Уж тут-то «лицу библейской национальности» с немецкой фамилией остается одно: стать оптимистом! А у меня к доктору Герцману постепенно зреет громадное чувство благодарности. Постепенно оно распирает меня изнутри так, что опасаясь за целость своего тощего остова, я решаюсь выплеснуть на Герцмана хотя бы часть этого чувства во время утреннего обхода. Не рассчитывая на свой чахлый интеллект, я призываю на помощь безотказного графа и после обращения:
— Давид Самуилович, — сразу переключаюсь на цитирование:
Я считаю вас самым знающим врачом, а главное, самым добросовестным человеком на свете, и во всех случаях жизни ваши слова для меня — тот светоч, который, как солнце, освещает мне путь!
Палата замирает в изумлении. Герцман смотрит на меня долго и озадаченно, близоруко мигая добрыми глазами и протирая большие очки… Мои соседи, как гусаки, вытягивают шеи все длиннее, длиннее — небось, такие красивые слова никогда не слышали!.. Вдруг, хлопнув себя по лысине, доктор хохочет:
— Откуда, молодой человек, позаимствовали вы столь велеречивую тираду?
— Из «Графа Монте-Кристо»… — чистосердечно признаюсь я.
— Юноша! У вас не просто хорошая память, а потрясающая! И это после того, что было с вами?!! А я подумал о переселении душ! Ну, думаю, поднапутали на том свете, как бывает в гардеробах, выдали современному пареньку залежалую дворянскую душу из позапрошлого столетия, судя по тому, насколько велеречиво стал изъясняться мой больной! Говорят, в психиатрии бывают такие казусы… Ну, голубчик, вы меня удивили, рассмешили, а главное, порадовали! От всей души рад! И за вас, и за вашу душу, то бишь память. Побывав на том свете, некоторые оставляют там, как галоши в гардеробе, свою душу вместе с памятью, а потом им заново приходится учиться… А теперь граф Монте-Кристо, предъявите мне ваш нахально воскресающий организм!
С хищным интересом, как кот у мышиной норки, доктор через деревянную трубочку долго вслушивается: не шевельнется ли в моем организме какой-нибудь затаившийся микроб? А быть может, просто пытается узнать: есть ли еще что-нибудь внутри моего бестелесного остова, кроме памяти и оптимизма; и заодно понять: а на чем там душа держится? От долгого прослушивания засыпает моя бдительность, и вот тут-то Герцман вдруг ка-ак проедется чем-то холодным мне по ребрам — звонким, как батарея отопления! От такой шуточки я очень жизнерадостно ржу — такие забавы беспризорники называют юмор вручную…
— Рефлексы в норме, а легкие подживут! «Все хорошо, прекрасная маркиза… ни одного печального сюрприза…» — декламирует доктор Герцман и добавляет улыбаясь: — Медицина утверждает, что жизнь полезна, если приправлять ее юмором! И хорошее настроение для пациента — лучшее лекарство! Но для вашего изящного организма необходимо еще одно лекарство: пи-та-ние! Не просто питание, а обильное! Обжираться надо! Ешьте днем и ночью. Именно по ночам! Берите в тумбочку второй ужин… Сестра! Запишите: пусть ему привозят два ужина!.. Ешьте, улыбайтесь один раз перед едой, два раза после, а потом весь день через каждые пятнадцать минут! С утра и перед сном по пять минут гомерического хохота! И скоро будете гулять по Монастырской роще! Она тут рядом… Но, выходя даже в коридор, как следует одевайтесь! Как говорила моя незабвенная мамочка: «Додик, чтоб ты сдох, не вздумай простудиться!» И она была очень права, потому как любую большую жизнь можно испакостить маленькой простудой! Сестра, пожалуйста, получите для больного еще один теплый халат… для прогулок! Вот и все назначения… Порошки и уколы я отменяю. Это — для других, менее жизнерадостных…
Подышал доктор на очки, протер их, но не надел, а спрятав в прищуре близоруких глаз лукавую смешинку, сказал:
— Спасибочко за литературный комплимент! Мне он очень понравился. А на будущее советую: успевайте благодарить врача до лечения… вдруг потом будет поздно? Китайский император хорошо платил врачам, пока был здоров, но стоило ему чуть приболеть — врачи оставались без зарплаты! А уж если император умира-а-л… то всем его врачам — вжик! вжик! вжик! — отрезали головы! Так появилась знаменитая китайская медицина с упором на хорошее питание…
И уже хохочет жизнерадостный доктор Герцман у соседней койки. И кажется, что лечение больных для Герцмана не нудная работа, а радостная встреча с приятелями!
* * *
То, что еда — залог здоровья, эту истину постиг я до знакомства с китайской медициной. Общепитовские заведения всегда были для меня самыми уважаемыми учреждениями. И тут, в больнице, как только научился я удерживать свой организм в вертикальном положении, могучий инстинкт питания чуть ли не волоком повлек меня туда, откуда призывно пахло пищеблоком. Когда я, придерживаясь за стенку, чтобы сквознячком меня не сдуло, впервые появился в столовке, молоденькая бабеночка, убиравшая со столов, взглянув на меня, засмеялась и пропела:
А мой миленок не пижон —
Натурально рыжий он…
И была эта бабеночка с умопомрачительными округлостями пышненькой фигурки так распрекрасна румяной чистой красотой здоровой молодой женщины, что почувствовал я дополнительную слабость в коленках, располагающую к тому, чтобы опуститься на них и молиться могучему божеству питания, прелестная жрица которого только что явилась предо мной. Если есть у людей богиня любви, то почему нет богини питания? Питание важнее: питаться можно и без любви, а каково любить без питания?!
И тут на раздаче появляется еще одна, точно такая же жрица питания. Может быть, сестра, а может быть… я бы ничуть не удивился, если бы увидел уходящую за горизонт шеренгу прекрасных жриц питания с волнительно закругленными бедрышками! Улыбаясь, вторая очаровашечка поет в унисон с первой:
А рыжие, да красные,
А на любовь опасные!
И в этот день — день первого свидания со жрицами питания — я показал им: любовь не единственный талант, присущий рыжим, кое-кто из рыжих и пожрать горазд! Не уронил я чести рыжих по этой части! После первой порции каши долго и терпеливо скребу я ложкой по пустой тарелке. А когда скребучим звуком внимание к себе привлекаю, то печально вздыхаю:
— А пайка без довеска — не авторитет…
После второй порции вздыхаю я еще глубже и трагичнее, выдыхая еще более глубокую философскую сентенцию:
— На человека не угодишь: одной пайки ему мало, а двух… двух тоже не хватает!
Оценили глубину философской мыслИ бабцЫ, выразили одобрение доступным для них способом — кокетливым хихиканьем. И… кладут третью порцию. А сами с интересом наблюдают: а что со мной будет? Лопну или нет? Съев третью порцию, я наклоняю голову к своему кормозаправнику, прислушиваюсь и комментирую:
А там аппетит просыпается — вот сейчас жор и начинается!
От души хохочут очаровашки и приглашают прийти через час на «снятие остатков» по кашке. Еще бы тут остатков не оставалось, где половина коллектива на ладан дышит! И повадился я ежедневно отъедаться за все, что в своей бродячей жизни не доел, а потом еще и в больнице мимо рта моего проехало, пока созерцал я миры запредельные. А в тумбочке у меня, как у хомяка, такой продсклад образовался, не только до утра, до весны прожить можно! Просыпаясь ночью, я, как вурдалак, чавкаю во тьме кромешной…
* * *
Наутро, увидев меня таким же ненасытным, закатываются от хохота пищеблоковские жрицы питания: молодые, ядреные, со всех сторон очаровательно закругленные. От смеха упруго колышутся их восхитительные выпуклости, волнующие воображение. А когда самая насмешливая, собирая посуду со стола, касается меня упругим бедром, а то прислоняется к моей спине нежной зыбкостью пышной груди, бросает меня в жар и перехватывает дыхалку…
Не спится ночью мне, как пушкинской Татьяне. Под нудный храп соседей в распаленном воображении ярко, почти осязаемо, возникают обтекаемо округлые прелести очаровашечек с пищеблока. Прелести, перед которыми, сняв шляпу, преклонил бы колени Кустодиев, понимавший сладость сдобных красавиц с фигурами допайковой эры. И в любовном томлении опять открываю я тумбочку с продуктовым запасом…
Каждое утро в вестибюле я придирчиво изучаю в зеркале свой «светлый образ»: тонкий, звонкий и почти прозрачный. На гибком, длинном стебельке шейки нахально, как пресловутый пестик (известно, для чего предназначенный!), торчит мой рыжий кумпол, свирепо ощетиненный отрастающими волосами. Ну и ну — репей семенник! Такое похабное зрелище не для детей до шестнадцати: рыжий пестик в период бурного полового созревания! И отойдя от зеркала, я решаю твердо и окончательно: больше не взгляну я в этот дурацкий мордогляд! Но после обеда непреодолимая сила опять влечет меня к зеркалу! И это не мазохистская страсть к самоистязанию зеркалом, а оптимистическая надежда на то, что после обильной еды что-то изменилось в моей жалкой внешности… хотя бы чуточку! Как хочется стать сильным, широкоплечим, мужественным, чтобы походить на мужчину, а не на тросточку с рыжим набалдашником!..
