Елизавета, державшая в руке шахматного коня, подняла глаза от доски. Она уже сыграла с Дадли три партии и выиграла две; мат был неминуем и в третий раз, когда в дверях появился граф Сассекс. Он обнажил голову и преклонил колени.
— Прошу прощения у вашего величества, но я прибыл из Портсмута!
— Входите, Сассекс, входите. — Королева опустила фигуру на доску и, не глядя на Дадли, встала. — Вам мат, милорд, — бросила она через плечо. — Вы должны мне двадцать золотых. Итак, Сассекс, каковы же ваши новости?
Граф бросил быстрый взгляд на Дадли и замялся. Елизавета нетерпеливо взмахнула рукой:
— Можете говорить при Роберте. У меня нет от него секретов.
— Наши корабли вернулись, госпожа, но без шотландской королевы. Её галера ускользнула от нас в густом тумане.
— Чёрт бы их побрал! — взорвалась Елизавета. — Чёрт бы их побрал вместе с их туманом... Где и когда она высадилась на берег?
— В Лейте, госпожа, неделю назад. Но мы захватили два грузовых судна со всеми её лошадьми и большей частью личных вещей. Это богатая добыча.
— Но не та, которая была мне нужна, — отрезала Елизавета. — Роберт, подай мне вина... Лошади и побрякушки! Так вы говорите, она высадилась в Лейте? Кажется, это мерзкое местечко?
— Не лучше и не хуже любого другого в Шотландии, — ответил Сассекс, — но из-за отсутствия тех самых лошадей и побрякушек, о которых вы говорите, ей там пришлось несладко. Она не сумела совершить триумфальный въезд в Эдинбург; ей не смогли найти ничего лучше старой клячи, а реформаторы всю ночь распевали под её окном псалмы!
Оба мужчины вздохнули с облегчением, когда королева рассмеялась:
— Боже милостивый, ну и приёмчик! А как её встретил народ?
— На этот счёт у меня нет подробностей, госпожа. — Сассекс постарался увильнуть от ответа. Унижение соперницы позабавило королеву; но вряд ли она стала бы смеяться, если бы он сказал, что Мария Стюарт сумела пережить свалившееся на неё злоключение с юмором, не потеряв своего шарма. Эту задачу он оставит Сесилу; королева выслушивает от него плохие новости милостивее, чем от кого бы то ни было из своих придворных. — Полагаю, сэр Вильям Сесил уже получил донесение нашего посла. Он должен знать больше.
— Благодарю вас, Сассекс. Пришлите его ко мне, а потом приходите ко мне ужинать; я желаю знать всё, что произошло с вами с тех пор, как мы не виделись. Мне вас не хватало.
Она всегда так говорит, подумал Дадли, и ей всегда верят. Она непревзойдённо умеет внушать людям иллюзию их собственной значимости.
— О чём ты задумался, Роберт? — Елизавета смотрела на него поверх поднесённого к губам золотого кубка. Посмеявшись над своей неудачной попыткой взять в плен Марию Стюарт, она могла усыпить бдительность Сассекса, но Дадли ей обмануть не удалось. Он знал, что под маской внешнего спокойствия скрывается глубокая тревога.
— Я размышлял о том, какую пользу могло бы тебе принести пленение шотландской королевы, — сказал он. — Ты не могла бы удерживать её в Англии: у тебя нет для этого должных оснований.
— Мне не нужны никакие основания. Моя кузина Мария стала бы моей гостьей, которую прибил к моим берегам шторм или, скажем, туман... до тех пор, пока она не утвердила бы Эдинбургский договор и не отреклась от всех претензий на мой трон.
Дадли покачал головой:
— Она могла бы не давать своё согласие на это очень долго, госпожа; подобного не выдержала бы никакая дипломатия. А что потом?
Покачивая кубок между своими узкими, красивыми ладонями, Елизавета откинулась на спинку стула и пожала плечами:
— Я устала от разговоров о политике, Роберт; сейчас придёт Сесил, и я наемся её досыта. Потом приходи ко мне, и мы доиграем нашу партию. Но с тебя причитается двадцать золотых; прежде чем уйдёшь, заплати.
Если королева выигрывала, с ней полагалось расплатиться немедленно; если же проигрывала, о её долгах никто даже не заикался. Дадли отсчитал деньги, выложил их на стол и поцеловал ей руку, скрывая досаду, которую он ощутил, когда она приказала ему удалиться. Ему потребовалось двенадцать месяцев нечеловеческого терпения, такта и подобострастной покорности, чтобы вернуть себе милость королевы, утраченную после смерти Эми. Теперь он больше не спорил с ней и не навязывал свои знаки внимания, если она сама этого не хотела. Хотя на публике она всячески демонстрировала своё особое отношение к нему, — как он подозревал, с тем, чтобы окутать себя неким романтическим флёром, — наедине она часто с раздражением его отталкивала, но он всё сносил без звука. Он не мог позволить себе роскошь перечить и понимал это. Полученный в прошлом году урок был тяжким и горьким, но Дадли его усвоил.
Он поклонился и вышел.
Войдя, Сесил застал королеву сидящей у шахматной доски; она рассматривала фигуры, расставленные как перед началом игры.
— Нас постигла неудача, — сказала она, не поднимая глаз. — Мне только что сообщил об этом Сассекс.
— Это предопределение, — ответил секретарь. — Никто не ожидал такого тумана в это время года.
— Вы говорите, как эти вонючие кальвинисты; какое там, к чёрту, предопределение! Бог не станет менять погоду, чтобы помочь Марии Стюарт и помешать мне — у Него есть дела поважнее. Я слышала, её въезд в Эдинбург представлял собой жалкое зрелище. Это правда или Сассекс хотел меня успокоить?
— Отчасти правда, а отчасти нет, — ответил Сесил, усаживаясь поудобнее. — У неё не было ни лошадей, ни драгоценностей, однако народу она приглянулась, и её приняли радушно.
— Вы узнали об этом от Рандольфа? — Елизавета подняла на него глаза.
Сесил покачал головой:
— Нет, госпожа. Дипломатическая почта, на мой взгляд, движется слишком медленно; у меня в Шотландии есть свои осведомители, чьи перья работают быстрее. Они написали мне о её прибытии в тот же день.
— Так ли она красива, как об этом говорят? — спросила Елизавета. — Поэтому ли её радушно встретили?
— Красива и имеет умных советников. Она прибыла в свою страну как беглянка, въехала в столицу без приличествующих случаю нарядов, и её встретили приветственными речами, содержащими призывы покончить с мерзостью мессы. Тем не менее она всем улыбалась и повторяла, что очень рада.
— Да, это неглупо. — Елизавета сжала губы. — Как вы думаете, сколько ещё времени она сможет маскироваться? Или, может быть, она отречётся от своей веры и примет кальвинизм?
— Если она так поступит, то станет менее опасной для вас. Мятежники в Англии вряд ли окажут поддержку одной королеве-протестантке против другой. Сильная сторона в её претензиях на английский трон — это её папизм.
— Да, а также её законнорожденность и принадлежность к роду Тюдоров. Сесил, Сесил, если бы мы только сумели её поймать... Но с этим ничего не вышло, и теперь мы стоим по обе стороны границы, как две королевы на этой доске: Белая королева и Красная. У нас есть кони — для меня это вы, мои лорды-советники и дворяне, которые в случае прихода к власти католички утратят все свои владения, а слонами служат епископы, которые мечтают сжечь соперников живьём для спасения их бессмертных душ...
— Её слон — это епископ Джон Нокс, — вмешался секретарь королевы. — Он тоже есть на нашей доске. А её кони — это её незаконнорождённый сводный брат Джеймс Муррей, этот змей Летингтон, который за сходную иену продал бы свою родную мать, Рутвен и множество других подобных людишек. Ей восемнадцать, она наполовину француженка и ничего не знает о Шотландии и шотландцах.
— Пороки людей везде одинаковы и не зависят от их национальности, — неторопливо возразила Елизавета. — Если она предложит им захват Англии, сулящий богатую добычу, её кони и слоны будут сражаться за неё с не меньшим рвением, чем мои — за меня.
— Они не сумеют победить, — сказал Сесил. — Им не удастся вообще сделать ни одного хода, если вы, госпожа, выйдете замуж раньше шотландской королевы.
Внезапно Елизавета встала:
— Вы думаете, я упустила это из виду? Я не дура, Сесил, и в государственных делах кое-что смыслю. Со дня смерти моей сестры Марии моя возлюбленная кузина поместила на свой штандарт английский герб и именует себя государыней Англии. Она покинула Францию, где была только вдовствующей королевой, лишённой какого-либо значения, и прибыла в Шотландию — эту страну, где все воюют со всеми, — чтобы стать полноправной правительницей. А главное — чтобы хотя бы на шаг приблизиться к моему престолу; именно на нём она желает восседать. Хотя ей всего восемнадцать, честолюбием она не обделена. Это не жеманная девочка, интересующаяся только книгами и пяльцами; о том, чтобы она была такой, я бы только мечтала. Если её нрав таков, как мы предполагаем, нам не придётся долго ждать, пока фигуры на нашей доске придут в движение. Вы сказали, если я выйду замуж — замуж, замуж... подумаем-ка лучше о её замужестве, а моё оставим в покое!
