Исповедовавшая католическую веру королева пуританской Шотландии подавила в себе любовь к нарядной одежде и облачалась в скромные бархатные платья, закрытые до самой шеи, в то время как в Англии Елизавета принялась всё больше и больше открывать взорам мужчин свою девственную грудь. Если англичане любили Елизавету за то, что она появлялась среди них разодетая в пух и прах, осыпанная драгоценностями, нарумяненная и с завитыми волосами, уложенными в высокую причёску, шотландцы гордились сдержанной и скромной наружностью своей государыни. В Европе теперь оказалось две королевы-соперницы, и хотя Мария была слабее, она была моложе и отличалась более крепким здоровьем. Ей было всего девятнадцать лет, её доброе имя было незапятнанно, и она с полным основанием претендовала на трон, на котором сидела женщина десятью годами старше, отличавшаяся сомнительной репутацией и, как считалось, слабым здоровьем. Тот, кто женился бы на Марии, вполне мог оказаться королём как Англии, так и Шотландии. Мария была разочарована, когда её встреча с Елизаветой, которую та всё время оттягивала, была в конце концов отложена на неопределённый срок. Она сгорала от любопытства увидеть женщину, которая писала ей такие дружеские письма и при этом, по словам Босуэлла и её брата Джеймса, отличалась змеиной хитростью и не заслуживала доверия. В душе Мария Стюарт считала Елизавету вульгарной особой и извиняла её небезупречный вкус тем, что её мать была авантюристкой из торгового сословия. Что до нравственного облика английской королевы, Мария считала это её личным делом, хотя и сожалела, что она так демонстративно выставляет напоказ свою распущенность. Заверения в тёплых чувствах, которые выражала Елизавета в письмах к ней, вполне могли быть искренними; осмелев, Мария уже думала, что в их основе лежит страх, и была готова проявить великодушие и подождать, пока Елизавета умрёт от какой-нибудь из часто мучивших её болезней, а лишь потом заявить о своих правах на английский трон. Такая недальновидность объяснялась гордостью и уверенностью в том, что хитрости не дано восторжествовать над знатным происхождением. Тем не менее она передалась шотландским дворянам, и они тоже размечтались, завистливо поглядывая на соседей: покорение Англии сулило богатую добычу, о размерах которой они могли судить по набегам на приграничные английские селения; кроме того, возможно, с помощью Марии, которая была для них лишь средством достижения этой цели, удастся отомстить за поражения в ожесточённых англо-шотландских войнах. Шотландское дворянство любило свою королеву, потому что она отлично ездила верхом и была, по-видимому, сильной духом женщиной; они повиновались ей потому, что она этого просила, но только в тех вопросах, где это им ничего не стоило.
Верности монарху в том смысле, как понимала её Мария, в Шотландии не существовало, но она этого не знала и обманывалась. Божественное право королей, ради утверждения которого в Англии Генрих VIII пролил столько крови, никогда не проникало в Шотландию, где отношение к трону было совсем другим — здесь преходящей власти монарха только завидовали, а взойти на трон ценой убийства или завоевать его силой оружия считалось вполне естественным. Правитель этой страны не был Божьим помазанником, наделённым теми же мистическими свойствами, что и сам папа римский; нет, король был всего лишь самым сильным и волевым из лордов, и его царствование продолжалось лишь до тех пор, пока не появлялся кто-то сильнее и не свергал его с престола.
Мария этого не замечала, хотя её и предостерегали, но, учитывая полученные предостережения, в первый год своего царствования она старалась действовать как можно осторожнее. Однако постепенно она привыкла к своей власти, на деле лишь номинальной, к всеобщему почитанию и перестала замечать то, что на самом деле творилось вокруг. Её брат, казалось, был вполне доволен своим нынешним положением; как она полагала, он перестал завидовать се королевскому сану, ведь Мария присвоила ему титул графа Муррея, а на заседаниях государственного совета он всегда сидел на первом месте. Ей казалось, она навсегда заручилась его поддержкой, устроив его брак с дочерью графа-маршала Шотландии, который раньше не желал иметь незаконнорождённого зятя, пусть даже и королевских кровей. Мария Стюарт была слишком прямодушна и слишком благородна, чтобы понять: лорд Джеймс пользуется её милостями, в том числе и услугами свахи, но не чувствует благодарности, коль скоро они исходят от неё.
Когда над Марией нависла опасность скандала, она действовала с невероятным мужеством и демонстративной беспощадностью, которая говорила о многом. Из Франции с её свитой прибыл юный поэт Шателяр. Поселиться в Шотландии, этой угрюмой и недружелюбной стране, его заставила безумная любовь к королеве; а галльская тяга к романтическим приключениям завела настолько далеко, что, надеясь стать её любовником, он дерзко спрятался у неё в спальне под кроватью. Во Франции в этом не увидели бы ничего особенного; правда, там подобное делалось более изящно, но королевы и знатные дамы делили ложе с кем хотели, заботясь лишь о том, чтобы это не получило слишком широкую огласку. Однако в Шотландии дела обстояли по-другому. Злоумышленника арестовали, предали суду по указу королевы и приговорили к публичной казни путём отсечения головы. Приговор был приведён в исполнение в Эдинбурге на глазах у многотысячной толпы, а королева смотрела на казнь с закрытого балкона. В отличие от Елизаветы, которая, по слухам, уже отвела Роберту Дадли спальню рядом со своей собственной, шотландская королева ради спасения своей чести пожертвовала жизнью человека, к которому сама была неравнодушна; правда, в тот момент, когда его голова слетела с плеч, она упала в обморок. Её популярность поднялась до невиданных высот; перед фактом казни Шателяра даже ядовитый язык Нокса был бессилен, а зрители были в восторге от кровавого зрелища, жертвой которого стал чужестранец, да к тому же ещё и француз. Пешки на шахматной доске двигались медленно, но пока Елизавета не видела в обороне противника уязвимых мест, а в октябре 1562 года можно было почти не сомневаться, что смерть вот-вот сбросит Красную королеву с доски и завершит игру.
Во второй раз за своё царствование Елизавета начала войну. Её первое вторжение в Шотландию было сопряжено с такими потерями — как людскими, так и денежными, — что они надолго отбили у неё охоту решать конфликты вооружённым путём. Её советникам-мужчинам вроде Сассекса, Хандсона и даже Сесила было легко выступать в пользу применения силы: мужчины всегда любят воевать, а латать неизбежно возникающие после войны дыры в бюджете им куда менее интересно. Конфликт, к участию в котором Елизавету в конце концов им удалось склонить, бушевал за Ла-Маншем — во Франции, где католическая и гугенотская партии, возглавляемые соответственно герцогом де Гизом и принцем Конде, вели непримиримую и кровопролитную борьбу, в которой не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Ничто не указывало на бессилие французского монарха столь явно, как его неспособность прекратить раздор между двумя наиболее знатными дворянскими родами, который перерос в истребительную религиозную войну, охватившую всю Францию. Некоторое время Елизавета бездействовала; хотя горячие головы в её окружении бушевали, требуя немедленных действий, она, как всегда, выжидала, полная решимости не ввязываться в происходящее, пока не станет ясно, какая сторона одерживает верх. Её убеждали, что монарху-протестанту не подобает безучастно наблюдать за избиением своих единоверцев; если Гизы победят и протестантизм во Франции будет искоренён, честолюбие может заставить их пойти дальше. Победа католиков во Франции может привести к религиозному вторжению в Англию, целью которого будет посадить на трон Елизаветы католичку Марию Стюарт. А если это произойдёт, какой государь-протестант пожелает помочь Елизавете, которая отказала в помощи Конде и гугенотам? Больше других настаивал на интервенции во Францию Сесил; при всех своих религиозных предрассудках он обосновал свою позицию серьёзной политической аргументацией, и хотя Елизавета не сочувствовала его убеждениям, в принципе она согласилась с его доводами. Когда перемирие во Франции было нарушено и там снова началась смута, Елизавета вступила в переговоры с Конде и направила во Францию войска. Положение гугенотов было почти безвыходным, и она воспользовалась этим в полной мере: они были вынуждены уступить Англии Гавр в обмен на денежную субсидию и размещение в этом порту английского гарнизона, причём Гавр был лишь залогом возвращения Кале, утраченного в неудачной войне с Францией в царствование Марии Тюдор. Елизавета вступила в войну против своей воли, но полная решимости извлечь из неё максимальную выгоду для своей страны. Когда ей передали смету расходов на эту экспедицию, она не сумела скрыть своего неудовольствия Сесилом, из-за которого её казну теперь опустошают купцы и корабельные плотники. В том, что Англия оказалась втянута в войну, а особенно в сопряжённых с этим расходах она винила Сесила, а тот винил Дадли в том, что королева стала к нему холодна.
