— Успокойся, милая Натали. До этого еще далеко, да едва ли когда и будет. Пройдет гнев у твоего отца и он простит тебя. Непременно простит. Я буду за тебя просить.
— Милая, дорогая тетя, — княжна Наташа поцеловала у княжны Ирины Платоновны руку.
— А теперь, Наташа, давай собираться в дорогу, укладываться.
— Как, тетя, и вы со мной поедете?
— Неужели я тебя оставлю. Брат не хотел, чтобы я с тобой ехала. Но я упросила.
— С вами, милая тетя, никакая ссылка мне не страшна! Я с вами готова ехать хоть на край света.
— А знаешь, Натали. Находясь, так сказать, при тебе, я буду изображать твою тюремщицу. Да, да, твой отец этого хочет.
— С такой тюремщицей, как вы, и тюрьма не страшна будет… Тетя, голубушка, скажите, вы, может, слышали, знаете, что ожидает Сергея Дмитриевича… Умоляю вас, скажите…
Красавица княжна опустилась на колени перед старой княжной, целовала ее руки.
— Не знаю, милая Натали, право, не знаю. Но, думаю, хорошего ожидать ему нечего. Твой отец страшен и мстителен бывает в своем гневе. Он ни на что не посмотрит.
— Боже, Боже! — чуть не с отчаянием произнесла княжна Наташа.
— Успокойся, милая… Я, может, узнаю… я постараюсь узнать… Перед отъездом непременно спрошу у брата…
А теперь позови своих горничных и прикажи им укладывать твои вещи, а я пойду позабочусь о своих. — Проговорив эти слова, княжна поцеловала племянницу и вышла.
Князь Платон Алексеевич торопился отправить в свою ярославскую вотчину княжон — дочь и сестру.
Сборы их были непродолжительны.
Дорожная большая карета-возок, запряженная в шесть лошадей, ждала княжон, а также и две тройки, запряженные в телеги с верхом; одна телега предназначалась для княжеского камердинера.
Григорий Наумович должен был сопровождать княжон до усадьбы, с ним «для охраны» ехали четверо вооруженных дворовых; в другой телеге горничные девушки; в числе их находилась и любимица княжны Наташи Маша, преданная и готовая для княжны в огонь и в воду.
За несколько минут до отъезда в кабинет князя Платона Алексеевича вошла его сестра, старая княжна.
— Брат, кони поданы и мы через несколько минут должны ехать, — тихо и робко промолвила она, садясь на канапэ близ князя.
— Знаю… добрый путь, — коротко ответил старый князь.
— Перед отъездом ты, брат, не желаешь ничего мне сказать?
— Ничего особенного…
— А относительно Натали?..
— Относительно преступной дочери сделано мною письменное распоряжение, которое находится у моего камердинера.
— Что такое за распоряжение?
— Узнаешь, когда приедешь в усадьбу.
— Брат, ты не желаешь ли сказать несколько слов Натали… проститься с ней…
— Не желаю ни того, ни другого.
— Брат мой… смягчи свое крутое сердце… Пожалей дочь… она так несчастна…
— А меня она пожалела? Пожалела меня? — гневно крикнул князь, быстро вставая с кресла и принимаясь бегать по кабинету. Она, мерзкая девчонка, не пожалела моих седых волос… осрамила… Что теперь станут говорить в Москве. Княжна Полянская назначает свидание офицеришке безродному. Амуры с ним разводит.
— Не придавай тому большого значения, брат… Ведь это почти шалость…
— Хороша шалость… Нечего сказать! А знаешь ли, моя любезная сестрица, если бы та шалость зашла далеко, то я бы убил и подлеца-соблазнителя и мою опозоренную дочь…
— Ах, брат, какие ты страсти говоришь.
— Поверь, у меня не дрогнула бы рука сие выполнить.
— Кстати, что ты намерен сделать, или как поступить с Серебряковым?
— А зачем тебе то знать?
— Я так спросила, брат. Надеюсь, ты с господином Серебряковым ничего не сделаешь непозволительного, недостойного?
— По-твоему, любезная сестрица, его я должен погладить по головке, так что ли:?
— Никто этого тебе не говорит. В своем гневе, брат, не забывай, что Серебряков офицер и дворянин, и с людьми его ранга не обходятся как с крепостными.
— Прошу не учить меня обхождению.
— Брат, прошу тебя, прости свою дочь — она слишком неопытна. Не гневайся на нее… Она и то страдает.
— У меня нет дочери. Понимаешь ли, нет.
— А Натали?
— Она не дочь мне, не дочь… Так ты ей и скажи, так и скажи! — не проговорил, а как-то злобно крикнул князь.
— Какое у тебя жестокое сердце, брат.
— Ну, уж какое есть, сестрица. Прощай: время ехать вам.
— Неужели ты не выйдешь проститься с Натали? Благослови ее…
— Много для нее чести… Ступай, мне надо переговорить еще с камердинером; сделать ему несколько приказаний. Да вот он, легок на помине.
В кабинет вошел старик Григорий Наумович.
— Ну, сестра, оставь нас.
— Ухожу. В самый отъезд я зайду к тебе проститься, — проговорив эти слова, княжна Ирина Алексеевна вышла.
— Григорий, ты все выполнил, что я тебе приказывал? — оставшись вдвоем с камердинером, спросил у него старый князь Полянский.
— Все, ваше сиятельство.
—‘ И людишек допрашивал?
— Как же, ваше сиятельство… пыткой грозил; а некоторых и постегать на конюшне приказал для острастки, а еще, чтобы воли своему языку не давали. «Все, мол, что вы видели в княжеском саду, забудьте».
— Так, так! Чтобы и намека на то не было. Горе будет, если хоть единым словом кто из моих людишек обмолвится… Лучше бы тому и не родиться на свет.
— Будьте спокойны! никто слова не промолвит, жалея свою шкуру, ваше сиятельство.
— А сторожей, что плохо стерегут мой двор и сад, ты поучил? — спросил у своего доверенного камердинера князь Платон Алексеевич.
— Как следует поучил, ваше сиятельство, будут помнить… По полсотни всыпал.
— Еще мало… Большего они стоят, псы!.. Вот что, Григорий: свезешь княжон в усадьбу и сдашь мои «инструкции» приказчику, спеши в Москву, ты мне нужен.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Ну, медлить нечего. Доложи княжнам, что время в дорогу. Еще прикажи холопишкам, чтобы ко мне никого не допускали. Ступай. Старый князь заперся в кабинете.
Вы говорите, граф Петр Александрович, какие-то странности, — с волнением сказала государыня, обращаясь к фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, который только что прибыл в Петербург с Дуная, после короткой остановки в Москве.
— А эти странности, ваше величество, все же совершаются, — почтительно ответил императрице Екатерине Алексеевне граф Румянцев-Задунайский.
— Странно, удивительно!
— Все удивлены, ваше величество?
— Вы, граф, посылали искать? Наводили справки?
— Самые тщательные розыски были произведены. Вся московская полиция была поставлена на ноги. И все без успеха! Мой адъютант как в воду канул, ваше величество.
— Странно… Поручик Серебряков в бытность свою в Москве, где останавливался, вы про это, граф, надеюсь разведали? — после некоторой задумчивости спросила у Румянцева-Задунайского императрица.
— К сожалению, нет, да и трудно узнать, ваше величество.
— Большого труда нет, граф; постоялые дворы, где останавливаются дворяне и военные, наперечет. Стоит только собрать содержателей сих дворов и расспросить их о поручике Серебрякове; у кого-нибудь из них он, наверное, останавливался. Впрочем, полиция, вероятно, наводила эти справки.
— По моем приезде в Москву, ваше величество, я спрашивал про Серебрякова у своего старого приятеля и сослуживца у князя Платона Алексеевича Полянского.
— Знаю; князь непомерно спесив, заносчив и гордится своим старинным родом.
— Смею доложить вашему величеству, что у князя Полянского есть много и хороших качеств.
— Только их не видно. Но не в том дело, граф. Вы говорите, что расспрашивали у князя про поручика Серебрякова.
— Расспрашивал, ваше величество.
— Князь с ним знаком?
— Как же, Серебрякову князь Платон был чуть не благодетелем; по его рекомендации я и взял Серебрякова к себе в адъютанты.
— Ну, что же сообщил ваш князь?
— А то, государыня, что Серебряков перед отъездом своим в Питер несколько раз у него был.
— Стало быть, Серебряков останавливался не у князя?
— Нет, государыня. Остановился он на постоялом дворе, только на каком, неизвестно, — ответил императрице граф Румянцев-Задунайский.
— Ну, мы это узнаем. Если, как вы, граф, говорите, князь Полянский был благодетелем Серебрякова, то почему же он не останавливался в княжеском дому?
— Думаю потому, ваше величество, у князя Платона взрослая дочь.
— У него есть дочь?
— Есть, государыня, и смею, сказать, княжна Наталья красавица на удивление.
— О, с каким увлечением и жаром, граф, вы проговорили эти слова. Уж не влюблены ли в эту «красавицу на удивление!» — императрица весело засмеялась. — Однако шутки в сторону. Исчезновение поручика Серебрякова меня удивляет, скажу более, пугает. Мною было написано к вам, граф, письмо довольно важное и секретное. Письмо это я вручила Серебрякову. Его, кроме вас, никто не должен был бы читать и, если письмо попадет в другие руки, может быть огласка. Во что бы то ни стало надо напасть на след Серебрякова. Это, граф Петр Александрович, я вам поручаю. Немедля поезжайте в Москву и распоряжайтесь полицией и другими нужными вам людьми по своему усмотрению… Повторяю вам, письмо, писанное мною, надо вернуть не вскрытым. Возьмите сыщиков, доройтесь, граф, допытайтесь, — значительным голосом проговорила государыня.
