Князь Черкасский был в смятении. Зятя Левенвольде он боялся, отказать ему смелости не имел. Неизвестно, как приняла Варвара появление нового жениха и долго ли отцу пришлось добиваться ее согласия. Злые языки уверяли, что уговаривать не понадобилось — Левенвольде был кавалер хоть куда, а роль придворной дамы в Петербурге не из последних. "Согласна", — ответила Варвара, и в доме Черкасских произошло тайное обручение молодых.
Извещение об этой помолвке убрало для Антиоха последнее препятствие перед дорогой на Запад.
1
В суматохе сборов Кантемир, занятый подготовкой к путешествию в Англию, едва нашел время заехать во Владычино к Феофану Прокоповичу.
Архиепископ был осведомлен о назначении Кантемира.
— И это всему свету на удивление! — сказал он, обнимая гостя. — За границей служить у нас родственников и подголосков графа Гаврилы Ивановича Головкина, то есть канцлера, назначают, чтобы всем близким удовольствие доставить. Сынок его Иван был в Париже при королевском дворе, ни с кем о делах переговорить не сумел, — теперь в Голландию переведен. Другой сынок, Александр, то в Берлин, то в Париж с поручениями скачет. Графа Миниха сын послан в Париж, Алексей Бестужев едет в Копенгаген. Уж не Алексей ли Михайлович Черкасский, тоже Головкина приятель, тебя в дипломаты обратил, чтоб на дочку его не заглядывался?
— Нет, я дому его не опасен, — отвечал Кантемир. — Там женихов знатнее и богаче меня ищут. Князю Черкасскому не за что на меня гневаться.
— И об этом знаю, — продолжал Феофан. — У тебя здесь недругов много. В посылку твою — лучше молвить, высылку — мог спроворить и князь Дмитрий Михайлович Голицын через того же Головкина. Твой брат Константин по-домашнему тестя попросил, чтобы решения Сената о наследстве не исполнять и всем наследством князя Дмитрия Кантемира ему, Константину, владеть. Живучи в Англии, передела добиться ты не сумеешь. На то и надежда у них.
— Не буду я требовать передела. Брат знает мой характер.
— Он может рассчитывать, что судиться с ним не будешь, но если служебный твой успех обозначится — зачем это ему? Его звание и чин по табели о рангах не значатся и по неписаному придворному счету изображаются так: зять его светлости князя Дмитрия Михайловича Голицына.
— Мой чин в табели есть, да не в помощь он мне — двенадцатый класс, поручик и до капитана еще не скоро дойду.
— Зато, как я недавно слышал, тебя хотели в Академию наук президентом пожаловать, как человека ученого, бодрого и политичного, да, видно, не сладилось дело.
— Об этом и я ведомость имел. Но поговорили и отставили…
— Теперь-то картина ясная, придется в Англию отправляться. Однако будем думать, что все к лучшему. Свет посмотришь, себя покажешь. Это не в полку и во дворцах караулы нести. Будешь сам себе командир. Доклады-рапорты в Петербург отошлешь — и сочиняй что захочется.
— Пока привыкну, так время немалое пройдет…
— Стану ждать новых сатир, — сказал Феофан. — И напрасно, князь, как бы со стыдом говоришь, что то да другое у Ювенала, Горация, Буало в свои стихи взял. Доброе да полезное как не брать? Разумный есть и человек и народ, который не стыдится перенимать доброе от других и чуждых. Безумен же и смеха достоин тот, кто от худого, да своего отстать не хочет, а чуждого и хорошего принять опасается.
— Не думал я так, преосвященный, — возразил Кантемир, — брал с оглядкой и взятое на русские нравы перелагал. Читателя о том извещал в примечаниях.
— Полно, полно, — сказал Феофан. — Я ж не упрекаю тебя. Пиши как нравится, все ладно будет. И помни о том, что я возгласил сочинителю сатир, еще не зная об имени твоем:
А я и ныне сущий твой любитель;
Но сие за верх твоей славы буди,
Что тебе злые ненавидят люди.
— Никогда не забуду, — ответил Кантемир. Глаза его были влажными.
Он уезжал. Что было ему терять?! Не удастся ли напечатать сатиры? Их стало пять — образовался сборник.
Чтобы издать книгу, нужно было получить разрешение. Вероятно, канцелярия Академии наук дать его не решилась бы. Нужна резолюция государыни…
А что? Вдруг советников не послушает и согласится?
Не писал он ей поздравительных стихотворений?
Зато помогал делом. А что он писал, можно объяснить.
Кантемир сочинил обращение к Анне Иоанновне — "Речь", которую постарался передать вместе с рукописью. Ничего не просит он для себя и о подготовленной своей книге не вспоминает. "Речь" должна объяснить — не пишет он похвальных стихов государыне вовсе не потому, что занят сатирами, осуждающими пороки, а оттого, что не чувствует в себе силы и способности прославлять Анну благонравну, под чьей властью, о чем известно ему, Россия радостно расцветает:
Все то, хоть скудоумен, и вижу и знаю,
Да ползать повадився — летать не дерзаю.
Поюся к твоим хвалам распростерт руку:
Помню Икара повесть, про дерзость и муку.
Он будто бы трижды принимался писать хвалы — и трижды с неба прилетал бог Аполлон, вырывал у него из рук бумагу, ломал перья, проливал чернила, требуя от него:
"…Покинь и впредь не дерзай в сие вступать смело,
Оставь мудрейшим себя, не твое то дело".
С богом искусства поэту не поспорить, пришлось бросить попытки писания панегириков…
"Молчу убо, — заканчивает Кантемир свою "Речь", — но молча сильно почитаю…"
Можно верить или не верить словам поэта, однако во всяком случае объяснение было дано.
Кантемир заставил Аполлона дурно отзываться о жанре панегирической поэзии, — что здесь поделаешь! Но этого ему показалось мало! Пусть сама императрица от него откажется:
Похлебства не любит та — правду ищет ясну;
Как же, не похлебствовав, составить песнь красну?
Согласный с Аполлоном, Кантемир предпочел нагромождению похвал творческое молчание… А отдельные строки "Речи" растолковал прозой:
"Обыкши я подло и низким штилем писать, не смею составлять панегирики, где высокий штиль употреблять надобно".
Не могу, не привык, не обучен… И добавлял:
"Подлинно, автор всегда писал простым и народным почти стилем, в чем, мне мнится, последовал он стихотворному правилу, которое велит, чтобы сатиры были просты".
Ни тогда, ни позже ответа на свое обращение к царице Кантемир не получил. И рукопись ему не вернули.
Но сатиры в сотнях и тысячах листов переписывались от руки во всех краях великой России.
2
Указ о назначении князя Антиоха Кантемира резидентом в Лондон, ко двору английского короля Георга II, был подготовлен кабинетом министров. Этот кабинет был новым учреждением. Верховный тайный совет государыня распустила и взамен определила состоять при своей особе трех вельмож — канцлера графа Гавриила Ивановича Головкина, вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана и действительного тайного советника князя Алексея Михайловича Черкасского.
Члены кабинета не должны были руководить какими-то ведомствами. Их собрали для лучшего и порядочнейшего отправления дел, подлежащих собственному решению государыни Анны Иоанновны, для пользы, разумеется, отечества и верных подданных. Это были и вправду кабинетные министры, и распоряжалась ими не только сама хозяйка, но и обер-камергер ее двора герцог Курляндский Бирон. Однако если Головкин и Черкасский не получили в свое ведение целиком внутренних или военных дел, то иностранная политика как была, так и осталась в руках Остермана, и никакие указчики подступать к нему не пытались.
Дипломатические отношения между Россией и Англией складывались медленно и были непрочными. Англичане охотно пользовались выгодами торговли с далекой северной страной, а вступать с нею в политические переговоры у них желания не возникало — никаких преимуществ от сближения ожидать не приходилось. К тому же успехи России в войне со Швецией вызывали у Англии неприязнь. Сильный русский флот на Балтийском море мог нарушить равновесие европейских отношений, да, чего доброго, и создать угрозу для государства, расположенного на островах. Морские дороги бывают свободными, и движение по ним заметишь не сразу.
Все же Петр I постарался завязать дружбу с Англией и поручил русскому послу в Голландии Андрею Артамоновичу Матвееву в 1707 году исполнять посольские обязанности в Англии. Кроме наблюдения за текущей перепиской Матвеев должен был постараться заключить торговый договор с этой страной и привлечь английское правительство к посредничеству между Россией и Швецией — шла Великая Северная война.
Осторожный премьер-министр Англин Роберт Уолпол не пожелал связывать себя обязательствами. Он долго тянул переговоры, собирая сведения о незнакомой ему стране, следя за развитием военных действий и вычисляя потери шведов, покуда Матвеев не разочаровался в правителях с Даунинг-стрит и не уплыл в 1708 году на родину.
