Назначение на пост дипломатического агента в английском королевстве казалось Кантемиру лестным. Да таким, вероятно, оно и было. Двадцать два года исполнилось ему, и чин поручика пришлось выслуживать более десяти лет. После смерти отца он и сам просил государя Петра 1 послать за границу для изучения наук, и хоть с тех пор он пополнил свое образование, занимаясь с профессорами Академии наук и читая книги, однако возможность знакомства с английскими учеными и бесед с ними очень его привлекала. Наверное, перед отъездом в Лондон позволят ему напечатать труды отца, хранившиеся у него в особом шкафу: "История роста и падения Оттоманской империи", "Историческое и географическое описание Молдавии" и другие.
"Предложение внезапное, хотя, может быть, своевременное и логичное для правительства, — думал Кантемир. — Как надо со мной поступить? Я говорил во дворце — писал тезисы против Верховного тайного совета в защиту самодержавства государыни. И за это мне спасибо надо сказать. Но против меня верховники, да и кабинет-министры, архиереи, за вычетом Феофана, все те, кто обиженными сочли себя моими сатирами, — немало народу. Службу мне в Академии наук не предлагают, в Преображенском полку роты не дали, наследством семьи Константин завладел. Что я в Москве оставляю? Невесту, которой не сватал, чтобы не срамиться отказом? К тому же она за другого просватана. Правда, говорят, дело не сладилось. Да не все ли равно? Архиепископа Феофана, кому и без моих неудач забот хватает? Сестру Марию с братьями все равно вижу редко. А книги с собой увезу… Вполне могу ехать, плакать здесь некому. Ежели что — дорога не дальняя сюда воротиться и обратно проследовать… Еду".
3
В августе 1731 года в Петербург уже прибыл английский резидент Клаудиус Рондо, и назначенному в обмен русскому дипломату приходилось готовиться в дорогу.
В конце декабря Кантемир побывал у Остермана. Министр, пряча глаза под зеленым козырьком, сидел у письменного стола, закутанный в лисью шубку — ему всегда сопутствовало нездоровье, мучили холод, головные боли, а пуще всего — служебные дела. От наиболее запутанных и трудных он умел избавляться, сославшись на болезнь. Сидел дома, на заседания совета министров не выезжал, а принятые без него решения переделывал как считал нужным и приказывал рассылать исполнителям.
Словом, барон Андрей Иванович Остерман был человеком скрытным и не любившим ответственности. Говорили, что иностранные дипломаты, просидев с ним два-три часа, не могли узнать ничего нового для себя и решить дела, по которому пришли. Все, что он говорил и писал, могло пониматься каждым по-своему.
Однако в уме и деловитости Остерману никто не отказывал. Английский резидент Клаудиус Рондо, например, отмечая в реляциях, что Россия есть неустроенное государство, которым управляют немцы из германских княжеств, называл Остермана полезным работником, хотя и склонным к поступкам подлым, неприятным для тех, кто с ним не ладил.
— Бумаги вам подписаны, дорогой князь, — сказал по-французски Остерман, увидев Кантемира. — Приложена к ним и записка — с кем и о чем говорить. Вы едете в Англию — страну большого политического опыта, морскую державу, чей вес в Европе очень велик. Молодость при ясной голове и больших познаниях — важное и редкое достоинство государственного человека. Можно сказать, однако, что вы слишком пока молоды и ваша голова чересчур, пожалуй, хороша для простого исполнителя поручений, хоть бы и моих.
— Но, ваше сиятельство, — начал Кантемир, и министр прервал его:
— Я знаю ваши сатиры и другие стихи, что ходят с вашим именем. Оставьте их, поберегите бумагу. У вас будет о чем писать, и реляции, письма, депеши, присланные из Лондона, прославят вас больше, чем скорбные сатиры с воспоминаниями об ушедшем времени. — Остерман предостерегающе поднял руку, и слова Кантемира остались непроизнесенными. — Надо вам, князь, помнить, — продолжал министр, — что в политике почти каждой европейской державы лежит одно основание — укреплять себя, расширять свои владения и, главное, не дать усилиться соседям. Отчего Франция — союзница Турции и Швеции, ведь у них нет общих границ? Она хочет, чтобы эти державы на юге и севере составляли постоянную угрозу России. А на западной границе России — Польша, и ее Франция привлекает к союзу. Отчасти для его укрепления пять лет назад Людовик XV женился на Марии, дочери польского вельможи Станислава Лещинского. Франции мешает сильная Австрия, она стремится эту державу ослабить. А у России с Австрией союз, обещана военная помощь — корпус, тридцать тысяч солдат в случае войны.
— Разумею, ваше сиятельство, — сказал Кантемир.
— Что ж Англия? — спросил Остерман. — Ответишь не сразу. Премьер-министр сэр Роберт Уолпол показывает вид, что в европейских делах участвовать не хочет. Однако был случай, прислал в Ревель, на Балтийское море, эскадру, и адмирал Уоджер передал грамоту короля Георга II покойной императрице Екатерине Алексеевне. Писано там, что Россия в мирное время вооружается, это может грозить опасностью английскому королевству, а потому флот его величества короля Британии будет препятствовать русским кораблям покидать гавани. Каково?
— А что ответила государыня?
— Английский король волен посылать своим адмиралам указы о чем угодно, однако русский флот их исполнять не должен. И сколь мало мы желаем сами себя возвышать и другим законы предписывать, так же и от других не намерены их законы принимать, будучи самодержавной монархией, кроме единого бога. А подозрения по поводу нашего флота напрасны, мы покоя на севере нарушать не станем.
— Славно ответили, умная была у императрицы голова, — сказал Кантемир, зная, что Остерман был причастен к составлению письма Екатерины.
Министр, не скрываясь, отнес комплимент к себе и довольно улыбнулся: он дорожил уменьем писать и, добиваясь желаемых ему формулировок, не ленился исправлять и отделывать указы и рескрипты.
— Вы сказали, князь, "императрица", и для нас, русских, — он вздернул подбородок, — она, как и ныне правящая монархиня, императрица. А знаете ли вы, что иностранные дворы не хотят признавать за русскими государями императорский титул?
— О том известно, — ответил Кантемир.
— А отчего не признают?
— Оттого, что в титуле перечислены земли, которыми императрица владеет, а иные державы за ней этой власти утверждать не хотят.
— Так, — сказал Остерман. — Пишется "княгиня Эстляндская, Лифляндская, Карельская" — эти земли отошли к России по условиям Ништадского мира, и с нами торговлю ведут: верните Швеции эти земли, вычеркните их в титуле — тогда называйте императрицу. Шведские министры нашему послу прямо говорят — отдайте обратно город Выборг, и мы титул признаем. Но Выборг нам необходим. Поищем другой способ уломать шведов. Может быть, у вас в Англии легче пойдет.
— Понимаю, что не в титуле сила, а в землях, Россией соединенных и завоеванных, — сказал Кантемир.
— Верно, — продолжал Остерман, — вторая ваша обязанность — стараться о подписании политического договора с королем Георгом, то есть заключить союз России с Англией. Пусть вашими друзьями — как возможно это для дипломатов — будут в Лондоне послы Австрии и Пруссии. Старайтесь войти в знакомство с английскими лордами, бывайте во дворце, беседуйте с министрами, приглашайте гостей к себе. Пишите чаще, о важном и неважном — все оценим, за все поблагодарим… Я сказал. Прощайте! Счастливого пути.
Императорский титул по своей воле принял государь Петр Алексеевич, а приняв, повелел русскому послу в Париже князю Василию Лукичу Долгорукому добиться, чтобы его, Петра, признало императором правительство Франции. Первый министр кардинала Дюбуа, выслушав Долгорукого, сказал, что о такой просьбе надобно доложить королю. Прибавил он также, что если король и согласится, то, наверное, потребует, чтоб и ему, Людовику XV, был бы присвоен императорский титул и установлено первенство его во всех имеющих бывать церемониалах.
Пояснение Дюбуа означало, что Россия в кругу европейских держав должна будет изучить вопрос о признании императорского титула за королем Франции и в случае положительного решения излагать в том же сообществе свою просьбу.
В России эти слова Дюбуа поняли как отказ в признании нового титула Петра I, и Долгорукий больше не заводил в Париже разговоров на эту тему. Позже послы России во Франции князь Борис Иванович Куракин, за ним Александр Гаврилович Головкин пытались возобновлять просьбу об императорском титуле русским монархам, но всегда наталкивались на сопротивление королевского двора.
Как мог представить себе Кантемир, в Англии ждало его несколько неотложных дел, и понадобилось записать, в каком порядке придется ими заняться.
Прежде всего следовало готовить поддержку удобного для России кандидата на польский престол — король Польши и Саксонии Август III был болен, и его здоровье, некогда на редкость могучее, начинало внушать опасения. Наследников у этого короля по прямой линии могло отыскаться много — Август III, кроме законных потомков, имел не менее трехсот пятидесяти четырех внебрачных детей!
