ровный простор моря. В воздухе слышались звуки людских голосов, веселого плеска волн, пенившихся белой каймой вдоль черных скалистых берегов. Обширная степь трепетала от счастья под солнечным теплом, травы сверкали росой, и даже легкий утренний ветерок шелестел в свежей листве деревьев как-то особенно жизнелюбиво. Казалось, так велика радость природы, так ярки ее краски и столь неистощима ее щедрость, что и сквозь толщу земли и камня, туда, в подземелье, к людям, лишенным всего, должны бы проникнуть свет и тепло солнца.
На самом дне каменоломен, в дальнем тупике, куда вели узкие путаные штольни, на камне, на спине, подложив под голову руки, лежал Ковров. Он только что покинул галерею, где партизаны в бешеной спешке пробивали выход на волю. Он решил уснуть хотя бы на один час.
Ковров закрыл глаза, закутался в шинель, но долетавшие до его слуха бормотанье, чавканье и вздохи партизан не давали ему уснуть. Это первая смена бойцов, работавшая по прорытию выхода, обедала: грызли сырой ячмень и жевали ремни.
Ковров представил себе все кушанья, которые ему приходилось есть в своей жизни или которые он видел, как ели другие: жирные борщи, мясо вареное, жареное, крутые, сытные каши, рыбы всех сортов и всячески приготовленные. Судорожно глотнув слюну, он вспомнил, что отец отдал его в услужение хозяину трактира десятилетним мальчуганом без жалованья, за харчи, рассчитывая, что сын его будет там хорошо кормиться. Вспомнил, как однажды вместе с другими подавальщиками он принес в хозяйскую квартиру и расставил на столах множество жареной, печеной и вареной снеди, надушенной всякими вкусными приправами, с жирными подливами… Ковров с поразительной ясностью восстановил в памяти все запахи этого хозяйского именинного обеда. Вспомнил — и устыдился себя. Еле отогнав от себя неотвязные мысли, Ковров попытался было уснуть, но другие думы с еще большей настойчивостью охватили его: будет ли прорыто окно к свету, осуществится ли последняя, отчаянная надежда?
Коврову почудилось, что он уже видит через прорезанный выход зеленые поля, родное море, сады с цветущими акациями. Он вспомнил о любимой девушке, с которой встречался когда-то вот в такую же пору лета в саду у моря. Вспомнил Ирину…
Ковров порылся в карманах, среди множества бумаг и пустых патронов нашел маленькую пожелтевшую фотографию девушки, долго рассматривал портрет, то приближая, то удаляя его от глаз, и медленно двигал губами, словно шептал нежные слова. Потом он спрятал фотографию и, вытянувшись на камне, стал грустно насвистывать.
— Да чего свистеть, товарищ Ковров! Спой.
— Отведи душу, — просили партизаны, тесно обступая Коврова.
— Давай-ка энту штуку, любовную. Про молодость хочется вспомнить, — сказал пожилой бородач.
— Ха-ха-ха…
— Тю-у, глянь на него, ему еще молодость надо! — смеялись вокруг. — Ну, ну, давай «Своды», «Своды» давай!
— Не до песен теперь, — глухо ответил Ковров.
— Да брось, товарищ Ковров, душа песен хочет, — умоляюще твердил матрос.
Ковров поднялся, откашлялся и затянул приятным, высоким голосом:
Прощайте, подземные своды,
Вы видели, как я страдал,
Свет дивный прекрасной природы,
Я снова тебя увидал…
Партизаны подхватили песню. Глаза их сверкали радостью, словно они действительно вырвались на волю, словно оставили позади суровое свое подземелье.
Вдруг раздался крик:
— Товарищи, что он делает?!
В стороне от поющих стоял Василий Хрони. Он держал в обеих руках кусок мяса, жадно грыз его, страшно смеялся, озираясь по сторонам, говорил:
— Товарищ Ковров, корешок мой! Смотри, ведь тут мало самому, а они вот лезут: отнять у меня хотят…
Хрони потерял рассудок.
2
— Товарищи, готовьте винтовки, проверьте, все ли в исправности. Приготовиться к бою и сидеть на месте, пока не дам распоряжения. Скоро будем выходить.
Ковров с небольшой группой партизан вышел из тупика. Только он отошел на один перекресток, как заметил в ответвлении тусклый мерцающий свет.
— Зайдем посмотрим, что там, — предложил Ковров партизанам.
— Зайдем, конечно. Тут пятый взвод должен быть.
В ответвлении, на узком перекрестке, вокруг чадящей коптилки сидела группа партизан. Некоторые повернули головы, тупо смотря исподлобья.
— Вы что делаете? — спросил Ковров.
— Ничего, — ответил один партизан и отвернулся, медленно двигая челюстями.
Эти люди были страшны — опухли, обросли кудлатой длинной щетиной, у всех ярко блестели глаза, глубоко запавшие в орбиты. Они, не обращая внимания на Коврова, громко чавкая, что-то жевали.
Ковров, всмотревшись, увидел, что партизаны пересыпали в пригоршнях зерна пшеницы. Тут же, рядом, лежали двое умерших. Один из них как сосал камень, утоляя жажду, так и остался в этом положении — окоченел, крепко-накрепко прижав губы к стене.
Ковров приказал партизанам идти в тупик и там готовить оружие, а сам решительно направился к месту прорытия выхода.
В длинном туннеле под самым потолком, на взгроможденных каменных глыбах, стояла коптилка, струилась мутным светом, слабо озаряя потолок.
— Кто идет? — раздался голос из темноты.
— Свой, свой, — отозвался Ковров и сказал пароль.
— Проходите.
Ковров с партизанами поднялся наверх по глыбам, подошел к огоньку и увидел часового.
— Где Пастернаев?
— Вон там — работает.
— Ну, как дела?
— Хорошо, к свету подходим.
Вскоре из дыры показался на четвереньках человек. Он тянул мешок с землей, за ним следом выползал другой.
Ковров полез в дыру.
Во всю длину нового узенького туннеля стояли фонари, лампы, по обе стороны в копоти лежали люди, руками отгребали землю и передавали вниз из рук в руки, точно по конвейеру. С искаженных лиц лился пот. Они обдирали до крови свои опухшие руки, готовы были зубами грызть камень, чтобы ускорить свое спасение.
Все так же осторожно, стараясь не шуметь, откалывали партизаны известняк по маленькому кусочку. Ведь могло быть так, что именно там, где рыли выход, находился часовой, который по подземному шуму угадал бы намерения партизан.
Ковров, лежа на боку, осторожно вдавил штык в землю потолка. Штык свободно прошел вверх. Ковров весь подался вперед и быстро зашептал:
— Ход пробит, пробит!.. Может быть, там ночь, гасите лампы!
Когда задули коптилки и Ковров осторожно вытащил штык, сверху, точно звездочка, засиял бледный свет. Все взоры устремились в эту точку. И долго молчали партизаны, впившись глазами в эту искорку давно не виданного дня.
Работавшие тихо сползли вниз.
— Ну, товарищи, все готово! — произнес Пастернаев.
— Выход есть! Есть выход! — радостно заговорили в темноте.
— Наконец, дождались…
— Андрей Андреевич, мы тебя спасли одного, а ты нас всех спасаешь.
Ковров обнял, прижал к себе и крепко поцеловал старика.
— Погоди благодарить. Неизвестно, что нас там ожидает. Все может быть, — тихо говорил Коврову старик.
Партизаны взволнованно перешептывались. На ощупь ступая ногами, спустились под уклон
