– Ты не предатель, ты воспользовался старинным правом русского рыцарства на переход от дурного сеньора к хорошему. На моей службе много русских, твоих единоверцев, и я доволен ими. Послужи и ты, будь верен – и не пожалеешь. Благородное шляхетство Речи Посполитой пользуется правами и священными привилегиями, которые никто не может отнять. Ваш царь, как я слышал, называет бояр своими холопами и может выпороть любого?
– Выпороть, отобрать имущество, убить – в любой миг, как захочет, – угрюмо ответил Бельский.
Баторий подавил завистливый вздох и с приветливой ласковостью сказал:
– У нас тебя никто не тронет; за измену, конечно, казнят, но только по приговору суда равных. Жалую тебя…
Дальше пошел перечень никому не известных названий; наверняка, пески да болота, а население – комары да лягушки. Бельский поклонился в пояс и принялся усиленно благодарить за милость. Благосклонно выслушав его слова, Баторий подвел боярина к карте и спросил, понимает ли он, что на ней изображено. Бельский показал и назвал основные ориентиры, стараясь дышать в сторону.
– Скажите, пан Бельский, хорошо ли царь укрепил Смоленск? – прямо спросил король.
– Куда там! Хорошо укрепить – это старые стены сносить надо, да новые строить. Говорил я ему, только он не слушал…
– А моя разведка доносит, что земляные работы там ведутся.
– Конечно! Вы ведь на Москву через Смоленск пойдете, этого только слепой не увидит, а Иван не слепой. Сволок в Смоленск все, что стреляет, войск лучших нагнал! Даже с Дикого Поля людей снял; сунутся крымчаки – остановить нечем.
– Но в Смоленске мне предстоит серьезный бой, не так ли?
– На то и война, ваше величество, вам не привыкать. Но верх ваш будет, не сомневайтесь.
– Не сомневаюсь. А есть крепости сильнее смоленской?
– А то! Псков, Новгород Великий… но это в стороне от вашего пути.
– Вам, пан Бельский, известны мои пути? Что вы можете сказать о Пскове?
– Большой город, каменная стена. Не шибко высокая, но толстая, крепкая.
– «Шибко, не шибко»… ни одной цифры, как всегда у русских… это не переводи. Спроси, сколько пушек на стенах, велики ли, сколько войск в городе, кто воевода…
– Пушки есть, но немного и невелики; при них пушкари городовые, по наряду. А войск и вовсе нет: где взять-то и чем кормить? Ратные люди[124] городские есть, сколько – не знаю, но поставить на стены хватит. А воеводой там Иван Шуйский. Ничего про него не скажу, в деле не видел. Говорят – толковый.
Король задумался, глядя на карту. Его тонкие губы брезгливо поджались, взгляд застыл, пальцы теребили шахматную фигуру, похожую на крепостную башню.
– Идите, пан Бельский, – сказал он наконец. – Служить будете на юге, стеречь границу от татарских набегов, вам это знакомо. Вишневецкий укажет, где.
Бельский поклонился и вышел. За дверью он перевел дух и нащупал в поясном мешочке фигурку шахматного коня, подаренную на прощание Иваном Грозным.[125]
* * *
– Что скажешь? – спросил король своего гетмана, когда они остались одни.
– По-моему, он говорит правду.
– Это несомненно. Псков – готовая армейская крепость, которую мы возьмем легко, без потерь. Это как раз то, что нам нужно.
– Выступаем, повелитель?
– Конечно. Несколько отрядов, и медленно, медленно. Посмотрим, как отреагирует Московит. И еще подумаем.
* * *
Через неделю возбужденный гетман ворвался в королевские покои с известием о том, что выдвинутые ко Пскову отряды атакованы русскими и частично порублены.
– Кто? Кто командует русскими? – нетерпеливо спросил Баторий.
– Князь Дмитрий Хворостинин…
– Очень хорошо! – король удовлетворенно потер руки. – Лучший из лучших! Нас уводят от Пскова, Ян. Пся крев! Псков беззащитен. Двигаем армию, всю, и немедленно!
Иван Шуйский и Василий Скопин, псковские воеводы, со стен города изучали позиции врага. Сила пришла несметная, расположилась правильным осадным лагерем, а войска все прибывали.
– Грамотно венгерец пушки ставит, – одобрительно заметил Скопин.
– Ничего, пусть ставит – погасим! Слава Богу, теперь есть чем, – ответил Шуйский. – Давненько так хорошо не готовились.
Внизу, у подножия стены, раздался шум какой-то невнятной возни. Воеводы прислушались.
– Пустите к воеводам! – надрывался дребезжащий старческий голос – Чего за руки хватаешь?! Счас как дам палкой в лоб!
– Не велено!
– Кем не велено?! У меня от самой царицы приказ!
– Пропустить! – крикнул князь Василий Скопин.
На стену поднялся благообразный старик; лицо его, довольно хитрое, выглядывало из облака пушистой седины.
– Кто таков, чего шумишь? – спросил Скопин. Он по опыту знал, что человека, который настойчиво рвется к военачальнику во время вражеского нашествия, надо обязательно выслушать.
– Я? – удивленно развел руками старик. – Так местный я, Дорофей-кузнец, меня все тут знают![126]
– А от какой это царицы у тебя приказ?
– От Самой Царицы Небесной! Явилась Матушка Заступница ночью, в луче света, на это самое место, а с ней святые угодники…
– Какие?
– Много… а среди них – Корнилий-игумен, которого царь убил, да наш Микула-свят. А приказала Матушка здесь пушки поставить, да метать из них ядра за холм… там король ихний свои шатры поставит.
– Когда поставит-то?
– А как учнут по стенам из пушек гвоздить, так почитай, и шатры стоят. Еще Она велела передать, что вон там, у башни Свинусской, супостаты стену до земли проломят, аккурат на день Ее рождества, чтоб, значит, вы готовы были. А в саму башню хорошо пороху заложить; поляки захватят ее, тут и рванем.
– Больше ничего не велела передать?
– Велела. Чтобы иконы Ее на стене поставили, молились – а уж Она поможет, не оставит.
Отобьемся! Все, я в кузню пошел, присматривать надо.
– Да подожди, старик, куда ты…
– Недосуг. Мое дело маленькое – передал, что велено, а вы уж как знаете… да! Вот еще что… Корнилий велел передать – за монастырь его не бойтесь, устоит. Теперь все, прощайте.
Старик исчез, а воеводы растерянно переглянулись.
– Что думаешь? – спросил князь Василий.
– Люди ночью видели столб света над стеной, разговоры такие ходят, – задумчиво проговорил князь Иван. – Надо же! Пушки поставить, пролом защищать, башню заминировать – командует нами Царица Небесная, Сама командует! Надо исполнять.
* * *
Седьмого сентября по стенам Пскова ударили вражеские пушки, но быстро замолчали: мощные орудия защитников города были заранее пристреляны по местности и легко «гасили» осадную артиллерию поляков. Баторию пришлось убирать пушки, устанавливать на новых позициях, увеличивать мощность зарядов, отчего одно орудие тут же и взорвалось, поубивав немцев-пушкарей. Наемники потребовали увеличения жалования, чем проделали изрядную дыру в королевской казне.
Король велел сконцентрировать огонь на ключевых направлениях обороны города и как можно скорее пробивать бреши. Когда рухнула часть стены у Свинусской башни, Баторий скомандовал общий штурм. Из отборной латной пехоты была сформирована штурмовая колонна, к пролому подтащили легкие орудия и дали несколько залпов по защитникам крепости, стараясь сбить их со стен. Наконец стальная лавина пошла в город, выкрикивая победные кличи на разных языках…
– Пали! – завопил стрелецкий голова Михаил Косицкий, и пятьсот стволов ударили огнем, как один. Городские ополченцы передавали стрельцам[127] заряженные пищали, и стрельба не прекращалась. Пороховой дым повис густыми облаками, но обученные стрельцы работали по близкой и неширокой цели; плотности огня хватало, чтобы завалить пролом вражескими трупами.
Псковские ратники любовались непривычными красными кафтанами и четкими, слаженными движениями стрельцов.
– Надо же! Одинаковые, как горошины в стручке, и стреляют как один! – с восторгом говорил молодой ратник стоявшему рядом Дорофею-кузнецу. – Интересно, а бердышами[128] они также ладно работают?
– И бердышами, и саблями, – отвечал Дорофей. – Постоянное царево войско! Сотня таких «горошин» легко тысячу татар разгонит! А уж вояк вроде тебя, Митька, – без счету!
– Да ну тебя, дед, – обиделся Митька. – За рогатину – спасибо, ладно сковал, а в бою ты меня еще не видел!
– Лестницы волокут! – закричал кто-то сверху. – Обатур на приступ полез! На стены, словене, все на стены!
В грохоте боя перестали различаться отдельные детали. Треск пищалей, звон сабель и палашей, истошные крики раненых… все перемешалось, только стрельцы продолжали держать строй перед проломом. Их спокойный, невозмутимый вид внушал защитникам Пскова уверенность в победе. Время от времени по городу прокатывалось:
– Что стрельцы?
– Стоят стрельцы! Живем, словене!
Когда Дорофей с Митькой вскарабкались на стену, несколько штурмовых лестниц уже зацепились железными крючьями.
