"В сущности, здесь только завязка поэмы. Мне предстоит изобразить год жизни Петра Великого, златой век России", — думал Кантемир.
Попытка обращения к прошлому не состоялась в тот вечер. Кантемир был раздражен, и каждая похвала Петру непроизвольно перемежалась обличением тех, кто не желал следовать заветам великого преобразователя России.
Как это ни странно, мысли о Варе не вдохновляли его. Образ первой невесты в России прочно соединился с унижением, им испытанным, о котором он никогда не забывал и которое долго еще помогало ему прийти в состояние творческого раздражения для написания сатир, но никак не мадригалов.
Рождество кончавшегося 1730 года прошло невесело. Даже обычного семейного обеда не получилось. Правда, Анастасия Ивановна с сестрицей Катей, как всегда, обедали у них, к концу обеда приехал Матвей, извинившись, что задержали дела, Сербана и Константина не было. Антиох обменялся понимающим взглядом с Марией. Да, при отце такого не могло бы случиться.
Семья незаметно разваливалась, как рой пчел, потерявший матку. Анастасия Ивановна всем своим видом демонстрировала терпение. Падчерица ее заметно раздражала, к пасынкам она была снисходительней, особенно к Матвею. Антиоха коробило фамильярное обращение старшего брата с мачехой. Маленькая Катя, лицом очень похожая на отца, не решалась говорить с этими старыми дядями, которых ей велено было называть братцами, и строгой тетей, именуемой сестрицей. Братец Антиох, правда, иногда улыбался ей, и лицо у него было доброе. Катя односложно отвечала, на его вопросы.
Вскоре после обеда Анастасия Ивановна приказала подать карету и откланялась. Матвей и Мария вышли проводить ее на крыльцо.
Антиох ушел к себе в кабинет. Давно уже он намеревался закончить четвертую сатиру "К музе своей". Написана она была вся, оставалось лишь повнимательнее присмотреться к стилю и составить необходимые пояснения для читателя. Эту работу он делал всегда не спеша, обстоятельно. Сочинитель только тогда сочинителем может называться, когда читателя имеет, думал он. Без читателя он все едино что вино без застолья. "Четвертую сию сатиру писал автор в начале 1731 года". "Да, так обозначу, — решил Кантемир. — Пока все сделаю, как раз новый год настанет. — И продолжал: — После первой книги "Петриды" и всех тех стихов, которые до сих пор народу известны. Причина сея есть, что хочет он с музою своею договор учинить, чтоб впредь сатир не писать, и резоны тому ставит, что бедственно ремесло есть людям смеятися, и можно от того пострадать; но напоследок признает, что нельзя ему сатиру не писать, хотя бы знал неведомо что претерпеть".
Аккуратнейшим образом Антиох выписывал строки, нуждающиеся, с его точки зрения, в пояснении. Прежде всего он счел нужным определить для читателя типы — каких людей он имел в виду, упоминая их имена в сатире.
Кантемир писал: "Под именем Клеоба означает сатирик человека суеверного, который с глупости думает, что богопротивное есть дело смеяться бороде, и говорит, что нечистый дух в авторе бранит так достойно чтительное лица украшение". Точно так же пояснил он другие имена, не торопясь, испытывая удовольствие от этой работы. Основной труд, требующий от него напряжения сил, исполнен. И нет еще расставания с полюбившейся работой, нет еще отчуждения от нее. Та же слитность воедино, та же причастность к каждой строке и в то же время состояние облегчения, словно после миновавшей опасности. Одновременно составление примечаний было для Антиоха началом беседы с читателем, мостком к нему.
Кантемир всегда выписывал целую строку текста, в котором нужно было пояснить имя или непонятное слово. Как же иначе? Слово вне текста все равно что раздетый человек посреди дороги. Не знаешь, какого он сословия, каких привычек и какого ремесла, из какой семьи и кто его знакомые.
Но могу никак хвалить, что хулы достойно,—
Всякому имя даю, какое пристойно;
Не то в устах, что в сердце, иметь я не знаю:
Свинью свиньей, а льва львом просто называю.
Нескладно же, мне мнится, в доме стало гнати,
И рог громкий посреди Москвы надувати…
Кантомир не без удовольствия прочитал такие знакомые стихи и, выписав последнюю строку, пояснил: "Т. е. нескладно в городе полевые писать песни, ибо рог — нолевой инструмент". Как говорится — не садись не в свои сани. Да, каждый должен заниматься тем, к чему у него лежит душа. Все написанное должно быть сообразно и соответствовать образу мыслей автора и душевному его настрою.
Закончив четвертую сатиру "К музе своей", Кантемир стал готовиться к отъезду в Англию. Одновременно он решил все-таки закончить "Петриду". Но работа не ладилась. Кантемир хорошо понимал, что ограничиться последним годом жизни Петра никак нельзя: обязательно потребуется исторический экскурс в прошлое. Для этого нужно изучить множество материалов, которых не было под рукою.
Между тем наступило лето, и Антиох так и не закончил поэму. В душе его каждый раз пробуждалось чувство особой ответственности за это творение, должное прославить не столько его, сколько Россию. В часы работы над "Петридой" Антиох чувствовал себя россиянином. Впрочем, это сознание никогда не оставляло его.
"Аще и росски пишу, не росска семь рода", — сказал он как-то в стихах.
Рода он был не русского, но родиной своей считал Россию, поэтому и писал только по-русски. Для Кантемира литературная деятельность всегда была формой гражданского служения России, служения, от сердца идущего. Как же о русской славе и о русских бедах, о национальных пороках можно было говорить по-французски или по-гречески? Они бы не дышали тогда, его творения, были бы мертворожденными.
В эти полгода множество различных нужд обрушивалось ежедневно на его голову. Антиох спешил все переделать до отъезда. Сестра Мария помогала ему в сборах сколько могла и часто чувствовала себя обессилевшей оттого, что легко забывались необходимейшие вещи, а гора коробов и корзин росла с каждым днем.
Нет, положительно нельзя было в такой обстановке создавать Петру I словесный памятник, и Кантемир вновь отложил поэму, к которой ему больше так и не удалось вернуться.
Мария, хорошо знавшая брата, поняла, в чем дело.
— Ты всегда тоскуешь, когда перестаешь писать. Радость тебе возвращают лишь твои стихи.
Антиох не возражал.
— Может быть и так. Но как сядешь за "Петриду", когда кругом такая суета сует?
— Да ты, случалось, и не в такой суете писал.
— То сатиры! Их тогда и сочиняешь хорошо, когда раздражение испытываешь!
— Вот и пиши на здоровье сатиры, а поэма подождет!
Решение, предложенное Марией, было удивительно просто.
— Пожалуй, — легко согласился Антиох и вдруг повеселел. — Я все обдумал. Сатира будет называться "На человека". Подобная сатира есть у Буало, где он доказывает, что из всех животных человек самый глупый. Я же покажу, что он не только глупее всех скотов, но еще злее всех зверей и дичее всякого урода.
— Ах, Антиох, — мягко возразила сестра, — разве нет на свете хороших людей, что ты позволяешь себе обличать сразу всех?
— Неужели и ты, сестрица, не понимаешь меня? Да, я хочу сказать, что злость свойственна человеку и что со дня сотворения мира на земле и десяти добрых людей не бывало. Это ведь просто стихотворный прием, подобный тому, который есть в сатире Буало. Тот говорит, что во всем Париже только трех честных жен счесть может! Не считал же Буало всех честных женщин в Париже! Человеком мы ведь не только доброго зовем, но и злого. Добрых же людей от злых я весьма отличаю и лишь злонравию досадить хочу, во всем угождая добродетели.
— Я понимаю тебя, братец, но опасаюсь, что другие не поймут и ты себе очень повредишь перед отъездом в Англию.
— Да ведь из-за сатир меня в Англию и посылают. Не все ли едино — одной сатирой меньше, одной больше! То есть я имею в виду тех, кто моею судьбою распоряжаться волен. Я же так полагаю, что меня за сатиры не наказывать надо, а подле себя держать, потому что цель моя — наставить людей на путь добродетели.
Мария решила не перечить брату и попрощалась с ним, пожелав ему спокойной ночи. Антиох поцеловал Марии руку и проводил ее до двери.
— Да, я опишу в этой сатире все пороки человека, — сказал он себе твердо, оставшись один. — Проехавши от Москвы до Перу, не найти столь злобного и глупого животного, как человек.
Сатирические образы, давно ждавшие своего воплощения, теснились в голове: купец в заплатанном кафтане, сидящий на сундуке, полном серебра, но исходящий завистью к судье, в руках которого власть; пахарь, завидующий вольной жизни солдата, получив мундир, горюет об утраченном крестьянстве… Все жаждут изменить свою судьбу, один завидует другому, однако, обретя желанное состояние, тотчас мечтает о прежнем. Такова завистливая натура человека. Не меньшего осуждения достойно его непостоянство. Кантемир писал не быстро и радовался, когда одна строка ровненько вставала вслед за другой:
