– Тю, так заходил до хлопцев из первого управления, ну, вы знаете, те, шо глушат врагов наших, вот по пятьдесят капель и приняли, исключительно для здоровья.
– Не контора стала, а сборище алкашей и дебилов, – подумал Семёнов, – посмел бы кто-нибудь при Феликсе Эдмундовиче с утра пятьдесят капель принять! Что там у тебя?
– Я и говорю, шо пока хлопцы в буфет бегали, а у них там распечатки вражьих голосов на столе лежали, так я за последнюю неделю и полистал, посмотрел, так, на всякий случай. И попалась мне на глаза одна знакомая фамилия, ну, очень интересная фамилия, товарищ генерал.
И Петрович аккуратно подвинул через стол папку поближе к Семёнову. Генерал читал долго и внимательно, потом молча встал, подошёл к сейфу, достал оттуда бутылку коньяка и два стакана. Плеснул в стакан Петровича, себе налил полный и, как всегда, не глотая, залил коньяк в своё лужёное горло. Поморщился, выдохнул, взял дольку лимона и медленно разжевал её вместе с корочкой.
– Так значит, жив Абраша, – задумчиво произнёс генерал. Интересное кино получается, опять эта плёнка всплыла, чёрт бы её побрал.
– Так, товарищ генерал, вспомните, когда вы после госпиталя приехали мы у этой натурщицы усё вверх дном перевернули, нема там этой плёнки. Врёт всё эта морда жидовская.
– Нет, Петрович, не врёт он. Подыхали мы тогда в одном окопе с ним, и шансов выжить не было ни одного. Перед смертью не врут, это я по себе знаю. А то, что вы обосрались тогда при обыске – это уже ваша вина.
– Так, то ж новый препарат был, никто не знал, что у неё крышу сорвёт.
– Не знал… идиоты! У кого ты теперь спросишь, у неё?! Ладно, – Семёнов безнадёжно махнул рукой, – свободен. Ты эту папку никогда не видел, усёк?
– Так точно, товарищ генерал!
– Обошлось, думал Петрович, выходя из кабинета.
Генерал нажал на кнопку переговорного устройства и рявкнул в него своим простреленным горлом: «Ко мне никого не пускать!» Ему надо было серьёзно подумать. Семёнов подошёл к окну и посмотрел вниз, на улицу – памятник его шефу стоял на месте, вокруг ездили редкие машины, два поста ГАИ, как всегда, несли круглосуточное дежурство у здания конторы.
На его столе лежала распечатка полного текста интервью Абрама Лифшица с радиостанции «Немецкая волна». Там он подробно рассказывал о митинге, о том, что Фани не стреляла в Ленина, а стреляли двое чекистов и он даже может назвать их имена. И про плёночку всё выложил. «Из чекистов той поры я остался один, – думал Семёнов, – если информация уйдёт, трясти будут меня».
А то, что она уйдёт, генерал ничуть не сомневался. Он абсолютно точно знал, что жёны новых руководителей с большим интересом слушают эти самые «голоса», да ещё потом обсуждают это по телефону, дуры!
Значит, нужна достоверная легенда о том, что Лифшиц ярый враг советской власти, дезертировал с фронта, и после этого интервью остался в ФРГ. И, конечно, спеть про клевету на наш строй, происки политических врагов и. т.д. А главное, попросить дополнительного финансирования на открытие ещё двух станций радио глушения повышенной мощности.
Генерал ещё раз, на всякий случай, прокрутил в голове предполагаемый разговор в ЦК, спрятал папку в сейф и присел за стол. Только сейчас он почувствовал, как устал. «Да, нервишки начинают сдавать. И ещё раз подумал о пенсии.
Сегодня он решил переночевать на Чистых прудах, в своей городской квартире. Квартиру эту холостяцкую он не любил и ночевал здесь крайне редко. С Лубянки ехали по Мясницкой, и около Главпочтамта Семёнов приказал шофёру остановиться. Он вдруг решил проверить свою абонентскую ячейку, арендованную ещё до войны. Это и был тот самый законсервированный «почтовый ящик», в который он не заглядывал уже несколько лет.
Предчувствие и на этот раз не обмануло генерала – в ящике лежал конверт. Он положил его во внутренний карман, купил пару свежих газет и вернулся в машину. Шофёра ему поменяли недавно – чёрт его знает, кому он на меня стучит. Генерал развернул газету и буднично сказал:
– Я передумал, едем на дачу.
По дороге он гадал, кто из нелегалов мог выйти на эту связь. Таких персон было три – в Аргентине, Голландии и ГДР, правда, всплыла в памяти ещё одна фамилия – Каплан. «Это вряд ли, – думал генерал, – если она и жива до сих пор, то легла на дно очень глубоко и вряд ли возобновит их «дружбу».
Где-то что-то случилось и, наверняка, не очень хорошее. Сквозь рубашку конверт начинал жечь кожу, под левой лопаткой заныло сердце, «плохой признак», – подумал он. Чутьё редко подводило генерала. Когда доехали, он вышел из машины и попытался полной грудью вдохнуть хвойный воздух вековых сосен – не получилось.
Открыл дверь дачи, по привычке осмотрелся, потом зашёл в коридор и запер за собой дверь на тяжёлый стальной засов. Не раздеваясь, открыл свой потайной кабинет и набрал шифр на кодовом замке сейфа. Достал и выложил на стол браунинг, вскользь, подумал – «стрелял из него у Михельсона», потом папку с подборкой вырезок из старых газет, из которой выпал какой-то листок.
Семёнов поднял его: «Совершенно секретно. Феликс Дзержинский». «Это про Фани», – механически отметил он. Толстая папка с надписью «1934 год. XVII съезд партии». Здесь хранились сто двадцать шесть протоколов голосования. Этих голосов тогда и не хватило Кирову для того, чтобы стать вместо Сталина Генеральным секретарём партии. Досье на себя и на Свердлова.
Он вспомнил, как во время похорон Железного Феликса, когда вся контора стояла у Кремлёвской стены, он незаметно исчез из толпы. Бегом пробежался до Лубянки, кабинет шефа был открыт, и он без труда вскрыл его сейф. Достал оттуда эти досье и через полчаса уже слушал речи на траурном митинге. Товарищам сказал: «Живот прихватило».
Потом он не раз вспоминал об этом и благодарил себя за интуицию и находчивость. Оказалось, что Дзержинский знал всю его подноготную, начиная с филерской службы в Охранном отделении. Якова Михайловича тоже давно пасли и знали обо всех его связях с левыми эсерами и организацией террористических групп.
– Вовремя шеф отдал Богу душу, неизвестно, когда бы он пустил в ход эти самые досье, – не раз и не два потом вспоминал генерал. Но все эти мысли улетучились из головы, когда в самом нижнем отделении сейфа он, наконец, нащупал и достал то, что искал – маленькую, величиной с ладонь, Библию.
Генерал сел за стол, водрузил на нос свои старые очки и вскрыл конверт. Обычно отправитель, его старый агент, надписывал адрес, откуда приходила шифровка. Семёнов прочёл: «Израиль. Хайфа». От неожиданности снял и снова надел очки, перечитал ещё раз, ошибки не было. В Хайфе агентов, выходящих на этот ящик, не было.
Часа полтора он заполнял клеточки, менял цифры на буквы и наоборот: «Детская игра, конечно, но интересно, что получится в результате», – думал генерал. Наконец он расставил слова и буквы в нужном порядке, теперь готовый текст лежал перед ним.
Семёнов встал и, чтобы размять затёкшую спину, несколько раз обошёл вокруг стола, не отрывая глаз от расшифрованного текста. Так голодный зверь, истекая слюной, кружит вокруг добычи, которая уже никуда не денется. Затем резко сел на стул, надел очки…и буквы заплясали у него перед глазами. Ему казалось, что они издеваются над ним, прыгают и корчат рожи. «Наверное схожу с ума…». Генерал встал, вышел на кухню, умылся и выпил прямо из чайника холодной воды. Вернулся к столу и прочёл расшифрованное письмо.
«Семёнов. Ты исковеркал мою жизнь, ты убил мою дочь. Это ты стрелял в своё коммунистическое божество, ты истинный Иуда. Теперь я знаю, где плёнка от завода Михельсона. Обещаю тебе, твою рожу будут крутить во всех кинотеатрах Запада. Как же будут счастливы твои новые руководители: чекист стреляет в Ленина! Вряд ли они тебя простят. Твои же товарищи подвесят тебя на крюк за одно место, а потом сожгут в бочке, как ты хотел когда-то сжечь меня. Не жди этого, адвокат Иуды, начинай намыливать верёвку уже сейчас. Поступи так, как сделал твой кумир. Будь ты проклят».
Генерал перечитал это послание несколько раз. Он хорошо помнил ту ночь в Париже, когда в него входили немцы, он тогда еле успел выбраться из города. «Вот тебе, Семёнов, и пенсия», – подумал он. Ему вдруг, до обморока, захотелось спать – организм просил защиты. Так было всегда во время чрезмерных нервных перегрузок.
Не раздеваясь, он рухнул на диван, и заснул безо всяких сновидений. Проснулся генерал задолго до рассвета. Полежал с закрытыми глазами ещё немного, досчитал до тридцати, как когда-то в молодости, и легко, будто какая-то пружина подбросила его тело, вскочил с дивана. «Ну, что, Фани!? – говорил он, выливая на себя таз с ледяной водой, – ты войну мне объявила!?». И, растираясь махровым полотенцем, чего не делал много лет, продолжал свой диалог с ней: «Давай, посмотрим! Ха, Иуда! Всё ваше племя, иудейское, битое молью и проказой, всё лезет и лезет куда-то. Будь моя воля, стёр бы вас с лица земли! (Ну, не любил генерал евреев) Мою рожу, говоришь, будут крутить? Верёвку намыливать!? Ах, Фани…смешная Фани, с кем ты связалась?», – кричал в голос Семёнов, поднимая забытые гантели. И, отдышавшись, тихо проговорил: «Да, Иуда. Я, как и он, хотел изменить мир… у меня не получилось».
