То ездили они по улицам с кожаными мешками и метали во все стороны золотой пенязь, который ромеи ещё в древности прозвали "невра тон прогматон", то есть нервом всего сущего.
Город открывался перед ними своей пышностью, своими излишествами, величием, но и убожеством одновременно. Улицы от солнца защищены были арками, над этими арками, устремляясь в небо, возвышались дома богатеев, вельможи занимали своими домами все площади Константинополя, а мрачные улицы, куда никогда не проникало солнце, отдавались бедноте и чужеземцам. Там всё время учинялись грабежи, убийства, всякие преступления, которые боятся дневного света. Мусора на улицах скопилось столько, что передвигаться можно было разве лишь на ходулях. В грязи утопали люди, кони, возы. Зато когда послов наконец позвали во Влахернский дворец над Золотым Рогом, то императорские препозиты повели их средь многоголосого пения, игры органов, по роскошным улицам, украшенным гирляндами цветов, увешанным в портиках коврами и дорогими тканями, заполненным шумными праздничными толпами.
Послы были приняты василевсом Мануилом в тронной палате Влахернского дворца. Император, в пурпурном облачении, пурпурных сандалиях, сидел на золотом троне, над ним нависала поддерживаемая золотыми цепями золотая корона, усеянная изумрудами, бриллиантами такого блеска, что, как говаривали, ночью улавливали они в свои грани сияние луны и освещали палату будто днём.
Дулеб передал Мануилу грамоту Долгорукого на красном пергамене с золотой печатью, а Берладник поднёс дары для василевса, среди которых были меха буртасских лисиц и чёрных бобров, зелёные перлы величиной с голубиное яйцо, огромная плаха золотисто-прозрачного янтаря с навеки заключённым в нём морским коньком.
Это было лишь начало того, что должно было длиться многие месяцы. Церковные богослужения пышные в Софии и в других церквах, ловы в Филопатийских садах, игрища на ипподроме, бои медведей, леопардов, львов, забавы в виллах Пропонтиды, конные состязания, в которых Мануил выступал против Берладника и даже был не единожды побеждён, после чего выставлял своего двоюродного брата Андроника Комнина, похожего, словно родной брат, на Берладника, с той лишь разницей, что один был рус, а другой был чёрен, один привёз из далёкой Руси отвагу, честность, великодушие, а другой, обиженный тем, что не ему достался трон, плёл интриги, изменял, не останавливался ни перед насилием, ни перед коварством, мечом, ядом, был жестоким, празднословным, неблагодарным, не боялся ни бога, ни черта, отличаясь в то же время умом, находчивостью, насмешливостью, по красоте своей он равен был Берладнику, отчего ни одна женщина не могла устоять против его чар, они с императором превратили в любовниц двух родных сестёр, своих племянниц Феодору и Евдокию, соперничали перед женщинами в ловах, в развлечениях, в военных походах. Андроник превосходил Мануила во всём, но у него не было трона, который имел тот.
В довершение ко всему, как это ни странно, Андроник был двоюродным братом Берладнику, потому что матерью Комнина была княжна из Перемышля, дочь покойного князя Володаря.
Дулеб часто встречался с дочерью покойного князя Мстислава Евпраксией, выданной замуж за Мануилова стрыя. Она была уже вдовой, много лет изучала хворости людские, написала книгу о лечении мазями, быть может самую первую такую книгу во всей Европе. В народе прозвали её Зоя Добродея. Дулеб с почтением слушал эту невысокую женщину, с тихим, сдержанным голосом, удивляясь, что она может иметь такого жестокого брата, как Изяслав.
В древности повелось так, что по всей империи разъезжались императорские посланцы, привозили в Константинополь красивейших девиц и уже сам василевс выбирал для себя жену. Каждая ромейская девушка могла стать императрицей. Но уже давно прошли те времена, императоры стремились укрепить свою силу благодаря бракам с дочерьми и сёстрами сильнейших правителей. И вот матерью Мануила была Ирина Угорская, в жены император взял Ирину Германскую, сестра его должна была стать теперь Ириной Русской, на что василевс после длительных размышлений и колебаний - не столько подлинных, сколько напускных - наконец дал согласие, и вот ранней весной лета тысяча стопятидесятого русские лодьи, забрав царевну с её слугами, рабами, павлинами, попугаями, обезьянами, собачками, с её конями, ослами, с её одеждой, украшениями, книгами, всяческой утварью, встав под благословение патриарха Феодора (на месте князя Юрия рядом с Ириной поставлен был роскошный князь Иван, чему царевна откровенно радовалась), отплыли из Золотого Рога, прошли тесные изгибы Босфора и вышли на волны Русского моря.
Принцесса разделяла всех людей на людей царской крови и священников. Остальные не существовали для неё. Это было нечто такое, как кони, ослы или же ещё ниже - черви. Поэтому Берладник с первых дней был причислен к приближенным, а Дулеба принцесса вряд ли и заметила. Он отплатил ей за это в день отплытия, когда на последнем приёме сказал императору Мануилу:
- Везём величайший ваш дар - жену для великого князя киевского. Отважусь напомнить, однако, сказанное вашим поэтом при обручении будущей жены вашего императорского величества: "Всё знаем, что муж превосходит жену, - следовательно, то же самое соответствие должно быть применено и к взаимоотношениям между двумя державами". Вы даёте жену, Русь - мужа. Не мои это слова - поэта вашего Продрома.
- Следует ли вспоминать слова какого-то там ничтожного человека? пренебрежительно улыбнулся император, а все ромеи с неприязнью посмотрели на Дулеба, невеста же впервые заметила его и словно бы даже испугалась этого молчаливого, но, как видно, умного и гордого человека.
Плыли они долго и медленно. Ромейка привередничала, то и дело приказывала приставать к берегу, а когда за Дунаем появились в их сопровождении берладники, Ирина захотела, чтобы для неё устраивали игрища, бои, ловы, часто читала книги о любви, приглашая к себе князя Ивана, а заодно и Дулеба, чтобы тот объяснял Берладнику некоторые места, трудные для понимания. Каждое утро слуги собирали росу для умывания принцессы, на руках у неё всегда были перчатки, она душилась благовониями, смазывалась мазями и маслами, одета была в шелка, ела не руками, а золотыми вилками.
Привыкшая к придворному поклонению, к ухаживаниям, к невоздержанности в наслаждениях, принцесса весьма откровенно проявляла свою благосклонность к Берладнику; наверное, считала она, что князь киевский ещё великолепнее этого одетого во всё красное красавца, ибо не мог же он выбрать посла, который превосходил бы его своими мужскими достоинствами. Поэтому думала, что она как бы обращается к своему далёкому мужу, вычитывая из своих книг для князя Ивана: "Когда приникнет к моим стопам, и, приникнув, стиснет их, и, стиснув, поцелует, и, целуя, будет скрывать поцелуй, я тоже приникну к его стопам, и стисну их и, стискивая, поцелую, но скрывать поцелуев не стану".
Забывая о своей перезрелости, разогретая вином, а ещё более безудержной фантазией, прибегала она при Берладнике и Дулебе к размышлениям вслух о том, как будет проходить её свадьба в Киеве:
- Звенят трубы и органы, звучат сладкие песни, вокруг веселье, смех и радость, цветы и лавр, ковры и влатии стелются по земле, на стенах парча, золото, серебро, столы накрыты, постели под покрывалами, палаты убраны и обкурены фимиамом, поварни полны яств, слуги приготовлены - среди них множество красивых девушек. На дворе идёт турнир, в портиках и на гульбищах множество рыцарей, жён. Приносят вина, сладости, плоды. Птицы поют в клетках, прыгают олени, серны, лани, в садах бегают гончие, агорянские собачки редкостной миниатюрности нежатся на руках у дам, по столам прохаживаются попугаи, над столами летают соколы, кречеты, ястребы, возле дверей приготовлены осёдланные кони, все двери открыты настежь, в палатах стольники без устали хлопочут, струятся фонтаны, снова раздаются звуки труб - и жених идёт со своей свитой, а жены приводят невесту и усаживают за стол. Беседа о любви и веселье. Невеста безмолвствует.
После всего муж ведёт молодую жену на брачное ложе под пологом, на этом пологе - звёзды, солнце, луна из золота, по краям сверкают четыре рубина, перина обтянута невиданной тканью, всяческие звери, обрамленные виноградной лозой, только плоды у неё из перлов, листья из самоцветов. "Я тот, кого привела сюда твоя красота", - это говорит он.
А Долгорукий тем временем забыл не только о брачном ложе с ромейской царевной - он не ведал утром, где приклонит голову ночью, потому что, утратив Киев, утратил, казалось, всё, - не имел ни для лодьи пристанища, ни для коня простора, остались для него одни лишь надежды.
Он посылал гонцов навстречу Владимирке Галицкому, который где-то шёл на подмогу. Сыновья Андрей, Борис и Глеб присоединились к галицкому князю, и уже тут Изяслав понял, что не усидит в Киеве, не успеет натешиться вновь обретённым столом, он выпросил, хоть и малую, дружину у стрыя Вячеслава, взамен снова поставив князя на своё место, позвал орду берендеев и тотчас же выступил против Владимирки. Однако берендеи, ещё и не увидев супротивника, повернули своих коней возле речки Уши и бежали. Киевляне же сказали Изяславу проще и откровеннее:
