Как прекрасна, как очаровательна княжна, объятая лунным светом, в своем одеянии. Как шла к ней шубейка на собольем меху, крытая светлым бархатом! Ее красивую головку покрывала белая турецкая шаль. Чем-то неземным, похожим на привидение, веяло от всей фигуры княжны-красавицы.
С каким-то необъяснимым восторгом смотрел молодой гвардеец на свою возлюбленную.
— О, княжна, как вы хороши, как хороши! — с восторгом произнес Серебряков, как-то невольно опускаясь на колени перед своей возлюбленной.
— Что вы, Сергей Дмитрич, к чему это, встаньте. Я вас едва узнала в этом наряде… Да встаньте же.
— Я… я преклоняюсь перед вашей красотой.
— Оставьте комплименты… теперь не до того… Пойдемте в беседку и поговорим.
Беседка, в которую вошли княжна Наташа и Серебряков, была небольшая, совершенно круглая, в мавританском стиле, с низкими мягкими диванами и круглым столом посреди; маленькие круглые окна были почти у самого потолка, дверь у беседки была стеклянная с цветными стеклами.
От лунного света в беседке было почти светло.
— Садитесь и станем говорить… Скажите, вас беспрепятственно пропустили в наш сад? — садясь на диван и показывая место Серебрякову, спросила у него княжна.
— Меня никто не видал, я прошел незаметно.
— Это хорошо, что не видали вас наши люди, а то бы пошли пересуды.
— Если бы меня увидали, то не пустили бы. Ваш отец, княжна, наверное, отдал приказ не принимать меня.
— Не сердитесь на папу, Сергей Дмитриевич, он бывает вспыльчив и раздражителен.
— Князь Платон Алексевич жестоко меня оскорбил… ну, Бог с ним, он все же был моим благодетелем, и этого я не могу забыть… но не в том дело, княжна, нам необходимо поговорить, посоветоваться… наше положение ужасно: вы это наверное сами сознаете?
— Еще бы не сознавать… я мучаюсь…
— Надо подумать, княжна, как нам выйти из такого положения…
— Нам надо расстаться… как это ни тяжело, как ни больно, а надо… — с глубоким вздохом проговорила Наташа, опуская свою чудную головку.
— Что вы говорите, что говорите! — с ужасом воскликнул Серебряков.
Слова княжны ударили его как ножом в сердце.
— Да, да… Сергей Дмитриевич… я долго думала и пришла к тому заключению, что расстаться нам необходимо… постарайтесь меня забыть… вы… вы такой милый, добрый… полюбите другую… а меня предоставьте моей несчастной судьбе, — с глазами, полными слез, промолвила княжна-красавица.
— Княжна, неужели вы решились пожертвовать собой и выйти замуж за человека, которого вы не можете не только любить, но даже и уважать! — с горечью воскликнул Серебряков.
— Что делать, я должна подчиниться требованию своего отца…
— Ведь вы губите себя, подчиняясь его капризу… жить с немилым человеком это мученье, большое мученье. Подумали ли вы об этом?
— Видно, такая моя судьба… против своей судьбы не пойдешь… надо покориться, когда нет другого исхода.
— Есть еще исход, княжна, — после некоторой задумчивости произнес молодой гвардеец, переодетый в простой кафтан.
— Какой, скажите?
— Уедемте далеко, далеко, где нас не может найти людская злоба… повенчаемся.
— Как? тайком? без благословения отца? — испугавшись, тихо спросила княжна.
— Нас, княжна, сам Бог благословит!
— Нет, нет… это невозможно…
— Почему же?
— Без согласия папы… я не решусь…
— Стало быть, вы меня не любите? — в голосе Серебрякова прозвучал упрек, досада.
— Я… я не люблю вас!.. Грешно вам так говорить, Сергей Дмитрич.
— Простите, княжна, простите; горе мое так велико, что я не помню, что говорю, что делаю… вас у меня отнимают, разлучают навеки… Ведь от этого можно с ума сойти! — голосом, полным отчаяния, проговорил Серебряков.
— Не отчаивайтесь, Сергей Дмитриевич, я буду просить папу отложить мою свадьбу, хоть она и назначена через две недели… я стану умолять отложить, отсрочить.
— Ни ваши просьбы, ни мольбы не тронут сурового князя, вашего отца… Одно вам остается: тайком со мной повенчаться.
— Это невозможно, невозможно!
— Повторяю, княжна, наше счастье зависит от вас самих.
— Папа предложил мне на выбор: выйти замуж за графа Баратынского или идти в монастырь… в крайности я соглашусь на последнее… жить с постылым мужем несравненно хуже, чем жить в монастыре… Ну, прощайте, Сергей Дмитриевич, мне пора… того и гляди приедет папа, хватится меня… прощайте, надеюсь с вами еще завтра увидаться… Приходите в такую же пору сюда, в сад. Придете? У ворот вас будет дожидаться моя горничная Маша, она мне предана. Проговорив эти слова, красавица-княжна протянула свою маленькую ручку Сергею Серебрякову, которую он стал страстно целовать.
Княжна Наташа и Серебряков хотели выйти из беседки, как вдруг, в самых дверях, как из земли вырос перед ними камердинер князя Григорий Наумович; лицо у старика было мрачно, гневно, глаза из-под нависших седых бровей сердито смотрели на влюбленных.
При неожиданном появлении старого камердинера княжна побледнела, а Серебряков каким-то растерянным голосом проговорил:
— Григорий Наумыч…
— Да-с, господин офицер, я… Узнать изволили? А вот я в этом кафтане едва вас признал-с, — полунасмешливо, полузлобно проговорил старик.
Княжна Наташа и Серебряков, занятые разговором, не заметили, что за ними следил княжеский камердинер.
Как только княжна вышла из дома и направилась в сад, Григорий Наумович тайком последовал за ней; он следил за княжной, исполняя на то приказ князя Платона Алексеевича.
Старый князь, уезжая в усадьбу графа Баратынского, обратился к своему камердинеру с таким приказанием:
— Смотри, старик, в оба, я весь дом на тебя оставляю. Чтобы раз установленный мною порядок не был нарушен ничем, при мне ли, или в мое отсутствие… Ты понимаешь меня?
— Так точно, ваше сиятельство, понимаю-с, — с обычным, чуть не земным поклоном ответил камердинер.
— Ты мне за все ответчик, так и знай! А главное: в мое отсутствие смотри за княжной… Куда она, туда и ты, следом за ней… только так, чтобы она не знала, что за ней следят… Смотри, чтобы офицеришка не проник в мой дом и не свиделся бы с княжной. Впрочем, этого и быть не может.
Я строго дал приказ дворовым не допускать его не только ко мне в дом, но даже и до ворот моих… Мой приказ и всем дворовым повтори…
— Слушаю, ваше сиятельство…
Князь Полянский уехал.
И вот, старик-камердинер, исполняя приказ своего господина, выследил наших влюбленных…
Как ни стары были глаза у Григория Наумовича, но все же он узнал гвардейца Серебрякова, хоть и надет был на нем кафтан вместо мундира.
Старик видел, спрятавшись в саду за толстое дерево, как встретились княжна Наташа и Серебряков и как они вошли в беседку.
Камердинер из сада поспешил в людскую, взял с собою пятерых здоровенных парней из дворовых и пошел с ними в сад.
Не доходя несколько до беседки, Григорий Наумович приказал дворовым ждать его, а сам направился к беседке; он прокрался к двери, которая была не затворена, и стал прислушиваться к разговору княжны и Серебрякова; из их слов немногое понял старик-камердинер; он явился перед влюбленными, когда те хотели уже выйти из беседки, и, загораживая рукою дорогу гвардейцу Серебрякову, проговорил, обращаясь к княжне:
— Пожалуйте, ваше сиятельство, домой. Князь, ваш батюшка, изволит скоро из гостей вернуться…
— Что же ты, старик, загородил мне дорогу, пусти! — проговорил камердинеру Серебряков.
— Не пущу, — спокойно и решительно ответил тот.
— Как не пустишь! — почти в один голос вскричали княжна и Серебряков.
— До приезда князя ты, господин офицер, будешь сидеть в беседке, под замком; прошу не взыскать.
— Да как ты смеешь, глупый старик! Прочь с дороги!..
— Не кричи, господин офицер, не срами себя и княжну… Будешь супротивничать, позову людей… у меня тут подмога есть… Не веришь, смотри… Гей, молодцы! — громко покликал Григорий Наумович.
На его зов к беседке стали приближаться с мрачными лицами пятеро дворовых.
— Видишь, господин офицер, стоит мне сказать слово и ты будешь связан.
— Проклятие, мы попали в засаду. Старик, вот возьми, только выпусти меня, — чуть не с мольбою проговорил Серебряков, подавая камердинеру кошелек с золотом.
— Никаким золотом не подкупишь меня, господин офицер, лучше и не трудись…
— Я… я тебе приказываю выпустить Сергея Дмитриевича! — повелительно проговорила камердинеру княжна, оправившись от неожиданности.
— Я выпущу его только тогда, когда последует на то приказание самого князя Платона Алексеевича, — твердым голосом ответил старик.
Вдруг со двора донеслись испуганные голоса дворовых:
— Князь, князь изволил приехать…
