экран, правда никто и никогда ему не звонит. Не знаю, кого он ждет или почему решился на долгую дорогу в столь преклонном возрасте: вид у него такой, будто он находится на пороге смерти. И всегда возмущается тем, что неверные мочатся стоя.
В этом убогом гостевом доме на берегу моря нас человек десять: все приехали из разных мест, все чего-то ждут. Нас могут оставить или отправить восвояси, мы-то уже ничего не решаем: по какой пойти дороге, кому довериться, придется ли вновь взяться за биту и убить человека. Это в прошлом. Скоро и воспоминания испарятся, словно вода.
Достаю из шкафа абайю [1] Афры. Жена слышит шорох и встает, поднимая руки. Она заметно постарела, а ведет себя как ребенок. Волосы Афры по цвету и на ощупь напоминают песок – с тех пор как мы перекрасили их для фотографии на паспорт, осветлив прежнюю арабскую шевелюру. Я закручиваю их в тугой узел и оборачиваю вокруг ее головы хиджаб, закрепляя заколками, а жена, как всегда, направляет мои пальцы.
Работница соцслужбы приедет в час дня, встречи с ней проходят в кухне. Она будет спрашивать, как мы попали сюда. Станет искать причину отправить нас обратно. Но если я буду выбирать слова, если смогу убедить ее, что я не убийца, тогда останемся здесь – счастливцы, поскольку приехали из самой преисподней. Марокканец не столь везучий, ему придется найти более веские аргументы. Он сидит в гостиной у стеклянных дверей и бережно держит в руках бронзовые карманные часы, словно инкубаторное яйцо. Он смотрит на циферблат и ждет. Вот только чего?
Завидев меня, он говорит:
– Не работают, понимаешь ли. Остановились совсем в ином времени.
Марокканец поднимает эти застывшие часы за цепочку и легонько раскачивает, а я смотрю, как блестит на свету
бронза
накрыла город под нами. Мы жили на холме, в домике с двумя спальнями. С высоты нам открывалось море разномастных крыш с чудесными куполами, минаретами и видневшейся вдалеке цитаделью.
Нам нравилось сидеть весной на веранде: мы вдыхали ароматы пустыни и любовались, как опускалось за горизонт красное солнце. Летом мы прятались в доме: включали вентилятор, наматывали на голову мокрое полотенце и опускали ноги в тазик с холодной водой, поскольку кругом стояло пекло. В июле земля трескалась от засухи, но в нашем саду всегда росли абрикосы, миндальные деревья, тюльпаны, ирисы и рябчики.
Когда пересыхала река, я спускался к пруду, чтобы набрать воды для полива сада. В августе мы словно пытались воскресить мертвое тело: все кругом погибало, сливаясь с пустыней. Стоило появиться небольшой прохладе, и мы выходили на прогулку, наблюдая за парящими в небе ястребами.
В моем саду стояло четыре улья, один поверх другого, остальные же находились в поле на восточной окраине Алеппо. Мне не нравилось оставаться вдалеке от них. Я просыпался ни свет ни заря, еще до призыва муэдзина к молитвам. Ехал тридцать миль до пасеки, добираясь туда с первыми лучами солнца. Поля были залиты мягким светом, на одной чистой ноте гудели пчелы.
Они казались мне идеальным сообществом, крошечным раем среди хаоса. Рабочие насекомые улетали подальше в поисках пищи. Они собирали нектар с цветков лимона и клевера, семян чернушки и аниса, эвкалипта, хлопка, терновника и вереска. Я заботился о пчелах, подкармливал их, следил, нет ли болезней или паразитов. Иногда строил новые ульи, делил колонии и выращивал королев – брал личинок из чужой колонии и смотрел, как пчелы-кормилицы давали им маточное молочко.
Позже, в сезон сбора урожая, я проверял, сколько меда произведено в ульях, ставил соты в медогонку и наполнял бочонки, соскребая с низа рамок остатки золотистого нектара. Я защищал пчел, следил за тем, чтобы они были сильными, здоровыми и способными справиться со своей работой – производить мед и опылять поля, обеспечивая нам жизнь.
С пчеловодством меня познакомил мой кузен Мустафа. Его отец и дед занимались пчелами в зеленых долинах к западу от хребта Антиливанских гор. Мустафа соединял в себе ум гения и сердце мальчишки. Он много учился и стал преподавать в университете Дамаска, исследуя состав меда. Поскольку он находился в разъездах между Дамаском и Алеппо, то попросил меня заниматься пасеками. От него я многое узнал о пчелах, их поведении и способах манипуляции ими. Из-за жары они становились агрессивными, но Мустафа научился понимать их. Когда на летние месяцы университет закрывался, кузен приезжал в Алеппо. Мы усердно работали и в итоге стали мыслить как пчелы и даже ели как пчелы! В сильный зной нам помогала пыльца, смешанная с медом.
В самом начале нашей совместной работы – тогда мне было двадцать – мы делали ульи из растительных материалов, смешивая их с глиной. Позже заменили пробку и керамику на деревянные ящики. Вскоре у нас уже насчитывалось свыше пятисот колоний! Наши пчелы давали как минимум десять тонн меда в год. Их было множество, и благодаря им я чувствовал себя живым. Вдали от них мне казалось, будто закончился огромный праздник. Годы спустя Мустафа открыл магазин в новой части города. Кроме меда, он продавал и косметику на его основе, ароматные кремы и мыло, средства для волос – и все от наших пчел. Бизнес он открыл для своей дочери. Уже в детстве она мечтала изучать сельское хозяйство, желая пойти по стопам отца. Мустафа назвал это место «Рай Айи» и пообещал передать дело ей, если она будет хорошо учиться. Девочке нравилось бывать там, вдыхать сладкие запахи, втирать в ладони крем. Для своего возраста Айя была довольно смышленой. Как-то раз она сказала: «В мире пахло бы как в нашем магазине, не будь в нем людей».
Мустафа не искал спокойной жизни. Он всегда стремился учиться новому, создавать большее. Еще ни в ком я не видел подобного качества. Наше совместное дело росло, появились крупные клиенты из Европы, Азии, с Залива, но именно я присматривал за пчелами, Мустафа доверил все мне. По его словам, я обладал несвойственной мужчинам чуткостью, понимал ритмы жизнедеятельности и образ поведения пчел. Кузен оказался прав. Я научился слушать их, говорил с ними, как с единым организмом, словно у них одно на всех сердце, ведь пчелы работают вместе. Даже убивая в конце лета трутней, чтобы сохранить запасы еды, рабочие насекомые все равно действуют слаженно. Танцуя, они общаются друг с другом. Не за один год пришло ко мне понимание, но, когда я осознал все это, мир уже не выглядел прежним.
Летели годы, пустыня
