия капитуляции. Иоанниты выбиты с Родоса. 25 декабря 1522 г. орденские галеры с приспущенными флагами отчаливают от теперь уже чужого Родоса, увозя частицы креста Господня, мощи святого Иоанна, чудотворный образ Божьей Матери Филермской, архивы ордена и ключ от города Родос.
Семь лет странствий: Крит, Мессина, Витербо... Наконец под давлением папы Климента VII Карл V уступает рыцарям-госпитальерам Мальту с островами Гоццо и Комино – за что обязаны посылать ему одного охотничьего сокола в год. 26 октября 1530 г. де л'Илль-Адан прибывает в г. Биргу – тогдашнюю столицу Мальты. Братство госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского становится Мальтийским орденом. И уже в 1535 г. 10000 христианских пленников отбиты ими у алжирских пиратов.
21 августа 1557 г. гроссмейстером ордена становится Жан Паризо де Ла Валетт. Он обновляет всю фортификацию острова.
«Та фортеца построена на каменной горе пречудесным разумом, – пишет Петру I его стольник Толстой. – Какие в той фортеце поделаны крепости, бастионы... и иные всякое дела, того описать подробну невозможно... и какие крепости учинены от неприятельских бомбов, того описать подлинно не могу; и так говорят, что та фортеца во всем свете предивное чудо...»
И в 1565 году семидесятилетний Великий магистр во главе гарнизона в 600 рыцарей и 7 500 кондотьеров выдержал на острове Мальта четырехмесячную осаду и заставил отступить турецкий флот и сорокатысячную армию. Потери были страшны: у турок – половина армии (20 000 чел.), у ордена – 240 рыцарей и 5 000 солдат...
28 марта 1566 г.: заложен новый город, новая столица Мальты. Через два года де Ла Валетт умрет, но город будет носить его имя. Здесь будет созданы лучшая в мире Морская академия, университет, библиотека – одна из крупнейших в Европе (Наполеон попытался вывезти ее, но она затонула вместе с кораблем)...
Битва при Лепанто: 7 октября 1571 г испано-венецианский флот предметно объясняет туркам, чьи в лесу шишки и кому принадлежит Средиземное море. Три мальтийских галеры (в числе соединенных сил) ведут бой с 30 турецкими судами... После этой битвы – последней битвы гребных флотов – турки навсегда утрачивают власть над морем...
Орден воздвиг замки во многих городах Азии, Европы, Африки... Не было в Европе герцогства, где бы ни нашлось недвижимости, принадлежавшей иоаннитам, не говоря о собственном торговом флоте, банковских конторах во всех странах Европы...
Со времени великого магистра де ла Кассьера (1572-1581) патенты на звание мальтийских рыцарей стали получать папские инквизиторы, заимевшие свою резиденцию на острове. А при Раймонде де Рокафуле (1697-1720) Россия, ища международной поддержки против турок, впервые завязывает сношения с мальтийскими рыцарями. В 1697 году фельдмаршал Петра I Шереметев, через Польшу, Венецию, Рим, отправился с официальным визитом на Мальту, где и стал кавалером Мальтийского ордена.
С 1748 года при дворе Елисаветы пребывал посланник великого магистра, кавалер Сакромозо... И тогда же с ним познакомилась Екатерина. Впрочем, предоставим слово ей самой:
«Около этого времени приехал в Россию кавалер Сакромозо. Уже давно не приезжало в Россию мальтийских кавалеров и вообще тогда было немного иностранцев, посещающих Петербург... Он был нам представлен; целуя мою руку, Сакромозо сунул мне в руку очень маленькую записку и сказал очень тихо: «Это от вашей матери». Я почти что остолбенела от страха перед тем, что он только что сделал. Я замирала от боязни, как бы кто-нибудь этого не заметил... Однако я взяла записку и спрятала ее в перчатку; никто ничего не заметил. Вернувшись к себе в комнату, в этой свернутой записке (в которой он говорил мне, что ждет ответа через одного итальянского музыканта, приходившего на концерты великого князя) я, действительно, нашла записку от матери, которая, будучи встревожена моим невольным молчанием, спрашивала об его причине и хотела знать, в каком положении я нахожусь. Я ответила матери и уведомила ее о том, что она хотела знать; я сказала ей, что мне было запрещено писать ей и кому бы то ни было под предлогом, что русской великой княгине не подобает писать никаких других писем, кроме тех, которые составлялись в Коллегии иностранных дел и под которыми я должна была только выставлять свою подпись, и никогда не говорить, о чем надо писать, ибо коллегия знала лучше меня, что следовало в них сказать... Я свернула свою записку, как была свернута та, которую я получила, и выжидала с тревогой и нетерпением ту минуту, чтобы от нее отделаться. На первом концерте, который был у великого князя, я обошла оркестр и стала за стулом виолончелиста д'Ололио, того человека, на которого мне указали. Когда он увидел, что я остановилась за его стулом, он сделал вид, что вынимает из кармана носовой платок, и таким образом широко открыл карман; я сунула туда, как ни в чем не бывало, свою записку и отправилась в другую сторону, и никто ни о чем не догадался»...
Le silence du peuple est la leєon des rois45.
Епископ Бовэ – Людовику XV. 27 июля 1774 г.
45*Молчание народа – урок королям (франц.).*
В эти дни Екатерина остро ощущала вакуум вокруг себя, которого не мог заполнить граф Никита Иванович Панин. Шуваловы со сцены практически ушли, Петр Иванович умер; способностям других елисаветинских вельмож она не доверяла. Воронцов, не присягнувший Екатерине, пока не узнал о смерти Петра III, не был тем не менее уволен в отставку, хоть и отошел от значительных государственных дел. Внешними делами России занимался тот же Панин, заведовавший всеми делами коллегии, хотя канцлером он никогда не был. Екатерина вернула из ссылки Бестужева-Рюмина, но этого было мало, и это были не ее люди: она не верила им. Бестужев – вот уж у кого судьба! как его швыряло вниз! как возносило! – годился теперь только на мемуары. Он и написал в 1763 году книжку: «Утешение христианина в несчастии, или стихи, избранные из Священного Писания», да еще перевел ее на французский, немецкий, шведский и латинский языки. А та гвардейская молодежь, благодаря которой она пришла к власти, была еще слишком зеленой. Екатерина осыпала их наградами, допустила к делам, но... видела, что их время еще не пришло.
А опора ей ой как нужна! Екатерина была еще настолько неуверенна в себе, что собиралась даже заключить брак с Григорием Орловым. Идею поддерживал Бестужев-Рюмин, склонив на свою сторону иерархов церкви. Павел не знал этого, но, узнай он, оптимизма бы у него не прибавилось. Супружество с Орловым означало бы, что государыня, скорее всего, объявила бы наследником другого сына, Алексея Григорьевича Бобринского. Екатерина ни на минуту не забывала о нем. Отданный сразу после рождения в семью камергера В.Г. Шкурина (как его племянник), он был вывезен в сельцо Елизаветино (под Гатчиной)...
Панин, воспитатель великого князя и защитник его интересов, знал о марьяжных проектах Бестужева и Орловых. И он нашел точные слова, чтобы этот брак расстроить. Императрица однажды вроде бы и не совсем всерьез спросила его: как бы он отнесся к такому браку? Панин иронически поморщился:
«Приказание императрицы для нас закон, но кто же станет повиноваться графине Орловой»?..
За той усмешкой мелькнуло императрице что-то совсем иное: отдаленная угроза мятежа, неповиновения... И она, понимая, что балансирует на слишком тонкой жердочке, не осмелилась менять status quo. Кроме того, в обществе ходили толки о том, что убийство Петра III произошло не без ее участия, и этим клеветникам следовало заткнуть рот. В любом случае нужно поторопиться с коронацией.
Между тем Павел Петрович слег. Не особенно крепкое здоровье его стало еще хуже. Вечерами у него был жар, ноги опухали. Одни врачи говорили о приступах ревматизма, который усугубляется из-за влажного воздуха в императорских покоях; другие склонялись к тому, что царевич страдал заболеванием крови.
Однако Екатерине было необходимо присутствие сына на коронации, которая должна была сделать легитимным совершенный ею государственный переворот. Врачи не сочувствовали страданиям царевича и в один голос заявили, что он вполне в состоянии сопровождать свою августейшую мать в Москву. Более того, перемена климата пойдет только на пользу больному ребенку.
