Адам от неожиданности присел на траву, Фейга опустилась рядом с ним. Впервые на его памяти, тётя Фейга говорила с таким напором и металлом в голосе и Адам понял – шутки закончились. Он достал сигареты – закурили.
– Значит, поступим следующим образом, – Фейга не узнала голос Адама.
Чётко артикулируя слова, он сказал:
– Дело серьёзное, я должен переговорить с шефом. Загрузка нашего транспорта у них на аэродроме занимает пять-шесть часов, немцы народ чёткий. Если мне разрешат отлучиться в советский сектор на пару часов, то я попробую вам помочь. Если нет – не обессудьте.
Погасил сигарету, встал и пошёл к воротам и бросил через плечо:
– Я позвоню тётушке в семь вечера, постарайтесь быть рядом. И ещё. Напишите ваше послание, я возьму его с собой… К тому же я обязан буду показать этот текст своему начальству. Он оглянулся и посмотрел на Фейгу долгим, профессиональным взглядом, будто впервые увидел её.
Фейга вернулась домой и села писать письмо Абраму.
«Дорогой Малыш! Не падай в обморок, это я, твоя «Вера Холодная». Вот видишь, мы оба живы, и за этот подарок будем благодарить Бога до конца дней своих. Тогда, на вокзале в Евпатории, ты сказал, что найдёшь меня, чтобы ни случилось. Вот теперь я нашла тебя и это счастье. Абраша, доверься полностью подателю сего письма, это верный друг. Умоляю! Напиши, где эта проклятая плёнка, ведь Натали убили из-за неё. Это сделал известный тебе человек, он же сломал всю мою жизнь. Я хочу вернуть ему этот должок. Обнимаю. До встречи. Твоя Фаин».
Вложила листок в конверт, заклеивать не стала. Раздался стук в дверь и вошёл Адам, таким серьёзным Фейга его ещё не видела. Она молча протянула ему конверт:
– Это самое важное письмо в моей жизни, поверь.
– Обещаю, сделаю всё, что в моих силах, тётя Фейга, – он подошёл и, как всегда, поцеловал её в щёку.
– Вечером созвонимся.
Она видела в окно, как он нежно попрощался с тётушкой, сел в машину и она резко сорвалась с места. Вот теперь Фейга могла заняться тем, о чём мечтала столько лет. Она достала семёновскую Библию и внимательно изучила адрес на листке. Её послание сначала должны были получить в маленьком болгарском селе Лозенец, одна часть которого была на турецкой стороне, а другая на болгарской.
Из-за этого здесь шли многолетние споры и склоки, но без стрельбы, поскольку всё небольшое население этого гибридного посёлка давным-давно породнилось между собой. Фейга что-то слышала об этом селе и закрытом для всех, даже для нелегалов, почтовом ящике Семёнова, ещё тогда, когда работала в Турции.
До почты путь был не долгим, она находилась в квартале Мошава Германит (германский квартал) недалеко от Главной синагоги. Фейга специально пошла окружным путём, через Большой Кармель, чтобы ещё раз хорошенько продумать текст письма.
Почтовое отделение находилось в первом этаже старого трёхэтажного здания. На крыльце сидел, как ей показалось, очень пожилой человек, в пейсах и форме почтового служащего, на груди его красовалась бирка с надписью – Хаим.
На губной гармошке он лихо и безобразно фальшиво играл вечную Хаву Нагиву. Фейга вспомнила пленного немецкого солдата, там в горах у Де Голля, который так же лихо наяривал эту мелодию и точно так же безбожно врал. Вспомнила, как он рассказывал о своей бабушке еврейке: «Как и у Гитлера!».
Он был полуслепым и левая нога была короче правой на десять сантиметров, но после Сталинграда – всех забирали без разбора – косых, хромых и, даже, малолеток – он «воевал» в обозе и при первой возможности сбежал в лес, долго плутал, пока не попал в лагерь партизан.
Фейга написала на листке адрес, и Хаим долго рылся в толстых справочниках, потел, недовольно кряхтел и, наконец, спросил: – Это Турция или Болгария?
Фейга растерялась и механически брякнула:
– Болгария.
– Это совсем другое дело, – почти пропел Хаим, – или, как говорили у нас в Одессе, две большие разницы, мадам!
Он выдал ей конверт и несколько листов чистой бумаги. Фейга села за самый дальний столик пустого зала, достала Библию и попыталась собраться с мыслями и успокоится. От волнения у неё даже вспотели руки.
– Вот, товарищ Семёнов, извольте получить!
Развернула листок с шифром и сначала неуверенно, а потом, когда руки вспомнили эту невинную детскую игру, стала быстро заполнять клетки цифрами и буквами. Потом ещё несколько раз перечитала написанное и удовлетворённо подумала – Это, то, что надо, дорогой товарищ Семёнов! И, почему-то опять вспомнила о лезгинке. На конверте надписала адрес и тщательно, облизав языком его края, заклеила. Рассчиталась с Хаимом и пошла к выходу, потом вернулась и дала ему ещё десять шекелей:
– Смотри, не потеряй моё любовное послание!
Хаим расплылся в довольной улыбке:
– Ну, что вы, мадам, всё доставим в лучшем виде!
В монастырь Фейга добралась как раз к семи часам и сразу пошла к домику Симоны. Через открытые двери услышала, как она «щебечет» по телефону.
– Конечно, Адам, – подумала Фейга, – с кем ещё она может так разговаривать. Она осторожно постучала и крикнула:
– Можно войти, матушка Симона?
– Адамчик, милый, вот и сестра Фейга пришла, даю ей трубочку.
– Я поговорил с генералом, всё ему объяснил и поручился за вас, тётя Фейга. Шеф разрешил отлучится на два часа, меня на это время там на погрузке подменят.
– Спасибо тебе, – у Фейги даже перехватило горло, – удачи и береги себя!
Москва. 1957 год. Главное разведуправление КГБ СССР
После расстрела Берии и известного съезда партии, в конторе начались перемены. Стариков вычищали пачками, кого на пенсию, а кого и в «места не столь отдалённые». Засидевшиеся на своих должностях молодые сотрудники потирали руки. Только генерал-лейтенант Семёнов, в свои почти семьдесят лет до сих пор сидел в своём огромном кабинете.
Среди молодёжи о генерале ходили легенды и внутри конторы его даже побаивались. Золотая звезда Героя висела на его кителе, в шкафу, на даче. За всю историю ведомства редко кто получал столь высокие награды.
Все знали, что эту свою звезду он схлопотал за то, что в тридцать седьмом вывез в СССР из республиканской Испании весь золотой запас, а это почти пятьсот тонн золота. Да ещё двести ящиков «художественных ценностей» – это были полотна классиков из музея Прадо, галерей Барселоны и Валенсии.
И сегодня посетители Эрмитажа и Пушкинского могут полюбоваться на них. Его коллеги, старики пенсионеры ещё помнили, что ему особо доверял Железный Феликс. Вот такой шлейф тянулся за генералом, и в знак признания его былых заслуг перед отечеством, новое руководство назначило именно его консультантом по вопросам безопасности при ЦК КПСС.
Теперь он был вхож не только на Старую площадь, но и в Кремль. Одним словом, все эти годы после войны и госпиталя жил генерал на своей любимой даче спокойно, летом поливал цветы и дышал воздухом, зимой с удовольствием ходил на лыжах. В конторе появлялся два раза в неделю, да и то, если вызывало высокое начальство.
Сегодня генерал выезжал с дачи в скверном настроении – мучило жестокое похмелье. Накануне заезжал Петрович, и запасы армянского коньяка на даче сильно поубавились. Наехало что-то, словно чувствовал генерал, что завтра наступит конец его беззаботной жизни. Сегодня его раздражало всё – от вышколенного порученца Турчанинова в собственной приёмной, до радиоточки в кабинете, откуда неслась бесконечная чушь о достоинствах кукурузы.
Он вырвал шнур приёмника из розетки и вылил пол-графина воды в пересохшую глотку.
– Всё, пора. Пошли они все к чёртовой матери вместе со своей кукурузой и отчётами. Буду я им диссидентов ловить, вот пусть молодняк и ловит, а я своих давно переловил. Надо писать рапорт, к чёрту, на пенсию.
Неожиданно проснулась громкая связь с приёмной:
– Товарищ генерал к вам Петр… Простите, к вам полковник Мутко.
– Пусть войдёт, – рявкнул Семёнов.
Петрович вошёл с папкой наперевес, держа её перед собой, как щит, ибо давно знал крутой нрав хозяина, мог и пепельницей запустить.
– Мать твою, хохляцкая морда! Ты что мне вчера наливал, – голова, как отсиженная нога! Отравить хотел, гад?!
– Та, шо вы, Владимир Иванович, о то ж ваш добрый коньячок и пили, совсем по чуть-чуть.
– Ага, по чуть-чуть! Я утром четыре пустых бутылки выкинул!
– Так, товарищ генерал, о то ваше поганое настроение заливали, вот хорошо и пошло.
Генерал подозрительно покосился на пунцовые щеки и весёлые, на выкате глаза Петровича.
– А откуда это вы, товарищ полковник, с утра такой весёлый нарисовались?
– Тю, так заходил до хлопцев из первого управления, ну, вы знаете, те, шо глушат врагов наших, вот по пятьдесят капель и приняли, исключительно для здоровья.
