Когда Дорофей с Митькой вскарабкались на стену, несколько штурмовых лестниц уже зацепились железными крючьями.
– Навались!!! – кричал статный красивый воин ратникам, пытавшимся сбросить лестницу баграми.
– Погодь! – крикнул Дорофей, снял с пояса тяжелый молоток и двумя ловкими ударами сбил крючья со стены. – Вот теперь – навались!
Лестница легко пошла от стены, снаружи послышались крики отчаяния. Одна рука успела ухватиться за край, но Дорофей легонько стукнул ее молотком.
– Не замай! – назидательно сказал кузнец. – Не лезь во Псков! Богородица пускать не велела…
– Воюешь, старый? – красивый воин, командовавший ратниками, подошел поближе.
– Дык ведь… – начал было Дорофей и вдруг осекся. – Микула?! Ты же мертвый!
– Ну и что? Это не повод, чтобы от службы уклоняться!
– Помер ведь, а все насмешничаешь…
– Радуюсь, Дорофей. На тебя, на Митьку, внука твоего, на всех словен… всегда бы так! Но хватит болтать. Смотри, что на Свинусской башне делается!
На башню прилепилось сразу три лестницы, и по ним нескончаемой вереницей лезли поляки. Взята башня!
– Беги, старый, к Мишке Косицкому и скажи «пора», он поймет.
Кузнеца как ветром сдуло со стены.
Косицкий хладнокровно командовал стрельцами, медленно продвигая вперед их чуть поредевший строй. Дорофей издали закричал ему, перекрывая своим визгливым голосом треск выстрелов:
– Пора, Мишка! Микула говорит – пора!
Стрелецкий голова серьезно кивнул, а потом прошептал несколько слов своему помощнику, стоявшему рядом. Тот немедленно умчался. Косицкий обернулся к стрельцам и заорал:
– Прекратить огонь! Двадцать шагов назад!
Стрельцы выполнили команду, и в этот момент земля у них под ногами приподнялась и встала на место. Раздался оглушительный грохот, Свинусская башня утонула в дыму и сложилась внутрь себя; во все стороны полетели камни, куски дерева, части человеческих тел.
– Стрельцы! – хрипел Косицкий. – Пищали – наземь! В бердыши! Вперед!!!
Стрелецкий строй двинулся к пролому, страшные широкие лезвия бердышей выставились вперед. Когда до оглушенного и потерявшего управление противника осталось пять шагов, стрельцы вскинули оружие над головами и кинулись в бой. Загрохотал металл о металл, послышались вопли ужаса и боли. Стрельцы орудовали своими топорами с удивительным проворством и ловкостью, нанося удары и лезвием, и окованным в железо острым торцом, легко отбивая выпады длинных, неуклюжих алебард врага. Ополченцам оставалось лишь держаться позади строя и вязать пленных.
Вдали мелодично и печально пропели горны, а по стенам и башням Пскова покатился нарастающий восторженный рев. Штурм, произведенный войсками Стефана Батория на Рождество Богородицы, был отбит; поляки, венгры, литовцы, немцы понесли огромные, невосполнимые потери.
Осада продлится еще пять месяцев; будут предприниматься попытки взорвать стены, провести подкопы, поджечь город калеными ядрами, но повторить общий штурм осаждающим уже не хватит ни сил, ни храбрости.
Глава 7
1582 год, ставка Стефана Батория под Псковом
Не любил холода король Стефан, да и какой почечник его любит? Поясницу тянет, голова болит, сонливость одолевает, настроение – хуже некуда. Жить не хочется. Одно утешение – русская баня, к которой король пристрастился во время затянувшейся осады.
После того, как королевские шатры в самом начале накрыло чудовищным артиллерийским огнем, Баторий перебрался в местечко с труднопроизносимым названием Киверова Гора и занял большой теплый дом. Не совсем удобно: войска всегда должны видеть командующего, но…
Недавно король выучил русскую фразу, которая очень радовала его и смыслом, и звучанием. Когда ему особенно начинали досаждать несносными просьбами вдохновить войска появлением в осадном лагере, он с наслаждением произносил:
– А пошли вы все – в баню!
Большинство его командиров понимали русский язык и шли, куда приказано. Король оставался наедине со своими мыслями; точнее сказать, с одной-единственной мыслью, которая формулировалась примерно так: «Как же меня угораздило во все это вляпаться?! Пся крев!»
– Иштван!
– Я Ласло…
– Неважно. Замойского ко мне.
Коронный гетман и канцлер Речи Посполитой вошел к королю чуть прихрамывая: при попытке захватить упрямый Успенский монастырь он получил пулю в сапог. Кости пуля не задела, прошла вскользь, но ранка гноилась и противно зудела.
– Что будем делать, Ян? – спросил король напрямую. – Влипли мы. Пскова нам не взять, это ясно.
– Я не понимаю! – простонал Ян Замойский. – Откуда у Московита взялись такие силы?! Во Пскове не просто много солдат – во Пскове отличные солдаты и умные воеводы! Даже монастырек этот дерется, как разъяренный лев! Кетлера, самого магистра Кетлера в плен взяли! А что же тогда в Смоленске?!
– А в Смоленске ничего нет, – хихикнул король, – все, что у Московита было, – здесь. Он обставил нас, как детей. Он не просто отобрал у меня победу, он стянул ее из-под самого носа, как кот-воришка рыбку у рыбака. Что же? Молодец Московит!
– Так что же мы здесь делаем?! – опять закричал Замойский. – Надо идти на Москву…
– Знаю, знаю – колоть перезрелую дыню… боюсь, теперь не получится. Время потеряли – подготовился царь. И потом, сколько солдат за эту неделю покинули лагерь?
Замойский насупился, помолчал немного и неохотно ответил:
– Три сотни. Немецкие пехотинцы. И…
– Говори!
– Поляки. Половина хоругви[129].
– Армию пополнить можно, это не беда. Беда в другом… Ласло! Пусть приведут дезертира, этого… Ржевусского. Ну и фамилии у вас, поляков!
– У венгров не лучше, – обиженно буркнул гетман.
– Лучше! – строго сказал король. – Ласло, как звучит твоя фамилия?
– Хуньяди…
– Вот! – с оттенком торжества сказал Баторий. – Какое может быть сравнение? Ну что там дезертир, Ласло?
– Сбежал, ваше величество!
– Сбежал. А сбежал потому, что помогли. А помогли потому, что заплатил. Неважно. Я успел его допросить, он прелюбопытные вещи рассказывает. Будто на стене Пскова женщина появляется, и сколько не стреляй – попасть в ту женщину не получится. Дезертир говорил: «Не можно!» А еще старик седой на коне ездит и водит псковитян на вылазки; в него тоже попасть «не можно». Женщина та – Пресвятая Дева Мария, а старик на коне – святой Николай. Ты бы видел, как этот Ржевусский усы топорщил и глаза выпучивал, когда рассказывал! Что скажешь, пан гетман?
Гетман промолчал. Старика он видел своими глазами и стрелял в него из мушкетона с пяти шагов; женщину видела вся армия, но ведь не скажешь этого образованнейшему из королей!
– Ничего не скажешь? Тогда я скажу: это разложение! Если эта проклятая осада еще немного продлится, мы потеряем армию! А ты говоришь «переспелая дыня». Сам ты… дыня. В какой-то степени.
Замойский заскрипел зубами и сухо проговорил на польском:
– Смею напомнить великому крулю, что это он привел нас сюда.
Ласло с удовольствием перевел фразу, но Баторий, против ожидания, не рассердился.
– Я это помню, Ян, не сомневайся. Вопрос в другом: как поприличней выпутаться…
– Уходить надо и бить Московита! Две-три победы – и псковский позор забудется!
– Хорошо бы, но просто так уйти нам не дадут. Уйдем, но с позором на всю Европу. Ты бы упустил случай ударить по арьергарду растянувшейся на марше армии, имея сильный гарнизон и неприступную армейскую крепость? Я – нет!
– Ты что-то придумал, повелитель.
Баторий походил по комнате, заложив руки за спину, выражение его землистого тусклого лица стало совсем кислым.
– Выйди, Ласло, – отрывисто приказал король.
Когда за переводчиком закрылась дверь, Баторий заговорил, отвернувшись от гетмана и рассматривая какое-то пятно на стене.
– Вчера прибыло посольство от Московита, с мирными предложениями. Ходатаем за Ивана выступает наш собрат по ордену, Антонио Поссевино, ты его знаешь: глуп, как… дыня. Русский царь его совсем очаровал, и Поссевино потерял последние мозги – он всерьез утверждает, что Иван со всем своим народом готов перейти в католицизм. Бедняга Антонио уже растрезвонил «великую новость» по всему штабу, скоро и до армии дойдет.
– Но это же чепуха, кто этому поверит!
– Я! Понимаешь, пан канцлер, я такой наивный, добрый и великодушный христианский король, что верю! Вот верю, и все! – король резко развернулся к своему гетману и пристально посмотрел ему в глаза. – Пусть лучше в Европе говорят, что коварный Московит обманул доброго польского короля, чем увидят правду.
– Какую правду?
– След русского сапога на моей августейшей заднице!
Глава 8
Конец 1582 года, Москва
Царь умирал. И хотя страшные муки еще будут сменяться короткими периодами улучшений, слово приближающейся смерти звучало все непреклоннее: «Пора!»
Царь умирал. Придворные уже сцепились между собой в борьбе за власть, создавались группировки, коалиции, временные тактические союзы; бояре при встрече обменивались вопросительными взглядами: «Как?» – и отвечали безмолвным покачиванием головы: «Пока нет».
